Часть первая
***
Я даже не спрошу, где ты была,
Когда составы лет носились мимо
И за спиной набухли зеркала,
Где проплывают времени налимы.
Оставь меня… я даже не спрошу
И лишь губу в молчанье закушу.
Портрет с сиренью
1
Ложатся под веками тени
И площадь ночная пуста,
Но чуда осенней сирени
Касается пальцем мечта.
И ты, задыхаясь в оковах
И пальцы сцепив добела,
Прошепчешь: «Хвала тебе, слово,
И дерзкому взгляду хвала!»
2
Опять засвистит в отдаленье
Небесной свирелью скворец
И гроздьями млечной сирени
Раскроется синий ларец.
И взглядом своим изумленным
Читаешь полночный петит,
Где в тайны касаний и стонов
Хмельная мечта посвятит.
3
Водовороты подозрений,
Бессонниц мертвые пески.
А в отдалении – сирени
Распахнутые лепестки.
И с той же смутною улыбкой,
Как луч в кристалле бытия,
Глядишь поверх печали зыбкой –
И молча отвечаю я.
Лемур
О светлая грусть о веселом зверьке,
Что тихо урчал у меня на руке
И тыкался мордочкой влажной в ладонь.
Уже за опушкою рыжий огонь.
Здесь те же фонарики, те же дома
И та же под соснами хвойная тьма.
* * *
«Как я живу?» Смеюсь в автомобиле.
Ты рядом на сиденье. Монтеррей
Всплывает из-за сопок в изобилье
Лазурной бухты, чаек, яхт и рей.
Швыряем гальки ласковых словечек
И теплый воздух радостно звенит
Над самоцветной картой нашей встречи,
Где сны, секвойи, пальмы и зенит.
* * *
Я позову тебя в калифорнийскую осень,
Где замирают на солнце янтарные перья дерев,
«Дашь мне монетки?» — «Лови!» — мы в залив их забросим,
Лишь просигналит закат, за мостом догорев.
Будут колибри кружиться в кустах перед домом,
Поговорим в зоопарке с лемуром знакомым,
Ярко гирляндам гореть в декабре и в апреле.
Что же ты, ласточка? Здесь не бывает метелей.
* * *
За мной потянулись пустые страницы —
Полночный и призрачный лёт.
А Кельнской водою побрызжешь ресницы,
Зрачки до глазницы сожжет.
* * *
Привычка бессонницы: в три и в четыре подскочишь,
И кнопку iPad’а нажмешь, и с надеждой глядишь.
Нет писем. Нет мыслей. И что там осталось от ночи,
Где сквозь жалюзи очертанья светлеющих крыш?
Ее колдовское дыханье гудит в океане,
Сквозь рыжие дюны в долины туманом плывет
Смешавшись с зарей, над растерянным городом встанет,
И выйдет из света фигурка, и хмыкнет: «Ну вот!…»
* * *
Мы осень юлою завертим —
В кренящихся бешено днях
Искрятся любовь и бессмертье,
И ревность, и верность, и страх.
Пусть глиссер по глади лазурной
Проскачет морским кенгуру.
И в лунном заливе с ноктюрном
Я пенную нить подберу.
* * *
За листьями гонится ветер,
вращая прозрачной пращой,
но улиц осенние клети
в янтарных разводах еще.
Так мы охраняли свиданья,
как листья ноябрьских дерев
и лучики солнечной ткани
сквозь вихрей свирепый напев,
Где времени ветры стихают
И, дерзкой мечтой покорен,
К тебе на ладони слетает
На крыльях чугунных грифон.
* * *
Позабудут деревья осеннюю вязь,
Подставляя развилки весне.
Ты вернешься к друзьям и, смущенно смеясь,
В двух словах намекнешь обо мне.
Я к заботам вернусь, и в полянах ночей
Затеряется писем бесплотный ручей.
Скоротечной любви не осилить зимы;
Только эхо словив: «Как же я?… Что же мы?…» —
Покривится фантазии беглая ложь,
И лазурной мечтой невзначай изойдешь,
И затянутся серные раны стыда
За нелепости сказанных мороку «да».
