Пропагандистский мир не столько отражает реальность, сколько корректирует и направляет ее, тем самым подчиняя ее своим целям. Причем иногда эта коррекция превращает ситуацию с головах в полную противоположность той, которая есть на самом деле. Реальный мир расположен в физическом пространстве, а пропаганда, даже не в информационном, а в виртуальном. И это позволяет еще большее отклонение от реальности, поскольку человек описывает не подлинную реальность, а ту, которая есть у него в голове.
Религия и идеология во все века были главными строителями виртуальных миров, наиболее влияющих на реальность. Литература и искусство стоят на втором месте по своей влиятельности, поскольку в них заложено разрешенное отсутствие прямой связи между виртуальностью и реальностью. По этой причине они имеют более опосредованное воздействие. Хотя исследования А. Гиржинского, например, продемонстрировали роль такого влияния на примере влияния чтения Гарри Поттера на голосование за демократического, а не республиканского кандидата. Он говорит: «Я обнаружил эмпирическое подтверждение идеи, что книги о Гарри Поттере повлияли на политические ценности и перспективы на поколение, пришедшее с этими книгами. Чтение этих книг коррелирует с большим уровнем принятия иных групп, большей политической толерантности, меньшей склонности к авторитаризму, большей поддержки равенства, большего неприятия насилия и пыток. Как любители Гарри Поттера заметили, эти базовые темы повторяются в данных книгах. Эти корреляции остаются значимыми даже при применении более сложных статистических анализов» [1].
То есть воздействие на наши мозги идет разными путями, включая интервенции из виртуального пространства. А оно значимо еще и потому, что базируется на механизмах создания развлекательности, что сегодня активно используется в политических ток-шоу. Человек полностью погружается в виртуальную реальность, условно говоря, «живет в ней», даже не замечая, что перенимает оттуда модель мира. Эмоции заглушают рациональность, и человек становится беззащитным перед воздействием.
Значимая роль виртуальности является главным отличием человека от любых других живых существ. В ряде случае виртуальное для человека становится более сильным, чем влияние реальности. Человек может отдавать свою биологическую жизнь за виртуальные цели. Опираясь на них, президенты развязывают войны. Россия придумала денацификацию и демилитаризацию как цель войны с Украиной. Так что это по сути российский, а не украинский кризис, как пытается подавать войну пропаганда России. Но в мире закрепилось название именно «украинского кризиса» – термина, пришедшего из российской пропаганды.
Война, именуемая в целях пропаганды «специальной военной операцией», показала неэффективность инструментария «папочек». В результате пришли две неожиданные реакции: 1) Украина не сдается; 2) Запад объединился, причем сделали это одновременно и верхи, и низы, в результате чего ни те, ни другие не могут легко сдвинуться на новое решение.
Вся эта мифология, как и пропаганда, делают мир понятнее, поскольку усиливают роль врагов, которыми можно объяснить всё, а самим одновременно предстать «героями» в случае борьбы с ними. Ведь чем сильнее враг, тем мощнее предстает и «герой». Без «врагов» – «герои» вообще невозможны. Это военная ситуация. Но точно так происходит и в мирное время. Как писал В. Маяковский в «Бродвее»: «У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока».
Пропаганда удерживает население России в нужном тонусе. Однако настоящая мобилизация, хоть она в целях пропаганды и названа «частичной», меняет общественное мнение, поскольку в этом случае война переходит из телевизора в жизнь, что ведет к разнообразию непрограммируемых реакций. Управлять телевизором гораздо легче, чем жизнью. Правда, «частичная мобилизация» показала, что число, бегущих из страны, больше числа тех, которых собирались набрать на службу.
В настоящий момент война всё еще идет на экране телевизора, большинство с ней не соприкасается в реальности. Но чем больше она будет переходить из информационной и виртуальной реальностей в физическую, то есть когда похоронки будут приходить к соседу, родственнику и т.д., реальная война будет нейтрализовать все патриотические речи. По этой причине на данный момент и отсутствует официальная мобилизация, а только условно-частичная, чтобы не волновать население.
Пока реальность формируется языком: вокруг есть только то, о чем нам рассказали. М. Евстигнеева пишет в своем телеграм-канале: «одна из главных задач политического дискурса и пропаганды, как частной его составляющей, не убедить вас в чем-то и не заставить действовать, а заставить существовать в некоей реальности, которая угодна ее автору, и которую он формирует и транслирует не иначе как через язык» [2-3].
Но и никакого другого инструментария, кроме коммуникативного, и нет, особенно когда речь идет о конструировании действительности, что и делает коммуникатор-пропагандист, когда пытается убедить свою аудиторию в существовании отсутствующей на самом деле реальности.
Государство в периоды своей нестабильности усиливает пропаганду, пытаясь внести хоть какую-то осмысленность в происходящее. Это объясняет мощные пропагандистские потоки времен СССР: от газет до кино. Такие «стабилизаторы» приходят в информационное и физическое пространства из виртуального.
