Литературный ноябрь
Памятные литературные даты ноября
К 225-летию Александра Александровича Бестужева-Марлинского
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15528″ width= «140» align=»right»]Тень Байрона, как символ свободолюбия, точно возвышается над иными образами декабристов. А. Бестужев-Марлинский вёл корабль своей жизни разнообразно: критик и публицист, прозаик, наверняка, испытавший масонское влияние, ибо движение декабристов невозможно без оного: скрытое за сценой манит, подразумевая двойственность: и храм, и власть…
Повесть «Роман и Ольга» не затрагивает байронические тенденции, хотя к моменту её написания Бестужев был уже вполне сформировавшимся либералом: о! не в нынешнем, сильно скомпрометированном значении, но – в ощущениях, переданных Кантом и Монтескье: благородных, возвышенных, световых.
Мы отправимся в Новгород и ныне: если откроем повесть; мы узнаем далёкую, горизонты общности если только имеющую с нашей, жизнь; мы соприкоснёмся с подробностями, которые очаруют, на разочарование не оставив времени. поскольку объём повести не велик.
Бежать в Киев?
Остаться несчастной, но честной?
Дуализм, двойственность, амбивалентность: думается, здесь Бестужев использовал коды своего века, ибо люди тогдашней (новгородской) поры были более цельными.
Однако, романтическая, даже отдающая готическим романом повесть, читается превосходно; и стилистика автора не оставляет сомнения в даровитости.
Так же, как жизнь Бестужева-Марлинского в благородстве – её носителя.
…Офицеры собираются вечером: под небом, открытым, как врата в неведомость; они собираются, чтобы стать персонажами двух рассказов: «Вечер на бивуаке» и «Второй вечер на бивуаке»…
Они…травят байки, пока распускаются колоритные цветы заката; они наслаждаются жизнью, вписанной в разговоры точно так же, как разговоры будут вписаны в условную вечность, где А. Бестужев-Марлинский занимает не столь большое, но – только ему принадлежащее место.
Не отобрать – и ни время, ни история не претендуют на это.
…Шлиссельбургская крепость завершится Якутском: уж не до литературной деятельности.
Гражданская активность – не ради памятника, а потому, что совесть болит, огненно пульсируя раскалённой нитью; гражданская активность, перерастающая в подвиг, уводит Бестужева в ссылку; отпечатанные листы «Полярной звезды» с его статьёй уничтожены.
Ссылка…
Марлинский ревностно и даже…яростно изучает иностранные языки, одновременно знакомясь с нравами и обычаями края – где придётся быть долго, очень долго…
…он был романтиком – в жизни: он был романтиком стиля: нечто от германской «Бури и натиска» блистало в недрах его художественных сочинений: ныне – покрывая их патиной…
…прелестный «Мореход Никитин», отдающий сказом: предваряющий как будто «Левшу»…
Жизнь Бестужева-Марлинского – алмазный вектор – дара, правды, подвига…
2
Фантастический элемент в прозе А. Бестужева-Марлинского, пышно отдающий готическим романом: с тайнами, что кажутся мистически-неразрешимыми, однако в конце даётся им рациональное объяснение: прием реалиста, использующего разные методы.
Но есть иное: например, фельетон ««Объявление от общества приспособления точных наук к словесности», в котором описывается замечательное изобретение – машинка для сочинения литературных текстов… Словно предчувствовал писатель, что придёт время массовости в литературе с одновременной потерей оной какой бы то ни было значимости для общества…
Великая любовь в Великом Новгороде: хотя повесть «Роман и Ольга» по объёму невелика, романтизм расцветает красиво, но снова кажется – готический роман пересажен на русскую почву: мера мастерства, с которым это сделано, исключает какие-либо критические выпады…
Ольга предпочитает быть несчастной, но честной; ярое выступление Романа на вече до сих пор горит красками: великолепно письмо, передающее оные.
А. Бестужев-Марлинский был разнообразен, и, казалось, неиссякаем: он начинал, как поэт, писал романы и повести, выступал как литературный критик, анализируя архивы классицизма и современность романтизма.
Стиль его прозы – романтическая приподнятость, стремление изображать людей цельными: если добро, то абсолютное, если зло – то чистейший в человеке, крепкий раствор.
«Страшное гадание» завораживает и сейчас: забывается, что это классический святочный рассказ со всей положенной атрибутикой: последняя настолько индивидуальна, что рассуждения о жанрах становятся нелепыми.
Марлинский был чрезвычайно популярен: каждую его новую повесть, или роман ждали…
С годами известность его рассеялась, однако сохранилось место прочное в истории русской литературы.
О гражданском его мужестве не приходится говорить – даже в годы, когда таковая не подразумевается в декабристах в силу чрезмерной прагматики времён, производящих людей с усечёнными душами.
Александр Александрович Бестужев-Марлинский. Русский писатель-байронист, критик, публицист эпохи романтизма и декабрист, происходивший из рода Бестужевых. Публиковался под псевдонимом «Марлинский». 3 ноября 1797, Санкт-Петербург – 19 июля 1837 г., Крепость Святого духа, ныне – Адлер. – Википедия
*
К 170-летию Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15529″ width= «140» align=»right»]Словесные глыбы Мамина-Сибиряка имеют не только художественно-отшлифованное значение: но и – историческое, экономическое даже: столь замечательный показ становления капитализма со сменой вех во взаимоотношениях людей, подчинённых, увы, материальным законам, мало кто осуществлял.