Часть вторая
* * *
Ты сегодня высокое небо
В перламутровом отсвете туч.
Не грусти, что я был или не был
Тих и нежен, колюч иль певуч.
Как в осенних лесах, разгораясь,
Оживает утрами закат,
Я тобою наполнен до края.
И бессонные птицы шумят.
* * *
Миллионы судеб в ее словах
И библейский огонь любви.
Свой закатный взор, свой пустынный прах
Ты достоинством не зови.
Да обрушит небо кипящий град
На гнездовья глухой тоски,
Чтоб взошел над пеной зеленый взгляд
Сквозь болота, скалы, пески.
* * *
И новый день врезается, как свая,
в сознанье, поглощенное тобой,
и тихо Гульд сонате подпевает,
и океанский слышится прибой.
* * *
Я стану почвой, мошкой в янтаре
И радугой меж датами рождений,
Где Рильке ждет Шекспира в день весенний,
А ты обоих встретишь на заре,
В день праздника веселых поколений.
* * *
Как обнимались, вожделели,
Как билась ты в моих руках.
Как мы мечтали в двух постелях
На разных двух материках…
* * *
Эх, лебядушка заморская,
Золотистые крыла,
Ты мне грезилась березкою,
Черной белочкой была.
Что-то сгинет, что-то сбудется,
Здесь мечта, а там молва.
И в глазах зеленых чудится
Звездный росчерк божества.
* * *
Придется ль породою дней завалить
Наш беличий терем прекрасный?
Ведь климат неважный у этой любви:
На солнечный день — три ненастных.
* * *
Смешной и тощий головастик,
Пересекающий ручей —
Душа, отвыкшая от счастья,
В объятьях солнечных лучей.
О солнце! Солнце! Ветви ивы,
Сквозные тени по воде,
Где взгляд зеленый терпеливый
Мальков в потоке разглядел.
* * *
Позабудем альбомные вирши,
Континентам бокалы нальем.
С днем рожденья!
Средь призрачных пиршеств
Расцветаем влюбленным быльем.
И с улыбкою вспомним когда-то
Захмелевшие письмами дни,
Притяжение мыслей крылатых,
Нашей близости дальней огни.
* * *
Проснувшись однажды утром после
беспокойного сна, Грегор Замза
обнаружил, что он у себя в постели
превратился в страшное насекомое.
/Ф.Кафка, «Превращение»/
Подумаешь: «Песенка спета», —
Когда, торжества не тая,
Личинкой холодного света
Любимая станет моя,
И памяти сладкие тени
Скрипучая жалит оса.
Каких же еще откровений
Настряпали мне небеса?
* * *
Пред тобой распахнулся веселый Сезам,
Самоцветные реки текут.
Отчего ж ты застыл, прижимая к глазам
Прошлой осени пестрый лоскут?
В этой близости странной наощупь найдешь
Неприкаянность мысли и сладкую ложь.
Плотичка
Когда тебе милая снова
Сквозь снег улыбнется, лови
В азартных мечтах рыболова
Плотичку веселой любви.
Плывет сквозь небесные реки,
Созвездья — ее чешуя,
И ты не узнаешь вовеки,
Чужая она иль твоя.
* * *
Когда я позволю
Любви за себя говорить,
И сладкую волю
Сулит Ариаднина нить,
И в бархатной ложе
Смычки и цимбалы звенят,
Забыть ты не сможешь,
Пусть даже оставишь меня.
* * *
Осеннею ночью
Короткие сны говорят,
И светится молча
В оправе из мрака iPad,
И жжет изголовье
Мечта о минуте вдвоем,
Когда я промолвлю:
«О, белочка, счастье мое!»
Часть третья
* * *
В садах мечты, где стаи птиц
клюют любви цветные зерна
и милая поет задорно
глухой трагический «Eclipse» *,
сверкает нимфы изголовье
над жарким зеркалом пруда,
и бредят витязи любовью,
не воплощенной никогда.