Роль пропаганды в советское время нам известна и понятна. Мы все были ее потребителями. М. Ходаренок раскрывает смену типа пропаганды в гитлеровской Германии, когда ситуация стала ухудшаться: «Старые формулы «звонкой пропаганды» уже не работали, слова вроде «мы хорошие, а они плохие» никого не убеждали. И тогда Геббельс принимает решение ввести институт военных политруков, Nationalsozialistischer Führungsoffizier (NSFO), или Служба военных политических комиссаров. В ней служили Divisions-Betrueungsoffizier, или офицеры-наставники. Они вели пропаганду уже на более тонком уровне, умели преподносить свои поражения как тактические отступления или даже специальные операции, был даже придуман термин «эластичный фронт»… С начала 1943 года для новых дивизионных и армейских командиров стали издавать полноценный методический журнал «Was uns bewegt», что значит в переводе с немецкого «Что нами движет»» [4].
Как видим, при ухудшении ситуации в физическом пространстве пропаганда не отменяется, а изменяется, поскольку возникает потребность усилить воздействие. Возможно, такой маневр позволяет охватить иные группы, выходя со своим воздействием не только на «правоверных», но и «сомневающихся».
Интересно, что у государства есть возможность закрыть страшные ситуации и слова, их описывающие, тоже словами. Тогда «смерть» превращается в «подвиг», когда она своя, и словом «позорная», когда она принадлежит врагу. Можно вспомнить «вероломное» нападение Германии на СССР, хотя Сталин имел все данные разведки о точной дате, но не решился действовать. Он все знал, но боялся своими активными действиями приблизить нападение.
Война – это всегда расцвет пропаганды. Политическая война имеет такие же последствия. Языку принадлежит инструментарий коррекции любой ситуации, позволяющий даже превращать ее в свою противоположность. И поскольку говорящий сам же является и судьей, то он всегда припишет себе победу, даже если она будет мнимой
Слова, особенно в пропагандистской коммуникации, не столько ориентированы на информацию, сколько на эмоции. Они включают/переключают не разум, а эмоции, которые по сути не контролируются разумом, поскольку биологически являются более первичными для человека. Именно эмоции всегда «взрывали» старый мир во времена революций.
Мы живем в мире, управляемом нарративами. И когда в нем происходит внезапный «слом» физической ситуации, это запускает новые нарративы. Россия пыталась переназвать нарратив «война» новым именем – «специальная военная операция», но старый нарратив «война» оказался сильнее. И нарративы «нацисты» и др. – это все равно нарративы «войны». При этом физического такого объекта сегодня нет, он остался в далеком прошлом. Он и не приживается по этой причине, его способны произносить только штатные пропагандисты. Но его не воспринимает население. А пропаганда должна говорить на понятном для населения языке.
Нарративы являются наиболее близким для нас вариантом воздействия. По сути пропаганда сама ищет нас, а художественные нарративы, наоборот, ищем мы сами. И тут возникает процесс транспортации нас в иной мир, сочетающий информацию, доступность и развлекательность.
Не все имеют право строить новый мир, а только те, кому позволяет делать это государство. Россия ввела понятие «иноагента», чтобы отодвинуть от такого воздействия на массовое сознание тех, кого она признает «чужими», а потому вредными. И теперь частотно звучит причисление того или иного пишущего человека к лику «иноагентов» [5-6]. Выставки и выступления тоже попали под дополнительный контроль [7]. С 1 декабря Минюст будет публиковать и личные данные так называемых иноагентов, а не только ФИО [8].
Медиа получают «методички» из Администрации Президента, раскрывающие, как именно следует писать о новых событиях. Вот, к примеру, такие указания по поводу военного положения: «Новые «рекомендации» начинаются с ключевого указания для пропаганды: «Важно успокоить аудиторию – ничего существенного не поменялось!». В подтверждение этого тезиса пропагандисты должны рассказать, что военное положение объявлено «только в четырех территориях» (то есть в аннексированных украинских регионах), где оно либо уже было введено до «присоединения к России», либо «действовало по фактическому положению вещей» (это и правда так) [9].