Впрочем, есть и «Серая шейка» – нежнейший, чуть розовато окрашенный, элегический рассказ, обычно рекомендуемый детям. Но и взрослым, которые, в сущности, не более, чем выросшие дети, стоит вслушаться в тона нежности, в плавность текущего языка, в собственное детское прошлое, в недра своего сердца даже.
Но – высятся колонны «Приваловских миллионов».
О! какое пиршество языка: здесь и сотовый мёд, и хлебное изобилие, здесь богатство телесной любви и плотная гарь преступного действия, здесь механизмы, работающие на изменения общества, и общество, не желающее этих механизмов.
И язык, язык, хлеб его, круто посоленный, мёд его, извлечённый из сотовых ячеек.
Колоритные словечки тех времён, фрезы фразеологизмов, резко режущих сознание, особое построение предложений, воплощающих неспешность часового механизма – тогда время шло иначе.
Динамично построенные декорации: мы находимся то в одном доме, то в другом, и всё выписано до последней филёнки, до плинтуса и мельчайших деталей, и это – суммарное – только фон для суммы психологических черт, которыми, помимо плоти, творятся персонажи.
Ликёры, сдобные булки и кислота домашних взаимоотношений; сжатая атмосфера небольших уральских городков, откуда вырвутся огнедышащие драконы богатства; «ндравы»: столь же тяжёлые, сколь и органичные…
Хочется почему-то, чтобы купчину звали Сом… Сом Силыч – например: двойная сила, плюс пищевая алчность, характерная для оной рыбы.
«Горное гнездо» кинематографически сочно, и отличается тою силою монтажа, когда никакое провисание – равно как и словесный жир, одутловатости фактуры – невозможны: динамика развития сюжета великолепно срежиссирована, и …ждёт размах «Золота».
Земного масла, как его именовали.
Оно закрутит вкруг своего замаранного землёй стержня такие страсти…
Тут Шекспиром подуло, тут выше подниматься некуда: сорвёшься в ад…
Мамин-Сибиряк живописал глобальную панораму девятнадцатого века, и без него, его книг – он был бы просто невозможен…
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк – русский писатель-прозаик и драматург. 25 октября 1852 г., Пригородный район, Верхотурский уезд, Пермская губерния, Российская империя – 2 ноября 1912 г., Санкт-Петербург Российская империя. – Википедия
*
К 155-летию Николая Дмитриевича Телешова
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15530″ width= «140» align=»right»]«Телешевские среды» и «Записки писателя» – как два полюса, определившие судьбу Николая Телешова. Или – два дополнивших друг друга элемента, что позволили ему удержаться в литературной периодической системе, означенной историей.
Между тем Телешов был разнообразно талантлив, и обращение его ко многим жанрам свидетельствовало о лёгкости, с которой переходил из одного в другой. Если стихи его, подёрнутые дымкой различных влияний, не составили заметного свода, то даже ранние его рассказы, хоть и с отчётливой тенью влияния Чехова, живописали мещанский и купеческий быт с тою выпуклостью, мимо которой сложно пройти.
Лоскутное одеяло – пёстрое, как радуга, фикус у стены, крепко заваренный карминный чай вприкуску.
Узлы конфликтов завязываются крепко на этом фоне – крепко и повседневно.
Анализ достаточно глубок, чтобы почувствовать изощрённый психологизм авторского видения.
Эволюция влево, характерная для многих писателей его поколения, характеризовала прозу Телешова после 1905 года: кристаллы социального протеста ярко сверкали в «Крамоле» и «Петле».
Телешов серьёзно занимался детской литературой, и циклы рассказов, исполненные для детей, играют красочностью письма и нежной поучительностью.
Но, конечно, главным останутся: в жизни «Среды», в литературе – «Записки писателя» –великолепная галерея русской литературы, исполненная с тою мерой таланта, что отрицает забвение.
Николай Дмитриевич Телешов (29 октября [10 ноября] 1867,Москва – 14 марта 1957, Москва) – русский советский писатель, поэт, организатор известного кружка московских писателей «Среда» (1899-1916), потомственный почетный гражданин. – Википедия
*
К 135-летию Самуила Яковлевича Маршака
Отточенность его стихов не воспринимается в детстве: Маршак входил в жизнь поколений сразу сводом своих произведений.
Великолепная крылатость каждой строки, совершенная компоновка материала, предельная точность, умножаемая на языковую красоту: если бы существовала шкала совершенства, поэзия Маршака приближалась бы к высшей отметке.
Великолепна и ясность – солнечного, богатого оттенками дня поэзии Маршака, и та мера внешней простоты, что сообщается темам и фантазиям.
С детства запоминалось, становилось родным, играло гранями самоцветов:
Жил человек рассеянный
На улице Бассейной.
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки —
Оказалось, это брюки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Надевать он стал пальто —
Говорят ему: «Не то!»
Стал натягивать гамаши —
Говорят ему: «Не ваши!»
Оживёт необыкновенный, огнями полыхающий «Цирк» Маршака, где двумя-четырьмя строчками характеризуется каждый номер, да так, что будто бы видишь всё представление.
Вспыхивают переводы: и тут, что Бёрнс, что Шекспир получают силу русского существования…
По свидетельству Чуковского Маршак был одержим поэзией, воспринимая её, возможно, как органическое свойство мира.
Есть в его словесных построениях нечто от математики – точность цифрового расчёта, красоты словесных формул.