———————————
Bonnie Tyler — «Eclipse of the [Broken] Heart»
* * *
Ты прошептала: «Будь всегда», —
И, звякнув чайной дверцей,
Растаяла пластинка льда
В ожесточенном сердце.
Обетов не даю судьбе
И не держу секретов.
И снова улыбнусь тебе,
Струящемуся свету.
* * *
Где солнце тихое садится
Над головастиками душ,
И шелестят ночные птицы,
И снова в маске Скарамуш,
Мы с женщиной зеленоглазой
Глядим поврозь на край земли,
Так и не свидевшись ни разу,
Друг другу души опалив.
* * *
То мелькает во взглядах и кленах,
То восходит, мечту обогрев,
Неотрывность любви отдаленной
В угасаньи осенних дерев.
* * *
О солнце! Ты прошло сквозь сад, звеня,
Явив мне незаслуженную милость,
И над фигуркой в голубых тенях
Две грозди виноградные склонились,
И два соска — два матовых огня —
Приветствуют освобожденье дня.
* * *
Где верности веселый изумруд
С тигровым глазом в салки наигрался
И кружева осенние плетут
Вкруг континентов медленные вальсы,
Мы встанем на пороге декабря,
В преддверии заснеженного мира,
Вполголоса о тайне говоря,
Соединившей Рильке и Шекспира.
* * *
Пускай на свет фальшивых лун
Мы оба окна открывали
И светились в ночной эмали
Соблазны золотистых рун.
Пусть тонны светской болтовни
Обоим виделись изменой,
И жгли проказы Ипокрены,
И бредом растворяли дни,
Взгляни в тайник моей души,
Где ты — одна — судьбу вершишь.
Суд Пилата
«Что истина?» Умыты руки.
Распято чувство. Крепок сон.
И знают только наши муки,
Чем славен этот Рубикон.
Но вновь с улыбкой безотчетной
Заброшу в прошлое сачки,
Где гнезда ласточки залетной
И рыжей белочки скачки.
* * *
Жаворонок по-английски «ларк»,
И в ларец твоей бесценной речи,
Как в волшебный самоцветный парк,
Я вхожу и зажигаю свечи.
* * *
Я речь твою возьму
Свидетелем бесценным,
Как луч в сплошном дыму
Врывается на сцену,
На двух материках
Оставив отпечатки,
Где жизнь, любовь и страх
Опять играют в прятки.
* * *
Вы те же, деревья! Осенний янтарь
Сменили на розовый шелк.
Весна вам читает веселый букварь
И гладит зеленый пушок.
Меня протащили дорогой измен,
В душе моей морок, в сознании тлен.
В смолисто-зеленом древесном раю
«The tables are empty»* тихонько пою.
Останется красно-салатовый цвет:
Бутылка бургундского, милый завет,
В сезанновских залах приют красоты,
Закат на траве и глиссады мечты.
Я с вами, деревья, средь вешнего шума,
Где верность ступает тропою угрюмой.
————————————-
* Первая строка знаменитого блюза
* * *
«И первый Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый»
…………………….
В твоих краях рубиново-зеленых
Деревья плачут бирюзовым мхом.
Зачем ты здесь, Алеко? — Утомленный,
Ненужный путник на мечте верхом?
Но вновь вперед выходит гордый Флавий
И говорит в густеющий закат:
«Я здесь, любовь. Тебя я не оставил.
Эринии твои пускай мне мстят.»
Февраль в Калифорнии
Заботливый птичник весенней поры,
Февраль, ни на миг не присев,
Выводит мимозы цыплячьи дворы
К обочинам шумных шоссе.
И в розовых вазах магнолий кусты,
И громче гудят поезда.
И больше меня не приветствуешь ты
Насмешливой песней дрозда.
* * *
Кто слышал шелест прорастанья
И зов глубинного тепла,
Останется с мечтой и тайной,
Куда бы тропка ни вела.