Дугин в принципе привык вводить сакральные контексты в современность, трактуя ее как продолжение вечной битвы добра и зла: «При этом сегодня очевидно, что разрушение традиционных ценностей, капитализм, материализм, прогрессизм и секуляризм были лишь прелюдией к прямому и открытому сатанизму, к цивилизации Антихриста. Победить такой – открыто сатанинский – Запад, опираясь на его же собственную идеологию, на его методики, начала, установки и правила, невозможно. Даже если мы противопоставляем нынешнему состоянию западной цивилизации ее предыдущие – не столь откровенные и чудовищные – формы, это не имеет никакого смысла, это просто не действенно. Конечно, лет сто назад Запад таким откровенно дьявольским не был. Но речь идет о разных – последовательных – фазах единого процесса. С самого начала Нового времени двигался Запад именно к тому, чем является сегодня. Это не недоразумение: за восстанием против Христа всегда стоит только и исключительно Антихрист. Вначале тайно, потом явно. Сегодня явно. Именно поэтому мы необратимо вступили на территорию Апокалипсиса. А «Апокалипсис» по-гречески и есть «Откровение». Отныне все открыто. Вот с кем ведется сегодня наша война, наша СВО. Без всяких метафор. Наш враг – Антихрист и его цивилизация. И именно пролегоменами к планетарному торжеству дьявола и был капитализм, материализм, атеизм, технический и социальный «прогресс» прежних эпох. Давить на тормоза уже поздно – на полном ходу захваченное сатаной человечество несется в бездну» [10].
Но все это возникает, когда есть потребители столь отдаленной от современности идеологии. А поскольку сегодня идеологии нет вообще, по крайней мере, официально, все это становится «мейнстримом» у определенных социальных групп. Тем более Дугин требует: «Нам было отказано в этой Русской Идее как минимум в течение 100 лет. Но вот теперь без нее мы не можем сделать ни шагу вперед или даже сохранить имеющееся. Без Русской Идеи мы просто рухнем – не говоря уже о победе в войне» (там же).
И еще: «Последний ресурс – идеология. Настоящая, не тот фейк, который пытается всучить до смерти напуганная восстанием реальности АП. Хватит юлить: Русская Идея. Только она. Глупо идти на тотальное уничтожение человечества только из-за страха перед Русской Идеей, перед нашей идеологией. Иного пути нет. Власть в России больше ничего сдать не может. Лимит исчерпан. А чисто технических средств для Победы недостаёт. Война должна стать народной в полной мере. Но именно таким народным – русским! – должно стать и государство. А не таким, как сейчас«.
Условная «героическая» пропаганда уже не принимает такой «слабинки» от государства как спасение жизни людей. По модели пропаганды герои должны умирать. На гибели героев держится вся военная пропаганда. И история так же.
Проблемы только множатся. Если проблемы не решаются в пространстве физическом, их будет надо решать в виртуальном и информационном пространствах: «Главные вопросы сейчас уже не связаны с военными действиями. По-настоящему интересно и важно не то, что будет происходить на берегах Днепра, а то, как будут разворачиваться внутриполитические события. Можно, конечно, делать вид, будто ничего не случилось, но неприятности настигают нас не только на фронтах» [11].
Тиражируемые «методички» формируют невидимые «мозги» массового сознания, большая часть которых в результате начинает мыслить одинаково. И не только потому, что они так начинают реально думать, а потому, что именно так думать безопаснее. И проще…
Всё это не просто контроль, а создание единого потока интерпретаций, который был характерен для советской пропаганды. Медиа должны не просто информировать, а сообщать все теми же ключевыми словами, которые уже заданы пропагандой. Таким образом теряет смысл поиск в иных источниках новой информации, поскольку она будет во всех газетах выглядеть одинаково.
Пропаганда создает и удерживает социальные правила
Пропаганда управляет нашими мозгами, порождая и удерживая в публичном пространстве нужные виды текстов. Такие тексты всегда несут в массы набор пропагандистских аксиом, базируясь на них и расширяя их применение на базе все новых и новых новых примеров, мы все время знаем, что мы должны делать, а еще точнее от противного – не делать, чтобы не попасть в беду. Их еще можно назвать социальными аксиомами, поскольку они предопределяют наше поведение, формируясь в окончательном виде в виртуальном и информационном пространствах.
Пропаганда говорит о разрешенном и желательном в нашем поведении и о запрещенном и нежелательном. Это в определенном роде спецслужба типа сталинского НКВД, который находил врагов даже там, где их не было. Но плановое хозяйство требовало врагов и от такого «министерства», и оно выдавало их на гора.
Пропаганда порождает тексты о героях и врагах. Герои – люди правильного поведения, враги – неправильного. Пропаганда – это как школьный учебник, только для взрослых. Пропаганда в результате способствует формированию социальной идентичности: кто мы в отличие от наших врагов. И только анекдот может, если не разрушить, то пошатнуть нашу социальную веру. Поэтому советская власть самым серьезным образом боролась с так называемыми антисоветскими анекдотами. Юмор опасен, так как он способен убивать страх, хотя бы временно.
Пропаганда рождает героев, поскольку без нее героев бы не было вообще. И не только потому, что не было информации о них, а потому, что героем кто-то кого-то должен назвать, «доказав» общественному мнению запредельность совершенного им. Герой демонстрирует силу духа, побеждающую любую физическую силу.
Герои действуют по особым социальным аксиомам, которые недоступны для всех в норме. Но они сохраняются в разных поколениях, пока существует тот же политический или социальный режим. Все должны быть готовы стать героями, если прикажет родина.