Неожиданной казалась метафизика, прораставшая во взрослые стихи Маршака:
Чудес, хоть я живу давно,
Не видел я покуда.
А впрочем, в мире есть одно
Действительное чудо:
Помножен мир (иль разделен?)
На те миры живые,
В которых сам он отражен,
И каждый раз впервые.
И без чудес мир – чудо, переливающееся столькими гранями и красками; и живые миры, упоминаемые в стихотворение, точно свидетельствуют о глобальности мировосприятия поэта.
Сияющий свод, оставленный людям: такая ассоциация возникает в сознании при упоминании фамилии Маршак.
2
Отточенность строки, достигнутая Маршаком во всем известных детских стихах, давшая такие шедевры, как «Вот какой рассеянный», «Цирк», «Угомон» и прочие словно переходит и во взрослые его стихи, предлагая компактность мысли, уложенной в совершенную стиховую форму (когда не формулу):
С тобою вместе враг твой был сожжен.
Удавом он сдавил при жизни тело.
Но до конца не мог коснуться он
Того, что и по смерти не истлело.
Ты горстью пепла стала, ты мертва.
Но помню, как у смертного порога
Произнесла ты медленно слова:
«Люблю я сильно, весело и строго».
Стихи, стремящиеся к пределу ёмкости, будто каждая строка должна стать последней, а за нею обрыв… в пресловутую, мало представимую вечность.
Элегичность, пропитывающая иные взрослые стихи Маршака, обоснована, ибо соприкасаются они с темой тем:
Колышутся тихо цветы на могиле
От легкой воздушной струи.
И в каждом качанье негнущихся лилий
Я вижу движенья твои.
Хотя невозможно сказать, какая из тем является темой всех прочих: любовь, смерть, но ясно, что неразрывная связь их подразумевает жёсткость формы и совершенство поэтического видения.
Совершенство! Понятие, к какому и детские, и взрослые стихи Маршака (о переводах нечего и говорить) подходят вплотную, исключая что-либо лишнее, не допуская никакого словесного жира, одутловатости, рыхлости.
Только суть – причём введённая в поля эстетических сияний, и строгие цветы – лилии – наиболее полно соответствуют стихам Маршака.
А детские – вероятно, буднично-праздничным ромашкам: легким, как само детство.
Самуил Яковлевич Маршак – русский советский поэт, драматург и переводчик, литературный критик, сценарист. Автор популярных детских книг. Лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий. 3 ноября 1887 г.,Воронеж, Российская империя – 4 июля 1964 г.,СССР. – Википедия
*
К 95-летию Эльдара Александровича Рязанова
1
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15533″ width= «140» align=»right»]Дарящий счастье…
Кинематограф Рязанова был светел, пронизан человечностью, пропитан добрым юмором, иногда – саркастичным: как в «О бедном гусаре замолвите слово…»
Казалось – Рязанов был всегда, ведь невозможно представить встречу Нового года без «Иронии судьбы…» – без того, чтобы Женя Лукашин не отправился в баню: с последующими событиями – трагикомическими, нежными, столь волнующими…
(Кстати, никого почему-то не беспокоила дальнейшая судьба Ипполита и Гали: действительно пострадавших, но – жизнь есть жизнь).
Жизнь есть жизнь – и проигрыш вполне может обернуться выигрышем; и люди, которых неистовая Ахеджакова, маленькая, великолепная правдолюбка, заперла в недрах зоологического музея, вынуждены будут пересматривать себя, своё отношение к жизни…
К ряду фильмов сегодня нужен комментарий: советская действительность была своеобразна, молодые могут не понять сути конфликтов, но – даже не понимая их, можно наслаждаться великолепием диалогов, суммами актёрской игры.
Блистательные ансамбли собирал Рязанов, так чувствуя, кто на каком месте должен быть, что дух захватывало от правильности распределения ролей…
Как согревает душу «Служебный роман» – картины Рязанова отличаются терапевтическим эффектом…
Ведь одиночеству, которому, если верить Рильке «нет предела», всё же можно дать укорот: и фильм так хорошо свидетельствует об этом.
Плавное развитие сюжета виртуозно: всё идёт по нарастающей, но нигде нет смысловых лакун, пустот, а иные сцены шедевральны, их хочется пересматривать и пересматривать: как например диалоги в кабинете Калугиной…
Рязанов был поэтом: и – человеком, пишущим стихи, и «У природы нет плохой погоды» вполне можно считать народной песней, и во всём: поэзия, то есть предельная выразительность, пронизывала все его картины: до последних, возможно, чуть менее ярких, но ведь «Небеса обетованные» не зря же такие…
Великолепный Гафт – о, он всегда великолепен: элегантен, красив…
Басилашвили, которому, кажется, подвластны все краски человеческой палитры…
Жизнь, жизнь…
Порой представляется: Рязанов знал о ней всё, и любил её, раз снимал такие фильмы, любил, заражал любовью других…
Он был – дарящим счастье; и такими же остались и его картины.
2
Согласно собственному рассказу, Эльдар Рязанов предлагая съёмочной группе стихотворения «У природы нет плохой погоды…» как текст будущей песни, сказал, что это новый перевод из Уильяма Блейка…
Шутка имела серьёзную подоплёку: философия всеприемства, данная внутри стихотворения, именно и отсылает к английскому классику метафизической поэзии.
