ВЕЛИЧИЕ

       Много сейчас говорится о величии народа, о великой его истории, о великих вехах, которые не только нельзя, но и преступно забывать. А кто умышленно или по недомыслию забудет об этом или, того более, оспаривать что-либо начнёт, по меньшей мере враг народа. И ответит за предательство своё по всей строгости не только общественного мнения, но и, кое-где, соответствующего закона. Строгость же эта соперничать может с карами за тяжёлые, вплоть до убийства, преступления. «Кое-где» написал я потому, что, как наверняка многие подумали, речь идёт только о России. Нет, не только, но о России бесспорно, и, понятно, волнует это нас больше, чем происходящее в какой-либо иной стране. Не стану конкретизировать детали этого процесса, все они на слуху и на виду, достаточно лишь включить телевизор. Особенно присуще это малым (так обычно именуются у нас малочисленные) народам, ревниво гордящимся своей великой историей, великим прошлым, великой культурой. Но не обязательно малым, «большим» тоже – всем, без исключения, представителям национальных республик почившего Советского Союза. Сказал «без исключения», потому что по роду своей службы часто на всякого рода сборищах встречался с коллегами из всех национальных республик, общались. Тем более что без употребления горячительных напитков редко обходилось, языки развязывались. Все эти сладкие песни и пляски о нерушимой дружбе братских советских народов были фальшивы, о чём свидетельствуют далеко не братские отношения бывших республик, а ныне государств, к России, преемнице Союза. Случаев подобных вспомнить могу немерено. Вот, к примеру, первый, поразивший меня. 

Рос и учился я в Западной Украине, где всегда в большей или меньшей мере проявлялась самостийность, ни для кого это секретом не было. Да кто тогда позволил бы им разгуляться, в те времена не забалуешь. Но это же Украина, большая, самодостаточная республика, сравнимая с Россией, а тут вдруг − якуты. Проходил я первичную специализацию в Красноярске, как-то оказался в компании трёх якутских парней. Крепко перед тем поддавших. Не припомню с чего начался этот диспут, но заговорили они о том, как страдают от притеснений русских, какую высокую, вселенского уровня культуру им загубили. Быть того не может, − возражал я, − у вас ведь, простите, даже письменности своей не было, в дымных чумах жили, об электричестве, радио и всём прочем понятия не имели. Ух, как набросились они на меня, как раскричались. О несравненных своих обычаях, сказаниях, песнях, одна уникальная резьба по моржовой кости чего стоит, по сю пору дороже золота по всему миру ценится. Хорошо ещё, до драки не дошло, возмущению их предела не было. А ведь могло и дойти, чему однажды стал я свидетелем. На курсах в Москве жил в одной комнате с двумя докторами, из Украины и Белоруссии. Возвращаюсь как-то вечером, захожу – и обалдел: валяются, сцепившись, на полу, мутузят друг друга. Еле удалось их разнять. Из-за чего, думаете? Из-за Бреста, кому он по праву должен принадлежать. Хотя казалось бы: какое это могло иметь значение в СССР, в конце семидесятых, когда все границы были условными? А вот же.

В одном лишь нет у меня сомнений: какую роковую, непоправимую ошибку совершили кремлёвские властители. Кабы не она, возможно, даже прибалты относились бы иначе. Во всяком случае наверняка хоть чуть послабей, не таким уязвлённым было бы неприятие. Из-за одного пренебрежительного слова, казавшегося проходным, несущественным. Слово это – «старший». Старший русский брат, младшие братья все прочие. Это почему же, с какой стати? Верней, не одного слова – двух, но о втором чуть позже. О слове вообще разговор особый. Не с чем, пожалуй, сравнить его силу, разве что, посвятотатствую, с промыслом Божьим, ведь и было оно в начале. Способно казнить и миловать, унижать и возносить, чернить и красить, да мало ли. А ещё может оно послужить оправданием самого негожего поступка. Или утехой − когда жить тоскливо, шпыняют со всех сторон, а погордиться, покрасоваться очень хочется. Тут главное – вовремя и удачно выбрать нужное слово. В России оно – «великий». Великая, великое, великие. Великими размерами, великими свершениями, великими победами, великими творениями, великим прошлым, всего великого не перечесть. Великое прошлое тут вне конкуренции: лестно же, заманчиво причислять себя нынешнего к славе былых поколений. К победе над фашистской Германией – прежде всего. Меры в кураже не знаем, на себя одеяло перетягиваем. Это мы тоже всех одолели, это мы тоже пол-Европы освободили, если надо – повторим, снова до Берлина, а то и до Парижа доберёмся, во как!