Сталинское время создавало и распространяло такие пропагандистские аксиомы повсеместно. Они были представлены в образовании, литературе и искусстве, медиа. Это были такие иные константы поведения у Зои Космодемьянской или Павки Корчагина… Николай Островский вообще объединял в себе текст и человека. Мир героев – это поведение, которое максимально одобрено властью. Власть должна не столько гордиться своими героями, сколько создавать их.
Сталин отслеживал условное «производство героев», как любое другое производство. Индустрия героев достигает своего пика в эпохи тотального контроля над медиа и массовым сознанием. У героев не может быть никаких отрицательных характеристики, даже если автору рассказа о нем они нужны для «оживления» этого образа.
Когда очерк о Маресьеве стал готовиться к печати в «Комсомольской правде», Сталин предложил автору, Борису Полевому, повременить и написать на эту тему нечто большее – художественное произведение. Так появился еще один литературный герой и герой реальности тоже. Это такое сочетание виртуальности и реальности, которое так любит пропаганда. То есть статья не вышла, зато вышла книга. Так газетный герой обрел фундаментальность, ощущаемую по сегодняшний день.
У В. Лебедева-Кумача в «Марше веселых ребят» звучит крылатая фраза, характеризующая то время:
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой.
И там есть еще слова прямо про социальную аксиоматику, вводимую песней:
Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Речь вроде идет о песне, но на самом деле о социальных инструкциях, спрятанных там. Эти социальные конструкты довлеют над всеми, кто жил тогда в той же стране/времени/режиме. Эти интервенции в историю были столь сильны, что они живы по сегодняшний день.
Песне не зря придавалось такое значение, она тоже была конструктором поведения, причем хорошо спрятанном в развлекательности. Достаточно восстановить в памяти мелодию, как вслед за ней придут и слова. Наш разум настроен на одно, но одновременно в нашу душу входит и другое…
А. Троицкий вспоминает: ««Массовая песня» – давно забытый, но работающий термин. Так в Министерстве культуры и Союзе композиторов СССР называли музыкальный материал «общественно-политической и идеологической тематики». По сути, поющаяся пропаганда во славу Ленина, революции, армии, Победы и так далее, которая наследует богатые традиции революционных песен, песен Гражданской войны, гимнов и маршей сталинского периода, песен Великой Отечественной войны. Условно говоря, «Варшавянка» – «Смело мы в бой пойдём» – «Тёмная ночь» – мощнейшие песни. В Советском Союзе, который я застал в сознательном возрасте (60–80-е годы), массовая песня навязывалась народу максимально активно. Даже в сугубо развлекательных передачах типа «Песня года» имелась квота на «произведения общественно-значимого репертуара». Кажется, только в праздничных полуночных «Голубых огоньках» людей не терзали песенным агитпропом. Исполнялась массовая песня как массово (то есть хорами), так и солистами. Неподкованным эстрадным звёздам (Пугачева, Пьеха, Ротару) эта ответственная миссия не доверялась – для такого дела имелись специалисты. Самым востребованным из них был Кобзон, реже эксплуатировались: Зыкина, Магомаев и Лещенко» [12].
И еще: «советская массовая песня – далеко не вся, но её «примоднённая» фракция худо-бедно доходила до молодёжи. Тем более, что во многом только ей и была адресована. Это и песни Тухманова, и всевозможные бодрые ВИА, и «спортивные» хиты, и тематика БАМа/стройотрядов. Однако, при всех комсомольских потугах, всё это не выдерживало конкуренции ни с западными роком и диско, ни с отечественным андеграундом (в 80-е). С нынешним патриотическим репертуаром до призывников и их подруг музтехнологам тем более не достучаться – и не только в силу его «отстойного» качества, но и потому, что слушают они музыку не из телеящика».
Одновременно во многом это были несомненно качественные песни, делавшие телевизор другом в твоем доме, поскольку множество передач содержало песни и «несло» их в массовое сознание. Советский человек не представлял своей жизни без песни из телевизора-грампластинки-фильма. А потом и «диссидентской» песни на бобине магнитофона. Окуджава и другие пришли как раз на отрицании пропаганды. Их тексты были личностными, а никак не официальными. И «оттепель» как некая смена политической игры поменяла и песню.
Пропагандистское начало было даже в патриотических песнях вторичным, развлекательное – в виде мелодии, личности певца или певицы – первичным, поскольку именно это привлекало к ним население. Песни даже попытались использовать еще раз и еще, запустив «Старые песни о главном» снова. Премьера была в 1995 году, а потом повторение в 2015, 2020, 2022 [13]. И, наверняка, эти годы получали мощные идеологические «витамины» из прошлого, формируя сознание новых поколений. Их надо изучать именно под таким углом зрения, пытаясь понять, что именно несла в этот момент старая песня и что именно с ее помощью хотела построить власть.