Стихотворение Рязанова, совмещая грусть, нежность, метафизику, и осознание жизни, как благодати (вдвойне ценно в атеистическое время) ушло в народ – что дорогого стоит, учитывая полное отсутствие негатива в данном случае, ибо в народ, к сожалению, часто уходит то, что пошло и низко.
Порою – в среде якобы высоколобых гуманитарных интеллектуалов раздаются голоса: мол, Рязанов… ну, какая это поэзия!
Вот игры постмодернизма…
Тем не менее, поэзия Рязанова – именно поэзия: тёплая и искренняя, исполненная с той мерою мастерства, которое заставляет забыть о любительщине профессионала.
В старинном парке корпуса больницы,
кирпичные простые корпуса…
Как жаль, что не учился я молиться,
и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень,
листве почившей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен,
принять несправедливость не могу.
Что мне теперь до участи народа,
куда пойдет и чем закончит век?
Как умирает праведно природа,
как худо умирает человек.
Сколь просты корпуса больницы, столь же и зримы, конкретны они в представленном тексте; и сколько горькой мудрости и спокойного стоицизма скрыто в неспособности принять несправедливость…
Увы, большинству до неё нет дела: лишь бы собственное было в порядке: не прохудился карман да не урчало бы с голодухи брюхо.
Что, впрочем, тоже логично.
Разумеется, иные стихотворения Рязанова даны через тонкий иронический излом: как ещё мог представлять свой поэтический мир миру общему мастер комедии:
Когда-то, не помню уж точно когда,
на свет я родился зачем-то…
Ответить не смог, хоть промчались года,
на уйму вопросов заветных.
Зачем-то на землю ложится туман,
всё зыбко, размыто, нечётко.
Неверные тени, какой-то обман,
и дождик бормочет о чём-то.
…ибо через оные изломы виднее и чётче вся грандиозная проблематика мира – с необходимостью задавать вопросы, не имеющие ответов:
О чём он хлопочет? Что хочет сказать?
Иль в страшных грехах повиниться?
Боюсь, не придётся об этом узнать,
придётся с незнаньем смириться.
Банально писать о Рязанове – всенародном любимце, — как замечательном режиссёре; но то, что поэтом он был интересным, а может быть и недюжинным, добавляет яркой краски к образу и так, казалось бы, очень яркому.
Яркому и светлому – что редкость в наши дни.
Эльдар Александрович Рязанов – советский и российский кинорежиссёр, сценарист, актёр, поэт, драматург, телеведущий; народный артист СССР (1984), лауреат государственной премии СССР (1977) и Госпремии им. Братьев Васильевых (1979). Автор более 200 собственных телевизионных программ, с 1979 по 1985 гг. вёл телепередачу «Кинопанорама». Автор текста ряда широко популярных романсов. 18 ноября 1927, Самара, СССР – 30 ноября 2015, Москва, Россия. – Википедия
*
К 390-летию Бенедикта Спинозы
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15534″ width= «140» align=»right»]Он отвлекается от шлифовки линз: позволяющей освободить голову, чтобы в блаженно звучащую в ней пустоту потекли мысли: высокие, занятые у неба; он отвлекается, и нежно проступает, конденсируясь из воздуха. Восточный мудрец, математик, поэт, благосклонно взирающий на философа-стекольщика…
– Твоё вино, Хайям, – ведь не вино? – спрашивает Спиноза.
Стекло поблёскивает волшебно.
– Конечно, кивает поэт, и чалма слегка вздрагивает.
– Оно – суть экстаз, недоступный мне, такому методичному, не признающему бурь?
– Да, но экстаз: не обязательно буря – он может быть тих, спокоен, он вливается в сердце, как в сознание твоё, связанное с сердцем, вливаются мудрые мысли.
– Цель моей метафизики: достижение спокойствия, равновесия… Ты знаешь?
– О, там, где я пребываю – в небесных садах – видны многие мысли: они поднимаются блаженным звучанием, и твои – окрашены в самые радужные тона…
– Просто радужные? – интересуется Спиноза, крутя в пальцах сияющее стекло…
– Нет, скорее – золотистые, как моё вино, – смеётся Хайям…
Субстанция – она же природа – она же Бог – существует только одна.
Много земных реалий использовавший – для показа реалий высших, Хайям медленно тает в воздухе, и Спиноза, обдумывая очередную деталь механизма собственного трактата, возвращается к обработке стекла.
За окнами живёт старинный город, и шпили соборов игольчато входят в небесную архитектуру, не беспокоя её.
«Этика» станет вызовом утверждению, что Бог и природа существуют по отдельности: Спиноза как будто прозревал самую сердцевину мироздания, ведая, насколько всё едино, соединено не зримыми связями; он и человечество видел – суммой листьев единого, гигантского древа.
«Этика» Спинозы отличается поразительной – отчасти детской: детско-дерзновенной чистотой: так снег сияет на горных вершинах; или – он же – выглядит, когда первый, только падает, спокойной музыкой утешая душу: коли пребывает в раздрае.
Кажется, душа Спинозы никогда не ведала подобных состояний: оттого такая небесная музыка пронизывает его философские построения.
Ясность мысли высока: сквозь прозрачность озёрной воды видны придонные камни.
Но – мир не только протяжён: ему присуще мышление – термин, которым Спиноза обозначает бесконечную вещь, являющуюся причиной всего содержания и процессов сознания.