Изрекаю я тут прописные истины, а побудило вдруг меня к этому послание фейсбучного френда М. Написал он, шутя, что он мой номинальный земляк, только в отличие от меня – Великий. Потому что живёт он в городе Ростове Великом. Любопытства ради заглянул я в википедию: что за город такой. Некогда центр всей северо-восточной Руси теперь заурядный, ничем не примечательный городок, жителей в нём около 30 тысяч, втрое меньше, чем в самом маленьком районе мегаполиса Ростова-на Дону. Ну да, Кремль там знаменитый, но, опять же, кто и когда его строил. И символичной показалась мне аналогия: чем можно погордиться, позадаваться если в жизни-то с этим проблемы. Только, в отличие от М., не шутя. Сомнительная есть забава: не быть и даже не казаться − всего лишь называться…

ГОРДОСТЬ

       Многим свойственно подавать себя выгодней, чем того заслуживают, выдавать желаемое за действительность. Ничего зазорного в этом, впрочем, нет, естественное, стимулирующее желание. И не только если речь вести о человеке − даже о стране. Каждая по ряду соображений хочет не только быть, но и казаться значительней, привлекательней. И вряд ли кто сравнится здесь и с былым Советским Союзом, и с нынешней Россией. Особенно с Россией последнего времени. Тут проблема ещё и в том, что у СССР-то были причины и поводы собой погордиться, хотя бы пресловутой триадой космос-хоккей-балет. Увы, всё это в прошлом, о космосе вообще лучше умолчу. Но и при советской власти это рекламное превосходство нашего образа жизни, наших великих свершений, морали высокой и прочих неисчислимых достоинств, прежде всего несравненного патриотизма, пафосного «на буржуев смотрим свысока», гасилось тем, что охотились мы за всем, чего ни коснись, забугорным. Одеждой, обувью, аппаратурой, мебелью, лекарствами, мебелью, всего не перечесть. Это же в голове не укладывается, притчей во языцех стало: при всём этом сказочном наделении страны природными дарами, при неизбывном рождении головастых и рукастых людей ничего и тогда, и теперь не можем сделать добротно, качественно, с какой-нибудь обыкновенной рубашки начиная до того же автомобиля. Свысока-то свысока, но если какой-нибудь, даже из соцстраны, певунчик, искупавшись в аплодисментах, произносил «спа-сьи-бо», восторженные аплодисменты переходили в овации – вот уж польстил нам, по-русски заговорил! Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Тем более что нынче оно у нас едва ли не единственное, чем по праву можем гордиться. Победа. 

Победа великая, огромная, несметных лишений и жертв потребовавшая. Над фашистской Германией. Но то, во что превращают этот День меры и удержу не знающие все наши органы вещания, все эти не вылезающие из телеэкранов профессиональные трепачи, квасные ура-патриоты, становится уже запредельным. Не хочу дальше развивать эту тему, дабы не обвинили меня, особенно сейчас, в непатриотизме, но в рамки здравого смысла плохо это укладывается. Главный, основополагающий принцип медицины провозглашает: но ноцере, не навреди. Помнить об этом следует, делая даже с самыми благими намерениями, коими, как известно, вымощена порой дорога в ад. Помнить не только медикам – всем, всегда и во всём, быть иначе беде. Особенно, повторюсь, сейчас. И патриотизм – не кто кого перекричит и громче шибанёт себя в грудь. Уж не знаю, уместна ли здесь будет эта давняя, из семидесятых годков прошлого века, и не совсем в тему история, но всё-таки. Рассказывала её главный врач больницы станции Кавказская. Поступила туда уникальная больная. Немолодая женщина, приехавшая из американских штатов повидаться с родичами, по тем временам − небывальщина. И угораздило же её тут захворать. Подсуетилась главная основательно, честь советскую не уронила. Организовала американке, пусть и в ущерб прочим больным, отдельную палату, выделила для неё отдельный пост, телевизор, больничной едой не кормила, самолично дома для неё готовила, приносила, всяко ублажала. А когда та выписывалась, благодарила всех за проявленную заботу, не утерпела главная, провела среди узких капиталистических масс воспитательную работу. Во как у нас поставлена лечебная работа, а ведь всё это у нас, как видите, совершенно бесплатно. Ну, ответила американка, такие больницы у нас тоже бесплатно…

Историю эту нам она поведала на каком-то совещании, не удержалась от крепких выражений: я к ней так, а она, сволочь неблагодарная, во как, никогда себе, дурёха, не прощу, я, главный врач больницы, перед ней, засранкой, выделывалась, страну позорила…

ЕСЛИ БЫ 

Пожаловалась мне Лена на мужа, вернувшегося с рыбалки сильно простуженным. Температурит, кашляет, как бы пневмонию не подхватил. И какая вообще сейчас рыбалка, холодина такая, ещё и дружок этот с ним, алкаш. Сколько раз заводилась из-за этого с ним, и так пробовала, и эдак, толку никакого, жизнь ему без рыбалки немила. Он раньше и охотником был заядлым, но тут уж она на своём настояла, сказала, что не станет жить с человеком, убивающим Божьих тварей, подло это и мерзко. Здесь уместно добавить, что Лена принципиально вегетарианка, очень любит животных, знают её все окрестные кошки и собаки, которых она жалеет, подкармливает. Зачем-то спросил я, жалеет ли она и рыб, тоже ведь Божьи твари. Ну, хмыкнула она, сравнили тоже…