Песня как инструментарий социальности важна еще тем, что ты не будешь с ней спорить, она входит в массовое сознание автоматически. Отвергать ее сложно, так как это продукт развлекательный, а патриотическая составляющая спрятана в ней на другом уровне. Песня создает мифы, а с мифами человек спорить не может по определению. Он даже не может от них защититься, поскольку они явление коллективного порядка, охватывающего всех и вся, причем сразу.
Причем феномен «сразу» тоже очень важен. Когда нечто знают все, у него резко возрастает сила воздействия. Но песни еще и люди начинают напевать сами, «мурлыкая» про себя. Они становятся маленькими «громкоговорителями», повторяющими социальные аксиомы.
А. Колесников вспоминает «песни о главном» в плане их потенциального появления в будущих новых условиях того, что можно обозначить «идеологизацией»: «а как же без песни о главном?! То есть о государственных деньгах, которые надо потратить на богоугодное внедрение ценностей в смысле преобладания духовного над материальным? Как говорится, их есть у меня, ибо в тексте «Основ» указано на то, что будет осуществляться «формирование государственного заказа» на внедрение различными способами в мозги и души россиян архаики. То-то начнется битва за заказ среди деятелей различных искусств! Фильмы «Александр Невский» и «Иван Грозный» покажутся тонким авторским кино на фоне грядущих уникальных и самобытных кинополотен. А ведь есть еще театр и балет…» [14]. То есть семимильными шагами движется «идеологизация быта»: не только газеты и телевидение, а школы и университеты заполняются правильными мыслями, за которыми должно следовать еще более правильное поведение.
Развлекательный модус, а песни находятся именно в нем, работает на продвижение нужного, поскольку наше внимание уходит на другое. Считается, и есть такие теории «погружения» в виртуальность, когда человек, находясь внутри, живя по законам этой виртуальности, в результате перенимает картину мира героя. Это понятно с новостями и документальным кино. Но точно такие же процессы есть и в случае художественной реальности. Можно считать в определенной степени ее аналогом конспирологию, поскольку она принципиально виртуальна. Она тоже захватывающе интересна и сюжетна, наполнена злодеями, влияя на наше восприятие действительности, часто неся контр-властные функции.
Конспирология является достаточно массовым явлением, причем во все века. Наше время не стало исключением: «Согласно опросу ВЦИОМ, самые популярные конспирологии среди россиян – теории о вреде ГМО (в нее верят 66% опрошенных), о существовании организации, переписывающей историю России (60%), и группы лиц, стремящейся разрушить традиционные ценности (54%). Половина россиян (49%) верит в фальсификацию высадки американцев на Луну. В США, по опросам 2019 года, популярны теории, связанные с убийством Кеннеди (47%), существованием тайного правительства (29%) и пришельцами в «Зоне 51» (27%). В фальсификацию высадки на Луну верит только 11% опрошенных. С началом пандемии коронавируса появились многочисленные теории заговора о вирусе, его происхождении и вакцинах. Самые популярные из них связаны с распространением вируса через вышки 5G, чипированием населения под видом вакцинации и фальсификацией самой пандемии мировой элитой для подчинения населения планеты» [15]
Как видим, по этим примерами за конспирологией стоят страхи. То есть сегодняшний мир наполнен ими не меньше, чем мир первобытного человека. Причем все они интересны тем, что от них нельзя защититься, если просто закрыть свою дверь на ключ…
Массовое сознание в определенной степени является отдельным субъектом, часто влияя на сознание индивидуальное, а иногда живущее и само по себе. Массовое сознание очень инерционно, поэтому влияние на него происходит постоянно и с помощью разных способов, в том числе с опорой на песню или кино, которые наиболее востребованы населением.
Мы стали жить в мире, когда любая идея или теория получили небывалые возможности для завоевания мозгов человека, страны, мира. Вспомним версии возникновения ковида, каждая из которых рядилась в одежды достоверности. Точно так действуют и государства, влияя на своих граждан и на чужих.
М. Ларюэль считает, что Россия эксплуатирует не только и не столько пропаганду, как мягкую силу: «использование терминологии холодной войны, характеризующей российский дискурсивный аппарат как «пропаганду», ошибочно не только концептуально, но и политически: пропаганда однонаправленна, в то время как публичная дипломатия интерактивна и предоставляет трибуну также и получателям информации. Отсутствие исследований спроса на российскую мягкую силу не позволяет понять глубинные мотивы тех, кто поддерживает Россию в своих странах. Навешивание на них ярлыка «полезных идиотов» полностью упускает из виду общность позиций и совпадение геополитических взглядов и прагматичных интересов. Для Кремля это также означает возможность извлечь дополнительную выгоду из изменения идеологических позиций своих международных партнеров, а также собственной позиции России – что стимулирует его, например, к поддержке ультраправых режимов или политиков, которых он в других условиях не поддержал бы» [16].