(Иван Петрович Павлов выгонял за употребление этого слова из лаборатории, считая, что человеческая сущность определяется суммой сложно скомбинированных рефлексов, и сознание – термин, не имеющий смысла… – но это уже совсем другой контрапункт).
Причинность рассматривалась Спинозой, как воля Бога: поскольку она вечна и неизменна.
На уровне человека – свобода воли невозможна: она – одна из глобальных иллюзий.
Рассмотрите свою жизнь: убедитесь – всегда плетение обстоятельств сильнее вас, вы просто вынуждены подстраиваться, принимая, или нет.
«Философия барокко» развивается красиво: самые разные элементы ложатся в её архитектуру: порою – линии мысли тяжелы, и прихотливо изогнуты, порой – они поднимаются вверх, всё выше и выше, теряясь в разводах метафизического неба, о котором – и мыслить не удаётся: слишком погружены в материальность.
Особенно теперь: когда… какая уж там философия: сплошное лютование технологий, бал соблазнов, неистовство поднятой с метафизического дна мути.
Свободомыслие отсекло его от еврейской общины: которая отторгла Спинозу, слишком не подходившего ей по духу.
Он предпочитал уединение.
Он жил шлифовкой оптических линз, отклонив предложение занять кафедру в Гейдельберге: видя в этом, вероятно, вариант суеты.
Он не хотел впускать суету в свою жизнь.
Он был монахом философии: так, избрав уединение, они – монахи веры – порой плетут корзины, чтобы очистить мозг для наиважнейшего.
Спиноза очищал свой, одновременно зарабатывая, но вместо молитвы были мысли: разнообразно вытягивающиеся в вечность.
Он был из сефардов, но это не слишком волновало философа, первыми учителями которого были, разумеется, раввины, хотя трактаты иудейских мудрецов – Маймонида в особенности – он изучал с тою же тщательностью, с которой потом шлифовал стёкла.
Имя Бенедикт – благословенный – буквальный перевод еврейского Барух.
Вокруг Спинозы складывается кружок друзей – постепенно, и каждый здесь – как цветок, или – наполненный мыслью алхимический сосуд…
Как знать – быть может, алхимия – древняя наука – была близка Спинозе: по крайней мере в своём герметическом аспекте, где под «философским камнем» подразумевается высший аспект души, и работа сосредоточена не на метаморфозах металлов, но – над собственной душой, из которой необходимо иссечь всё низовое, ради высшего: именно в этом смысле Иисус принёс не мир, но меч…
Спиноза узнал угрозу суда, был вынужден покинуть Амстердам, жил в других городах.
Произведения его были запрещены в 1678 году – чтобы отправиться пышными и прекрасными кораблями в вечность.
Персидский мудрец, снова сгущающийся в пространстве комнаты, где работает над двояковогнутой линзой мастер мысли, глядит с улыбкой…
– Математика шлифует мысль, как ты шлифуешь стекла, правда?
– Математика рифмуется с метафизикой, — отвечает Спиноза, глядя на Хайяма и прерывая работу. – Но рифма поэзии – побрякушка, ибо поэзия – то есть этика – мира не требует оной…
Хайям, став задумчивым, помолчав, читает четверостишие, музыкально растворяющееся в воздухе комнаты.
Образы высоты тонко переданы реалиями земными: плотными и сгущёнными, как привычно нам, живущим в пределах трёх пространственных и одной временной координаты.
Спиноза, вслушиваясь в мысль и звучание рубайата, соглашается, что только так и возможно.
Чтобы продолжить совмещать математику, метафизику, музыку, мёд мысли в пределах своих спокойных, неортодоксальных, не похожих ни на что, из бывшего раньше, трактатов.
Бенедикт Спиноза (лат. — Benedictus de Spinoza, при рождении Барух Спиноза, 24 ноября 1632, Амстердам — 21 февраля 1677, Гаага) – нидерландский философ – рационалист и натуралист, один из главных представителей философии Нового времени. – Википедия
*
К 355-летию Джонатана Свифта
1
Лилипут, вскарабкавшись по ножке стола, строит рожи своему громоздскому отцу – Свифту; а мудрая лошадь, заглянув в окно, предлагает, наконец, оставить этот мир: изъеденный язвами, и, сколько ни ратоборствуй пороки, – лучше не становится…
Вновь длинноодеянные, с роскошным материальным содержанием люди, предлагают поспорить о царстве небесном и геенне огненной, стращая второй: мол, не будете – за деньги, конечно! – выполнять определённые обряды, и – сожрёт вас, излижет языками огня – от чёрной своей, лютой ласки…
Вновь трудящиеся всю жизнь имеют крохи, тогда как помыкающие ими – под видом управления – переполнены счастьем земного обладания всем. Снова законы пишутся по принципу запутывания всех.
Вновь…
Снова…
Лилипут – с красивым лицом, напоминающий короля своей крошечной нации – зачитывает длинный список,
Свифт кивает, сознавая, что сколько ни отправляй Гулливера в плавания, результат будет один.
Впрочем, читатель, можно отвлечься от скорбей, каждому ведомых в недрах вращения юлы юдоли, и насладиться стилем: великолепным, точно сад, наполненный разными, но одинаково прекрасными растениями, языком – чудесно переданным по-русски Адрианом Франковским…
Есть и другие, в детском пересказе, к примеру, но и они хороши. Неистовство фантазии, кажется, не сочетается с местом декана собора святого Патрика. Разумеется, Свифт был верующим: вероятно, вершинами своей души соприкасаясь с подлинностью хрустального, необыкновенного чистого ядра христианства: не имеющего ничего общего с косностью духовенства и кривыми формами обрядоверия.
