Поэтическое пространство Николая Перовского

Русский горизонт – особого свойства: тут двойная тайна, ибо в недрах многих поэтических ощущений русскости мерцает возвышенно-волшебный Китеж, всё никак не всплывающий из-под метафизических вод; а резкая черта горизонта словно распахивается небесной альтернативой чудо-града:

        Какой простор и звон в ушах,
        когда тропинка полевая
        тебя выводит на большак,
        все горизонты открывая!
        Ты набираешь высоту
        и видишь с птичьего полета
        всю наготу и всю тщету
        земных страстей, людского пота.

   Стих сух: но строчки вспыхивают хворостом, чтобы дать необыкновенное, устремляющееся в запредельность пламя: разыграться темами отдельных огненных волокон.

   Стих Николая Перовского выразителен предельно: никакого словесного излишества не допускал поэт, ювелирно обрабатывая материал жизни, собственных фантазий и грёз, опыта, который удалось наработать, проходя разнообразными тропинками, дорогами, их отслоениями…

        Жизнь не отбрасывала тени,
        пока душа росла в зенит,
        но ветви сердца облетели,
        а старый ствол еще звенит.
        Еще ни солнце и ни вьюга
        его не могут побороть,
        лишь родовых колец кольчуга
        стесняет дух и сушит плоть.

    У него была большая душа – у Николая Перовского: душа, готовая к взлёту и познавшая парения, пока находилась в теле: душа поэта, чувствующего гармонию и классическую красоту мира, но стремящаяся дальше, выше…

    Он предлагал свои формы метафизического языка: связанные с природными понятиями, как связано ощущение ствола собственной внутренней сути в облетающими ветвями сердца – здесь нечто от философии русского космизма, от огненного языка Андрея Платонова, от мощной сказовый фактуры стилистики Леонида Леонова.

    Плоть уходит: иссушаемая годами, она становится не нужной: пока стихи разворачивают в пространство феномен своего бытия.

    Острый взор прозрения отразится в поэтических зеркалах Перовского, сильно разгоняя кольцами ощущения, связанные с ним:

       Бывает острое прозренье,
       как взрыв в мозгу, что ты — живой,
       что ненависть, любовь, горенье
       в тебе, с тобой и над тобой.
      Ты только вскрикни, хлопни дверью
       или засмейся — просто, вдруг —
       и тут же ветер и деревья
       тебя затянут в общий круг.

      Мощь общего круга – оттуда же, от темы всеобщности, от необычности полётов русского космоса духа, от переливов прозрений Циолковского, от поэтических озарений Чижевского…

        Перовский, разумеется, самостоятелен в стихе, но ассоциации, вызываемые его поэзией, говорят о насыщенности оной, о богатстве палитры, и пространном пространстве духа, освоенном поэтом.

        Как смешано многое:

       В тот милый круг, где всё живое,
       где наслаждение и боль,
       где правят общею судьбою
       горенье, ненависть, любовь.

    Сколь оправдано такое смешение, знают все, достаточно ходившие по дорогам бытия, ибо волокна горения и боли вполне могут переплетаться, как – увы! – и ленты любви оборачиваться обожжёнными трагедией лентами ненависти.

        Мастерство завораживает – в любом деле; отсюда:

        Шарманщик, трубочист или тряпишник,
        Точильщик или чистильщик сапог,
        придите к нам из тех времен давнишних,
        когда любой из вас был полубог.
        Я помню вас, корявых, груболицых,
        с веселой сумасшедшинкой в глазах.
        В фуфайках и потертых рукавицах,
        в передниках, в халатах, в картузах.

    Есть нечто брейгелевское в тугом описании лиц и одежд, есть и гаммы ассоциаций, звучащие за названными профессиями…

       Бредущий по дворам с шарманкой старик…

       Чумазый, но по-своему чрезвычайно изящный, трубочист…

       Перовский использует интересные метафоры, они опаляют сознание точной находкой, западающей в память, и суммы их, прослаивающие стихи, играют разными цветами человеческой жизни:

       В истоке детства, в солнечной излуке —
       телеги и точильные станки,
       когда тебе, как в сказке, прямо в руки
       ныряют рыболовные крючки!

     Стих туг, как виноградная гроздь. Порой – он брызжет соком, как жареное мясо.