И еще: «Россия разрабатывает то, что можно назвать нишевой мягкой силой, узко направленной на определённые аудитории на базе культуры, истории и сегодняшнего статуса страны. Эта стратегия возникла в результате осознания Россией своих ограниченных возможностей влияния, по сравнению с мягкой силой США, как в финансовом плане, так и в плане создания культурных продуктов и брендов для экспорта их по всему миру. Она основана на рациональном SWOT-анализе (strengths, weaknesses, opportunities, threats), то есть анализе сильных и слабых сторон, возможностей и угроз. Вместе с тем эта стратегия отражает децентрализованный характер мягкой силы, в которой, в той или иной степени, задействовано множество негосударственных игроков, занимающихся продвижением России за рубежом и порой имеющих слабый уровень взаимодействия и координации с государственными структурами» (там же).
«Мягкая сила» и «пропаганда» различны. Пропаганда не дает свободы, которую дает потребителю мягкая сила. Пропаганду можно понимать как жесткий вариант «мягкой силы». В пропаганде «шаг влево, шаг вправо» не разрешены. «Мягкая сила» робко стучится в вашу дверь, а пропаганда открывает ее нараспашку.
В мягком варианте госуправления нужна мягкая сила, в жестком – исключительно жесткая. По этой причине Россия шаг за шагом уходит все дальше в жесткие варианты. Соответственно «микс» того и другого невозможен, как это случилось с фильмом о Крымском мосте Симоньян-Кеосаян, от которого отвернулись зрители . Сложно в жесткую обязательную конструкцию вкладывать мягкие сюжеты, свойственные кино. Правда, в советское время это как-то удавалось делать. Хотя эта успешность может объясняться и тем, что других вариантов кино не было. Так что чуть больше «человечности» у героя позволяло открыть для него дорогу к массовому сознанию.
Идеологию тоже сегодня в России пытаются восстановить, завершив попытки псевдонеидеологического периода. В наше время тот период оценивается так: «С конца 2016 года, с уходом Суркова и приходом на ту же должность Сергея Кириенко, переход к более прагматичному и менее идеологически окрашенному нарративу подтвердил способность администрации президента как активизировать, так и снижать производство идеологии. Это замедление в Кремле не означает, что производство идеологии на разных уровнях государственного управления следует одной и той же схеме: министерства, а также региональные и муниципальные органы власти продолжают производить широкий спектр идеологической продукции достаточно децентрализованным образом.» (там же).
Государство никогда не откажется от продвижения своей точки зрения в массовое сознание. Но формы этой работы могут быть разными. Как вчера внезапно эту нишу пытались занять соцмедиа, так сегодня на этом поле стали работать телеграм-каналы.
Это можно понять и как то, что производство идеологии может быть отдано государством в другие руки. А еще точнее можно сказать, что если внутри страны доминирует пропаганда, то вовне направлены усилия «мягкой силы». Главной целью становится результат и внимание аудитории.
В. Пастухов в своем телеграм-канале высказался о российском конструировании идеологии так: «идеологический продукт Суркова-Кириенко напоминают мне по замыслу сады замка. Здесь все абсолютно искусственно и рассчитано с той же математической точностью – здесь слеза, тут смех, там ярость. Но при этом все вместе пытается имитировать стихию и мощь действительно народного движения. Фантастическая инсталляция несуществующей социальной стихии. Великолепная art-work. Как произведение искусства впечатляет, но на реальную идеологию похоже приблизительно так же, как парк – на бразильские джунгли. Умрет, как только кончатся деньги на поддержание территории в порядке и содержание садовников, которые стригут кусты» [17].
Это и так, и нет. Свято место пусто не бывает. Другой идеологии сложнее «пробраться» туда, где же уже вовсю живут чужие «глашатаи» правды. Соревнование разных «правд» опасно для идеологии. Советский Союз всегда выигрывал, когда право на голос было только у власти.
На помощь приходят старые советские методы идеологизации: от повтора пионерии до жесткого контроля образования. И тут россиян ожидают всё большие перемены: «В тексте Основного закона даже после принятых на референдуме поправок остается, например, положение о том, что никакая идеология не может быть объявлена государственной. К слову, не все этим довольны. Часть патриото-консерваторов предлагает это положение из Конституции убрать. Как бы то ни было, реанимация пионерии грозит и фактической реанимацией госидеологии. Родители и учителя, отвечая сотрудникам ВЦИОМа, воспроизводят розовый миф о советских детских и молодежных организациях, воспитательная работа в которых, естественно, предполагала индоктринацию. Идеологические контуры обозначены и сейчас. Всё, конечно, сделано юридически обтекаемо. Можно утверждать, что патриотизм и традиционные ценности – никакая не идеология. Но сама постановка задачи косвенно свидетельствует о том, что семья и школа не справляются с воспитанием патриотов, а традиционные институты недостаточно влиятельны сами по себе. Им нужна помощь, федеральная государственная организация, у которой будут четкие ответы на вопросы, что такое патриотизм и какие ценности – правильные«.