Свифт был лидером католической Ирландии; Гулливер, изданный впервые без указания имени настоящего автора, стал необыкновенно популярен – тиражи постоянно допечатывали, вскоре появились переводы на иностранные языки.
Стелла, игравшая такую роль в жизни гения (есть предположение, что они тайно обвенчались), умирает, и душевное состояние Свифта затягивают свинцово-фиолетовые тучи.
Они громоздят неодолимые горы в сознанье писателя, он пишет о смертельной скорби, убивающей тело его и душу… Лилипут вновь карабкается по ножке стола, корчит рожи, превращается в великана, под грузным весом которого обваливается деревянная конструкция: тогда великан распрямляется, и рушится уже крыша, всё трещит, дом тела не годен.
Свифта разбивает инсульт, он становится недееспособен.
Он видит, как огромная Лапута пролетает над его микрокосмом, чтобы отправиться в макрокосм всеобщности: такой кривой, проеденный столькими пороками.
Он видит, как неистовствуют дурные короли, неспособные поучиться у мудрых правителей Брондингнега – пока его тело хоронят в нефе любимого собора.
Он видит, как громоздятся войны и вершатся преступления, он видит грядущее, так точно проанализировав сущность и бремя человека, что время бессильно перед одной из самых знаменитых книг.
2
Вариант развития сюжета
Остров показался красивым, спокойным; и, бросив якорь в бухте, пираты отправили первую шлюпку на берег…
Никакого разбоя: просто отдых, и так перегружены разных товаром, равно потеряли многих…
Шлюпка вернулась через несколько часов, и – ражие, бородатые, часто редкозубые лиходеи ржали, что есть сил…
– Умора! – рёк Свиное Ухо капитану. – Там, знаешь, существа какие-то: на людишек похожи, но – голые, дикие, волосатые… Мы подстрелили парочку, они разбежались, воя…
– И всё? Людей нет? Туземцев…
– Так это и есть туземцы. Дикие совсем… Об оружие не слыхивали…
Шлюпки, набитые пёстрыми ватагами, причаливали к берегу.
Остров был хорош: он цвёл и благоухал, он казался безмятежным…
– Во, Лысая башка, глянь-ка!
На толстой ветке дерева сидели два препротивнейших существа: завидев пиратскую братию, они соскочили, и, голые, волосатые, рыча и воя, принялись улепётывать…
– Однако, – сплюнув, сказал капитан. – Таких дикарей ещё не видали…
И Вдруг Свиное Ухо заорал:
– Смотри, смотри, кэп, ну и краля…
По полю среди травы шла лошадь…
Она была хороша: статная, с роскошной гривой, и великолепным, точно ухоженным хвостом…
Капитан глядел на неё.
Потом – посмотрел на подручных.
– Что-то здесь не так.
– Да чё, кэп, чё? – заголосили.
– Ну, смотри, какая ухоженная. Значит, где-то есть нормальные люди, не эти выродки, что спрыгнули с дерева. Ну-ка, ребята, пистолеты достали… Пойдём-ка вглубь.
– Кэп, – хрюкнул Живопыра, – давай лошадь сперва поймаем.
– Зачем?
– Продадим. Действительно красавица.
Лошадь стояла и смотрела на них.
Взгляд её выпуклых глаз казался удивлённым, и глубокая мысль читалась в них: если бы пираты сами относились к мыслящим существам, непременно увидели бы…
Они заходили, окружали, готовили аркан.
Миг, и взлетел: но лошадь, заржав как-то необычно, взбрыкнула, и передними ногами задела Подкидыша, выбив ему зуб.
– Ах ты! – Замахнулся тот…
Более ловкий пират набросил-таки аркан на шею, но лошадь рванулась так мощно, что повлекла его за собой.
Он не бросал аркан, волочился по траве, потом по тропинке, орал…
Стали палить.
Лошадь была убита.
Остров был роскошен: тихая, казавшаяся золотистой трава чуть гнулась под лёгким ветром, и многочисленные деревья райских пород созидали значительную часть пейзажа.
Пираты – с оружием наготове – шли вглубь.
Они шли, переговариваясь, почему-то вполголоса, и рослый капитан был первым.
Они шли, пока не наткнулись на странное поселение: низкие, аккуратнейшие домики, очевидно хозяйские строения, аккуратные ограды.
Никаких людей.
Пёстрая пиратская группа стала, недоумевая.
Потом ватагой вломились в дом.
Одна из лошадей сидела на полу, нечто перетирая бабками, два жеребца сидели также на циновках, глядя в странные свитки.
Пираты выскочили.
Стали орать.
Они звали людей.
Отовсюду появлявшиеся кони и лошади вызывали у них уже ужас.
Пираты стали палить: зарядов и пороха было у них в достаточном количестве: и мудрые, добрые, великодушные гуингнмы, впервые столкнувшись с такой разновидностью еху, падали, заливаясь кровью, умирали…
Иные, восставая, пробовали наброситься на смрадных животных, откуда-то раздобывших грохочущую смерть, но…что они могли противопоставить быстро летящим пулям…
Селение было разорено, пираты, ошалевшие от случившегося, бежали к шлюпкам, одержимые внезапно появившейся идеей исследовать весь остров…
3
Ради общего совершенствования человечества – таков был вектор, ведущий Свифта по жизни; именно он и заставил его обратиться к сатире, используя практически бесконечные возможности собственного гения.
