Аполлону Майкову – 200 лет

   1

А. Майков был сложным поэтом: культурного сгущения, торжественности, будто ощущал поэзию, как драгоценный сосуд, доверенный, чтобы донести до цели: пусть мерцает она – зыбкою вечностью.

Вот идут накаты античных волн, и переливается резцом тронутый мрамор, земное мясо, руда будущих творений:

Срезал себе я тростник у прибрежья шумного моря.

Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.

Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу

В хижину к нам завернувший (Он был непонятен,

Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал

Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их,

И оживленный тростник вдруг исполнился звуком

Чудным, каким оживлялся порою у моря,

Если внезапно зефир, зарябив его воды,

Трости коснется и звуком наполнит поморье.

Стихи Майкова твёрдые, слова крупны, и время не может изменить их, как не порастут мхом исполненные такого изящества стихи.

 …а потом… вдруг плеснёт «Исповедь» такая задорная, как будто вся серьёзность – не всерьёз:

Так, ветрен я, друзья! Напрасно я учусь

Себя обуздывать: всё тщетно! Тяжких уз

Мой дух чуждается… Когда на взор мой томный

Улыбку вижу я в устах у девы скромной —

Я сам не свой! Прости Сенека, Локк и Кант…

Мир держится на полюсах: и человек, частица мира, но и сам мир: целостный, невероятный.

 Стих Майкова округлый, гладкий, овальный; распускаются муаровые вечера, пепельный покров набрасывают сумерки на тело дня…

  После возникнет образ «Барельефа»: двойственного: тут твёрдость совмещена с игрою: только тою мерою и можно дышать, писать и жить – совмещением – игрового и серьёзного, величественного и земного.

И Аполлон Майков хорошо это донёс – потомкам.

 

   2

Какова мера А. Майкова?

Двойственность – полюса высот: и жизненный плеск, данный во всём изобилии, ибо много земля предлагает разного, ибо юдоль юдолью, а пиры и женские улыбки никто не отменял, как высоту стиха, поющего искусство.

Но Майков никогда не изменял высоте: и в стихах, льющихся земною, скоротечною радостью, и  в стихах, прободающих мыслью пространство:

Подъемлют спор за человека

Два духа мощные: один —

Эдемской двери властелин

И вечный страж ее от века;

Другой — во всем величьи зла,

Владыка сумрачного мира:

Над огненной его порфирой

Горят два огненных крыла.

 

Тут стих должен быть строг, будто вырублен из мрамора; тут и проклятое величье зла должно раскрываться двумя словами, помавая крылами чёрными, как нефть.

 Волшебные трубы Майкова всегда издавали райские мелодии, даже если касались темнот: метафизических, жизненных; и стих его – плавный и мелодичный, входил в жизнь чистотою…

 Отнюдь не украшения: но – важного элемента оной жизни, о чём нельзя забывать.

Ибо слово Майкова призывает и к этому: не забывать значения слова, наиболее концентрировано дающегося в поэзии.

 

   3

…как привычен русской поэзии Рим, Италия, старые, прогретые солнцем камни, запах вечности…

Пора, пора! Уж утро славит птичка,
И свежестью пахнуло мне в окно.
Из города зовет меня давно
К полям широким старая привычка.
Возьмем коней, оставим душный Рим,
И ряд дворцов его тяжеловесных,
И пеструю толпу вдоль улиц тесных,
И воздухом подышим полевым.

Так разворачивается римская панорама, созданная Майковым: чтобы жить и дышать в недрах пантеона русской поэтической силы.

 А. Майков был поэтом твёрдости: но и нежности: форма не могла нигде крошиться (в детских его стихах, а сочинял Майков с 13 лет, уже проявилось это, хотя рифма шаталась порой: поэт словно только начинал вслушиваться в её переливы).

 Мощное видовое сгущение постепенно укрепляет римское стихотворение, в нём словно играют разной породы каменья, вспыхивая новыми смысловыми оттенками:

Сабинских гор неровные края
И Апеннин верхи снеговенчанны,
Шум мутных рек, бесплодные поля,
И, будто нищий с ризою раздранной,
Обломок башни, обвитой плющом,
Разбитый храм с остатком смелых сводов
Да бесконечный ряд водопроводов
Открылися в тумане голубом…

…а рядом звучит и поёт стих «Я б тебя поцеловала…» — нежный, как сама субстанция этого чувства, отдающий ароматами многих цветов…

 Майков природы – и острого, как края звёзд, юмора:

Давно всеобщею моралью решено:

«Об мертвых говори хорошее одно».

Мы ж заключение прибавили такое:

«А о живых — одно дурное».

Майков – мирового культурологического пространства: где Гафиз собеседует с Гёте на небесном наречие, и они спокойно понимают друг друга.

 Майков многих ягодами смыслов покрытых полей-областей жизни: классический, ясный, не стареющий, сочетающий столько поэтических качеств, сколько дарят глазу драгоценные каменья…

_____________________

©️ Балтин Александр Львович