И начинают с детей, возвращая им аналог пионерии, а не только политинформации в виде «Разговоры о важном» в школах: «Наблюдения за политической, общественной средой позволяют заключить, что ни патриотизм, ни российские нравственные и духовные ценности не стоит считать понятиями малоконкретными. Представители власти год за годом определяют их все конкретнее. Под патриотизмом все чаще (и уж тем более сейчас) понимается антизападничество, если сузить – антиамериканизм. Под традиционными духовными и нравственными ценностями – антилиберализм, который очень часто обретает форму борьбы с отклонениями в личной и половой жизни от стандарта большинства. Вероятно, сейчас на волне спецоперации добавится и «антинацистский» слой. Всё это сложно назвать стройной системой. Она едва ли сопоставима с советской идеологической машиной. Но для базовой индоктринации детей и молодежи этого, как кажется, вполне достаточно» [18].
В принципе перед нами различные пути создания нужной идентичности. Государство хочет убрать варианты свободного мышления и поведения. Пока это делается в конкретных точках, например, в оценке власти, войны или армии. При этом интересна точность: «специальную военную операцию» можно упоминать, а вот «войну» — нет.
М. Гельман смотрит на эти процессы так: «Все говорят про пропаганду и мало кто видит идеологию, т. е. продукт, он есть. Все говорят, что у них нет продукта, а он у них есть. И он сложносоставной – «на выбор». Условно говоря, три составных составляющих. Первое – это национализм. Безусловно, он растет на каких-то социальных почвах: люди плохо живут, они ищут причины. И националистам всё то, что происходит, продается в виде того, что восток Украины, север Казахстана – это всё «наши земли», которые просто должны быть частью России. И националисты это слышат. Второе – это имперское. Ну, советское: не надо ничего присоединять, но надо, чтобы соседние страны поделились с нами частью своего суверенитета. Потому что мы великие. Чтобы они были к нам лояльны. Чтобы мы по отношению к ним были также, как, условно говоря, Америка по отношению к Европе, то есть основным поставщиком смыслов. Этой части продается идея, что надо брать Киев, надо убирать эту власть. И балтийские страны, и Финляндию, и проч. И третье – это не просто реваншизм. Типа мы проиграли прошлую войну, мы должны отыграться, это реальное желание «вернуться». В какое-то время. Периодически им хочется вернуться в XIX век, периодически – в 45-й год XX века. Это идея «золотого века». «Когда-то было хорошо». Пока этот «возврат» в прошлое не получается. Потому что разные внутривластные группы хотят в разное прошлое. Для одних Сталин всё еще враг, а для других – эффективный менеджер» [19].
Практически еще не было ни одного советского или постсоветского поколения, которое бы оставили без явной или скрытой идеологии. Но если раньше КПСС имела соответствующие отделы пропаганды на всех уровнях иерархии и официальную цензуру, отслеживающую всё это, то сегодня это тоже есть, но как-то подпольно, без лишнего афиширования. Слова этого нет, а работа ведется – Киселевым, Симоньян и множеством других, если воспользоваться старым термином, бойцов идеологического фронта.
Когда есть система, она всегда будет защищаться и бороться со своими иносистемными врагами. При этом вовсю к такому взаимодействию привлекается старый инструментарий, из которого вышли все конструкторы новой действительности.
Примером для них может служить совершенный в прошлом возврат к Песням о главном. В топку застрявшего паровоза годится все. Старые песни – это не только игра со своим электоратом, поскольку телевизор смотрит не молодежь, которая на самом деле сидит в соцсетях, это и некий идеологический «тупик».
Анализ этого возврата показал явные плюсы и не менее явные минусы: «Новаторы Парфенов и Эрнст – сознательно или нет, не так важно – подобрали своей музыкальной ретроспективе наиболее удачную интонацию. После нескольких лет непрестанных разоблачений, осуждений и проклятий в адрес Советского Союза на фоне падающего уровня жизни примиряющий голос «Старых песен» оказывал терапевтический эффект или, во всяком случае, не усиливал чувство вины. В них не было ни нафталина, ни имперского пафоса, ни сведения счетов с родиной отцов, как не было, впрочем, и трезвого взгляда на устройство ушедшей в прошлое страны» [20].
И еще: «Путаница в хронологии и наложение контекстов сыграло злую шутку не только с авторами проекта, но и с массовым зрителем. Принято считать, что «Старые песни о главном» пробудили всенародную ностальгию по советскому прошлому и погрузили страну в теплые воспоминания о прошедшей эпохе. Однако стоит внимательно присмотреться к эволюции телепроекта, как станет ясно, что уже на третьем выпуске (и особенно на последнем, «Постскриптум») отношение к советской культуре меняется от уважительного к саркастическому. От умиления и ламповой ностальгии не осталось и следа. Место тоски по былому прекрасному веку заняли ирония и холодное препарирование. В этой связи сложно всерьез говорить о реконструкции – скорее, речь идет о деконструкции, если не демонтаже. То, что начиналось как паноптикум милых сердцу и наивных простаков вроде родственников из провинции, перестало нести утешение в прошлом» (там же).