В 1702 году Свифт получает степень доктора богословия, и сближается с партией вигов: оппозиционной, и, хотя несколько лет спустя виги на некоторое время завоевали парламентское большинство, улучшения нравов не последовало.
Под одной обложкой Свифт издаёт «Битву книг» и «Сказку бочки» — книга быстро становится популярной.
Свифт подвергает осмеянию всё, что воспринимает устаревшим – в области морали, литературы, религии, жизни; он, как опытный садовник, выдёргивает сорняки и подрезает мёртвые ветви; он предлагает широкий пародийный и сатирический обзор жизни Англии своего времени: впрочем — и всей Европы тоже.
Авторитеты условны: рассмотри любой пристрастно – проглянут ослиные уши.
Свифт язвит молодо, задорно, бодро, весело; и трудности, связанные с чтением Сказки сейчас, связаны с чрезмерной насыщенностью книги современным Свифту контекстом: не каждому захочется постоянно сверять чтение с комментариями.
Памфлет «Битва книг» является своеобразным прологом к «Сказке бочки» — книги, неистовствуя в полемическом задоре, отстаивают: кто старое, кто новое; а аллегория, данная образами объевшегося мухами паука, и пчелы, залетевшей к нему, и попавшей в паутину, пчелы, обвинённой в бродяжничестве, — будет современна и сейчас…
И снова лилипут карабкается по ножке стола, вновь в окне, отливая огромным алмазом отполированного диска, пролетает Лапута…
Свифт вспоминает первые свои успешные сатиры, прежде, чем погрузиться в бездны недееспособности – пока книги его отправляются в бесконечность вечности.
Джонатан Свифт – англо-ирландский писатель-сатирик, публицист, философ, поэт и общественный деятель, англиканский священник. Наиболее известен как автор сатирико-фантастического романа «Путешествия Гулливера», в котором остроумно высмеял человеческие и общественные пороки. 30 ноября 1667 г., Дублин, Королевство Ирландия – 19 октября 1745 г. (77 лет), Дублин, Королевство Ирландия. – Википедия
*
К 460-летию Лопе де Вега
[dmc cmp=DMFigure mediaId=»15538″ width= «140» align=»right»]Мальчишка, склоняющийся над пухлым красивым томом… О! мало кто из современных людей представляет такие: ведь бумагу изготовляли не из целлюлозы: варили особым образом, и тиражи… соответствовали нынешним: на элитарные книги…
Мальчишка листает страницы, что-то бормоча, шепча, будто молясь, потом, схватившись за перо и пододвинув к себе шероховатый лист бумаги, осуществляет первый свой литературный труд: перевод «Похищения Прозерпины» Клавдиана…
Немыслимая продуктивность Лопе де Веги несёт в себе нечто звёздное: точно соединён постоянно с невероятным, золотым источником – или – пьёт прямо из Кастальского ключа: писатель создал около 2000 пьес и примерно 3000 сонетов…
Время, увенчавшее его лаврами, оказалось благосклонно к огромному объёму, сохранив до наших дней свыше 400 пьес и достаточно сонетов.
Учась в университете в Алькале, Лопе де Вега сочиняет романсы – и они получают достаточную известность, в них – эстетически и метафизически – де Вега верно следует вектору своего мировосприятия: Природа стоит выше Искусства, черпающего из него; однако, без последнего трудно представить драматурга и поэта.
Университет не был окончен: за едкую сатиру на семью возлюбленной, которая отвергла его, Лопе де Вега изгоняется из Мадрида сроком на десять лет.
Речь кипит в нём: он – посвящённый речи, но и – демиург собственной вселенной, вращающейся, впрочем, вовсе не по физическим законам, от которых зависят все.
Речь кипит: она густа, как мёд, а если становится сатирической, то, как от ледяной воды зубы и дёсны, заходится от неё сознание.
Лопе де Вега ведёт себя соответственно дворянским нравам того времени: он тайно возвращается в столицу, чтобы похитить новую возлюбленную, и, тайно женившись на ней, создать одну из своих вершин: диалогический роман «Доротея»…
Тень португальского придворного комедиографа Жорже Феррейры де Вашконселуша вдохновляла его, благосклонно улыбаясь возможностям испанской речи…
Алхимия творчества, переполняющая сердце: о! не та алхимия, что работает с металлами и природными материалами, но – герметическая, посвящённая изменению внутреннего состава человека, отсекновению всего низового в нём – ради высшего – творчества и любви.
Испанцы всегда были хорошими алхимиками.
В 1588 году Лопе де Вега принимает участие в походе «Непобедимой армады» –оказавшейся вполне доступной для поражения; но – как кипела вода, как стлался над нею сероватый пушечный дым, и сколько крови лилось – едва ли принадлежит к тем отсекам памяти, которые может затенить забвение.
Армада была побеждена.
Лопе де Вега селится в Валенсии, где создаёт ряд драматических произведений для поддержания семьи: ремесло на какое-то время становится выше искусства.
Он поднимается по карьерной светской лестнице: драматург был секретарём герцога Альбы, маркиза Малвпика, герцога Лемосского; он продолжает писать с невероятной интенсивностью, горячо и страстно, истово, разнообразно.