      Мясо жизни близко поэту – в проявлениях мастерства, связанного с ремеслом, в самых различных ракурсах яви, попадающих в поэтические окуляры.

         А чистильщик! А уличный сапожник!
         Ты приглядись к нему из-за плеча:
         какой уж там ремесленник — художник! –
         с повадкой и сноровкой циркача!
         Они всегда в порядке и в ударе,
         они и есть твой двор, твоя страна, –
         о, запах кожи, ржавчины и гари!
         О, дух махорки, пота и вина!

       И тут уже сам смак жизни ощущается истово, весело-задорно-яростно…

     Ничего, что профессии – не из высот, громоздящихся к… условному трону; ничего, раз они дают столько артистизма и так окрашены духом бытия.

  …словесная роскошь иных русских названий, их гармония и медоточивость обыгрываются изящно поэтом:

       Лебяжье. Лебединка. Лебедянь…
       Издревле наши реки и озера,
       приветливо открытые для взора,
       с разбуженных сердец взымали дань.

    Красота замедленного чтения: словно вглядываешься в бесконечную воду земли, словно медленно вслушиваешься в тайны названий, связанных с источниками, с корневыми основами бытования на земле.

     Люди и вода: они так союзны, как правда и откровение, как поэзия – и озарения.

     И много их, световых, вспыхивает в произведениях Перовского, играя оттенками познанного, переливаясь гармонией духа.

        Ирония порой перевивала волокнисто-колюче стихи Перовского, и то, что обращалась она, задействуя порочные стороны бытования, к поэту Икс, дающего общую картину, было логично:

      Поэт, раскрученный вполне,
      Полвека бывший на волне,
      Гордыни вдоволь накопил
      И вдруг утратил прежний пыл…
       …Давно не слышал соловья,
       Не видел хрусткого жнивья,
       Не замирал от тишины,
       Не попадал в тиски луны.
       Где друга верного лицо,
       Любимой женщины крыльцо,
        Где гроздь сирени, луч звезды.
        Отяжелевшие сады…
       …Очистил зерна от плевел —
       Ослеп, оглох, осиротел…

       Тут – вариант иронии, переходящей в сатиру…

       …никто никогда не ответит, почему в нагрузку к литературному дарованию даются тщеславие, честолюбие, гордыня, трактуемые грехами: и мало кто из поэтов способен победить их, отрешиться от оных…

        Вспоминается Хлебников – этот глобальный дервиш русской поэзии…

        Или Тютчев – высокий аристократ её.

     Ни тот, ни другой не обладали, кажется, негативом – только – огромным даром, в случае Тютчева – гением.

    …душа всегда была – основой, альфой поэзии Перовского: и свою он расшифровывал стихами, отсюда и рождалось:

       Душу в стих обратив,
       замираешь от сходства:
       вот он, вечный мотив
       на исходе сиротства…

     Есть миги счастья: в том числе, связанные с творчеством, с сочинением стихов; но сплошной, тотальной лентой оно едва ли кому даётся…

        …степь говорила с ним.

       Она говорила – могуче и таинственно, как сфинкс, давая ответ столь же двойственный, сколь и оригинальный:

       Я сказал: «Научи меня, степь,
       Дай мне воли и дай мне покоя,
       Я годами сидел, я ослеп
       В безнадежной борьбе со строкою».

       И услышал я странный ответ:
       «Все дороги ковыльной равнины
       Упираются в горный хребет,
       В океан обрываются синий…»

     Но не в смерть упираются они – дороги: в пространства столь значительные, что и смерть, вечно пугая, тем не менее, покажется ничтожной.

    У Перовского как будто свой воздух – необыкновенной синевы, ласкового натяжения, особого пространства.

   У него же – своя степь, свои махины гор, и свой океан: великолепно колышущийся, пронизанный мириадами огней океан духа…

   Служа ему, поэт разбил свой словесный сад, наполненный чудесными растениями, и создал свою архитектуру (в мире поэзии многое сочетаемо) – уходящую вверх, по световой вертикали, куда приглашает поэт тех, кто способен ещё слышать поэтическое слово.

______________________

© Балтин Александр Львович

Перовский Николай Михайлович (31.12.1934 – 13.09.2007) – поэт, прозаик. Родился в селе Михайловка Курской области. Автор более двадцати книг и множества публикаций в областных и центральных периодических изданиях. Член Союза писателей СССР с 1964 г.