Человек не может все время жить в прошлом. Именно по этой причине соцсети выбрали молодежь, а молодежь – соцсети. Они взаимно ускоряют друг друга. Государство может жить в прошлом, поэтому оно и выбирает ориентацию на традиционные ценности. И тогда государство замедляет свое развитие, поскольку боится иного.
В свое время идеология набила оскомину. Советский человек все время пытался от идеологии спрятаться. А это было практически невозможно. Постсоветский человек со временем поймет это, когда идеологическая продукция будет окружать его со всех сторон. Даже если на первом этапе возникнет ощущение новизны, потом она будет уходить все дальше и дальше. Он может стать опасным, когда фальшивость идеологии будет проступать на фоне правды реальности. А реальность всегда страшна для власти, поскольку она отлична от пропаганды своей неконтролируемостью.
Литература:
1. Gierzynski A. Did Harry Potter Help Shape the Political Views of Millennials? https://slate.com/culture/2014/08/harry-potter-s-influence-did-the-beloved-j-k-rowling-series-shape-millennials-political-views.html
2. Евстигнеева М. Политический дискурс как элемент формирования реальности https://t.me/s/propagandistillation
3. Евстигнеева М. Как пропаганда влияет на язык и эмоции https://nevergonnagiveyouup.rknrkn.ru/my-obescenivanie-i-vysmeivanie-k/
4. Ходаренок М. Пропагандистские роты: в чем главная сила Третьего Рейха https://www.gazeta.ru/army/2022/06/10/14907896.shtml
5. Дмитрия Быкова оштрафовали на 10 тысяч рублей за то, что он не называл себя «иноагентом» в телеграме https://meduza.io/news/2022/10/20/dmitriya-bykova-oshtrafovali-na-10-tysyach-rubley-za-to-chto-on-ne-nazyval-sebya-inoagentom-v-telegrame
6. Ханенева И.Минюст внес писателя Дмитрия Глуховского в реестр СМИ-иноагентов https://www.gazeta.ru/social/news/2022/10/07/18746101.shtml
7. «Персонаж проводит любимого через минное поле. Такая задумка» Новый сезон «Ледникового периода» откроется номером о войне — чтобы «поднять дух народа позитивом и радостью» https://meduza.io/feature/2022/10/07/personazh-provodit-lyubimogo-cherez-minnoe-pole-takaya-zadumka
8. Минюст начнет публиковать личные данные «иноагентов» https://holod.media/2022/11/13/minyust-nachnet-publikovat-lichnye-dannye-inoagentov/
9. «Медузе» удалось получить методичку о том, как пропагандисты должны рассказывать про военное положение. Его будут сравнивать с пандемией ковида «Важно успокоить аудиторию» https://meduza.io/feature/2022/10/20/meduze-udalos-poluchit-metodichku-o-tom-kak-propagandisty-dolzhny-rasskazyvat-pro-voennoe-polozhenie-ego-budut-sravnivat-s-pandemiey-kovida-borbu-s-kotoroy-rossiya-tozhe-provalila
10. Дугин А. Русская Идеология и цивилизация Антихриста https://izborsk-club.ru/23532
11. Кагарлицкий Б. «Жизнь после Херсона». Что Россия будет делать дальше https://www.moscowtimes.io/2022/11/11/zhizn-posle-hersona-chto-rossiya-budet-delat-dalshe-a26311
12. Троицкий А. Кринж-рок. О провале музыкального агитпропа https://theins.info/opinions/troitskiy/256860
13. Старые песни о главном https://ru.wikipedia.org/wiki/
14. Колесников А. Борьба с пережитками будущего https://newtimes.ru/articles/detail/228990
15. Шабашова А. Как выявить теории заговора? Кто в них верит? Отвечаем на главные вопросы о конспирологии https://daily.afisha.ru/infoporn/23505-kak-vyyavit-teorii-zagovora-kto-v-nih-verit-otvechaem-na-glavnye-voprosy-o-konspirologii/
16. Ларюэль М. Мягкая сила России: источники, цели и каналы влияния https://www.ifri.org/sites/default/files/atoms/files/laruelle_russia_soft_power_ru_.pdf
17. https://t.me/s/v_pastukhov
18. Об «отмене» постсоветской России. Реанимация пионерии – фактический возврат к государственной идеологии https://www.ng.ru/editorial/2022-05-23/2_8442_editorial.html
19. Гельман о сложносоставной российской идеологии https://m.polit.ru/news/2022/06/28/gelman/
20. Морсин А. Каким ты был, таким ты и остался: почему «Старые песни о главном» не стареют https://tass.ru/opinions/10369671
__________________________
© Почепцов Георгий Георгиевич