Драматический расцвет – и сам Лопе де Вега принимает участие в организации пышных дворцовых праздников…
Сверкание нарядов, галантность кавалеров, яд насмешек, суммы зеркал, анфилады комнат, лепнина, масло в тяжёлых рамах: роскошный исторический декорум всегда интересен.
Неожиданно: но пасторальный роман «Аркадия» рождается именно из переплетения дворцовых переживаний.
Женщины играют в его жизни огромную роль, но главной остаётся актриса Микаэла де Лухан, какая в стихах его, равно прозе – именуется Камила Лусинда.
Чёрная гирлянда судьбы: друг за другом следуют смерти жены, сына, в результате чего, совершив неожиданный духовный поворот, Лопе де Вега становится добровольным слугой инквизиции: вероятно видя в её действиях действительно очистительные функции; он пишет книгу «Священные стихи», где горение, внутренний огонь достигают высшего градуса.
Самая известная русскому зрителю пьеса – «Собака на сене»: плюс – легендарная экранизация, с великолепной, словно с холстов Боттичелли сошедшей М. Тереховой, задорным, как сама молодость, Боярским, Джигарханяном, предстающим в разных обличьях, пресным, как дистиллированная вода И. Дмитриевым, брутально-нелепым Н. Караченцовым.
Лопе де Вега был резок и дерзок в жизни: он вторгался в неё, не допуская компромиссов, это же распространилось и на его творчество: он дерзнул нарушить традицию, господствующую долгие века – нарушить единство времени, места и действия, по-своему оперируя категориями времени и пространства; он же начал туго стягивать волокна трагического и комического, понимая, что фирменный жанр самой жизни – это именно трагикомедия.
Именно эта смесь, эта алхимическая фантазия: элементы героического совместить с комической амплитудой – и породила классический вариант испанской драмы.
Круг тем, затронутых им в мире своего творчества, чрезвычайно широк: интересно, что одна из пьес на историческом материале – пьеса о Лжедмитрии «Великий герцог Московский»…
Социальное, политическое, механизмы устройства социума – с причудливо работающими механизмами зависти и коварства, наживы и плутовства, бесконечные поля и пространства человеческих чувств…
Обширен исторический пласт: события обычно трактуются в духе «Романсеро»…
Есть общее в драматургических построениях испанца: всегда случай, вторгающийся в размеренный ход событий, определяет историю, которая будет рассказана; в этом смысле Лопе де Вега выступал как эзотерик, знающий, что выбор – не более чем человеческая иллюзия.
Однако море страстей и игры волн своеволия обычно вводятся драматургом в строгое русло законности и суровой католической морали…
Те времена насквозь пропитаны религиозностью, вплоть до мелочей: люди пьют воду тремя глотками: Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Люди стараются мыться пореже: чтобы не смыть святого водного крещения…
Комедии великолепного испанца насыщены яркой, подчас переходящей в плакатность весёлостью, однако, и ныне, спустя мириады лет, они вызывают смех: а что он порой бывает сквозь слёзы: так для воспринимающих душ полезней.
Он предвосхищал Мольера.
Он предвосхищал Бомарше.
Он исследовал, кажется, все варианты человеческого поведения: они остаются похожими – хотя вокруг слишком другой исторический антураж: впрочем, подаривший бы Лопе де Вега столько сюжетов…
Последние годы жизни гения представляют собой антрацитовую череду горечи и утрат: умирает его последняя любовь Марта, за два года до того потерявшая рассудок и ослепшая, в морском походе погибает сын, дочь похищает любовник.
Но ни день не прерывает трудов маэстро, не оставляет пера, стремясь обогатить мир новыми и новыми перлами.
*
Первые упоминания пьес великого испанца встречаются в трудах Василия Тредиаковского и Александра Сумарокова – соответственно: интерес к миру испанского классика возник ещё в 18 веке.
В 1843 году появляются сразу два перевода «Собаки на сене» – К. Тимковского и М. Пятницкого.
Именно в исполнение последнего рождается и печатный вариант.
Интерес к испанскому театру стимулируется истовой антинаполеоновской борьбой испанцев: русские видят в них собратьев – по героическому рывку к свободе.
Колоритная фигура Сергея Юрьева – математика и астронома по образованию, театрального деятеля по сути – связана с прорывом: пьесы Лопе де Веги начинают ставиться на подмостках.
Русский театр, развиваясь интенсивно, щедро вбирает в себя пространство испанских пьес: многое созвучно – и иронические струи, и характеры, и вольнолюбие; и некая мистическая общность в сущности народов – таковая сумма определяет долгое и разнообразное существование пьес испанца на сцене русской.
И, конечно, вновь и вновь будет вспоминаться экранизация, блистательно исполненная Яном Фридом: прозрачная и нежная, данная в метафизических жемчужных разводах, и такая пленительная: всем-всем: от композиции кадра до режиссуры, от актёрских перлов до операторских изысков: фильм, радовавший несколько поколений зрителей, насыщавший их весельем, даривший иллюзии, которые – иногда – важнее всякой жизненной правды.
Феликс Лопе де Вега (исп. Lope de Vega; полное имя — Лопе де Вега Карпио, исп. Lope de Vega Carpio; испанский драматург, поэт и прозаик, выдающийся представитель Золотого века Испании. Автор около 2000 пьес, из которых 426 дошли до наших дней, и около 3000 сонетов. 25 ноября 1562, Мадрид – 27 августа 1635, там же. – Википедия
______________________
© Балтин Александр Львович