Я охотился один раз в жизни, как ни противилась этому душа. Врачебную работу свою начинал я в сибирской глубинке, любителями охоты было там едва ли не всё мужское сословие. Зав моим отделением тоже был одним из них, предложил мне однажды составить ему компанию, отказаться я не решился. Предпочитал он здешний мотоциклетный вариант: ехали, когда стемнеет, в необозримый близкий лес, там − по просеке с включённой фарой. На свет её мог выскочить какой-нибудь заяц, например, или даже волк. Суть была в том, что боялись они потом свернуть в сторону, в темноту из света, убегали по прямой впереди мотоцикла. И если не выручал возникший перед ними поворот, были в большинстве своём обречены. Стрелял по ним сидевший в коляске. В тот раз сидел в ней с двустволкой я. Стрелял я, кстати сказать, неплохо, с детства пристрастился ходить в тир, очень мне это нравилось, ружьё не в новинку было. К тому же дал мне перед тем зав потренироваться. Вот только стрелять сейчас приходилось, трясясь и подпрыгивая на ухабистой лесной дороге. И выскочил перед нами заяц, крупный, прыгучий. И, каюсь, возник вдруг у меня неведомый и чуждый прежде охотничий азарт, захотелось, как в тире, угодить в цель. Выстрелил – промахнулся. Выждал, пока тряска чуть угомонится, пальнул ещё раз и, повезло, угодил ему в бедро. Он неожиданно высоко, метра на два, не ниже, взлетел, затем рухнул на землю, забился в корчах, закричал. Закричал, как ребёнок, громко, отчаянно, безутешно: о-ё-ёй, о-ё-ёй… Мы подбежали к нему. Я, приблизившись, обомлел: он плакал, слёзы текли из его глаз, как у обиженного ребёнка. Они, оказалось, могли плакать, как люди… Зав забрал у меня ружьё, перезарядил, выстрелил в него дважды, но заяц всё жил, дёргался, не сразу удалось добить его прикладом…

Я хоть и начинающий был, однако же хирург, да и во студенчестве многого насмотрелся, не впервой же, но проклял тогда не только день, когда согласился участвовать в этой проклятой охоте, но и тот, когда на свет появился. Этот его крик долго потом преследовал меня, во сне являлся. Рыба не кричит. Погибает молча. Погибает самой жуткой, самой мучительной, какая бывает, смертью. Долго. От удушья. Впору позавидовать ей зверю, быстро гибнущему от пули. Если бы рыба могла кричать…

Ну, хмыкнула Лена, сравнили тоже…

Только не надо принимать меня за отрешённого от жизни христосика. Я ведь и мясо ем с удовольствием, и рыбу, никого не поучаю и ни на что не претендую. Просто рассказал.

КРАЖА

       Пустяковая будто бы история, однако же весьма подпортившая настроение. Покупали мы с женой в ближней «Пятёрочке» продукты. Много в тот раз набралось, едва ли не полная магазинная корзинка. Потом, возвращая корзинку на место, увидел я затаившийся в её уголке маленький глазированный сырок. Не заметили мы его и, соответственно, не заплатили. Нехорошо получилось, сказала жена, надо бы вернуться, доплатить. Глянул я на очередь перед кассой, меня там, подумал, только с этим сырком не хватало, махнул рукой. Мелочь какую-то этот злосчастный сырок стоил, не обеднеет магазин. Припомнил даже, что, случалось ведь такое, уходили мы, забыв там что-либо купленное, должниками не остались. Убедил её, взяли грешок на душу. Да и забыли вскоре об этом, делов-то. В «Пятёрочку» ходим давно, многие сотрудники знают нас, здороваются. С некоторыми при случае репликами обмениваемся. С одной, Ириной, даже едва ли не приятелями стали, супруга, если никого возле кассы нет, пообщается с ней немного. В этот раз Ирина рассказала, какой проблемой сделалось для них воровство. Таких в последнее время достигло оно размеров, что существенно уже влияет на выручку магазина. Я обычно почти не участвую в их беседах, ожидаю рядом. А тут возьми и ляпни вдруг зачем-то, пошутил бездарно: жисть-де нонче такая, скоро мы тоже подворовывать станем. Улыбнулась Ирина, ответила, что если бы даже увидела, как мы здесь что-то украли, глазам своим не поверила бы. Подумала бы, что с головой у неё плохо, ахинея всякая мерещится…

Какая вроде бы, повторюсь, печаль из-за этого копеечного сырка, несравнимые в жизни прегрешения бывали, а вот же, занозой теперь сидит, донимает…

___________________________

 © Кисилевский Вениамин Ефимович