Академик Владимир Кирюхин. Полвека с турбинами.

Калуга – город купеческий. Так получилось. Заметно прижимистый. Посему с наукой  как-то здесь не особенно клеилось. Больше с торговлей, да с бюрократией, да с крестными ходами…

За шесть с половиной веков город обзавелся единственным полновесным академиком. Плюс еще одним настоящим членкором впридачу. Оба люди достойные. Понятно, в купеческих реалиях – редкие. И точно: оба – залетные, нездешние, не калужских кровей. Первый – академик Владимир Кирюхин с полтавщины. Второй — членкор Александр Дерягин с Урала. На пару сделали научное реноме не особо ранее усердствовавшей в науках Калуге.

Когда на рубеже веков я, калужский газетчик, собрался с духом взять интервью у патриарха отечественного турбиностроения Владимира Ивановича Кирюхина, то не знал, что оно будет последним в его жизни – содержательной, длинной и героической. Мало того, что – настоящий академик, создатель турбин для атомных подводных лодок, главный конструктор калужской «турбинки», но и еще – фронтовик-орденоносец.  

Я знал, что Кирюхин никогда не мельтешил на публике, не выступал с трибун, если и депутатствовал, то без фанфар, не мелькал в прессе. Причем, настолько, как я позже выяснил, не мелькал, что моё с ним последнее интервью оказалось чуть ли не первым за его полувековой стаж главного конструктора. Во всяком случае, других его публикаций, сколько я ни старался, обнаружить не удалось. 

Видимо, сказывалась секретность. Я припомнил, как всякий раз приходя по газетным делам в начальственные кабинеты КТЗ, чувствовал за спиной дыхание представителя Первого отдела. Один раз даже уловил робкий взгляд генерального в адрес служителя заводского ФСБ – мол, разрешите об этом народу сказать или нет…  И в самом деле, всё было очень серьёзно: калужская  «турбинка» усердно ковала ядерный щит страны. Тот, что пребывал не на суше или таился в катакомбах пусковых шахт, а был спрятан в пучине морской. А также за многочисленными проходными с хитрыми системами допуска к цехам и КБ.

К Кирюхину меня проводили длинными коридорами главного корпуса КТЗ, а потом заводского КБ. Помню стеклянные двери.  Чертежные доски (компьютеры только входили в обиход). Столы. Кабинеты.  Довольно пожилой человек в коричневом костюме и при галстуке тепло  встретил меня в одном из них — довольно скромном и тесном. Я огляделся. Ничего лишнего. Стиль деловой. В «красном углу», где раньше вешали портрет Ленина, а еще раньше лики святых угодников, — портрет Доллежаля.

— Ваш учитель?..

— Да, это он, Николая Антонович, мой товарищ, — сразу окунулся в воспоминания академик. — Это был плутоний – первый ядерный реактор для лодок. Доллежаль его конструировал. Высочайший профессионал. Мы начали делать для него одну систему. Сложную. Я заупрямился, стал сопротивляться: мол, бесполезно все это – ничего не выйдет. Тогда Доллежаль обращается в правительство. Вызвали меня. Наподдали как следует. Пришлось сделать. Доллежаль, правда, потом извинялся, что ругаться ходил на меня. А не за что было извиняться. В итоге получилось так, что мне и еще пяти академикам дали за эти дела Ленинскую премию…

В словах «эти дела», очевидно, заключалась гигантская работа особой секретности, проводимая оборонным комплексом страны, в том числе и на промышленных площадках КТЗ.

— И все-таки первые атомные подлодки ходили не на калужских турбинах…

— Первые в 60-е годы были ленинградские. Так называемое первое поколение турбин – железные, тяжелые, сложные с не очень удачными схемами. Потом перешли на второе поколение. Здесь мы уже подключились делать бортовые системы. Затем появилось промежуточное поколение, за которое никто кроме Калуги не взялся. Потом – следующие. Наши машины малошумные. Силовые установки легче в несколько раз. Огромная мощность. Быстрый запуск.  На прочность испытываем, дай Бог как! Я всегда говорил своим: «Не ломайте лопатки». Мы ведь при испытаниях ломаем все – ищем предел прочности. Рассчитываем его с максимальным запасом. И результат соответствующий. У того же «Дженерал электрик» лопатки на всережимных турбинах ломаются раньше, чем у нас…

— В чём же секрет?

—  В том, что мы всегда шли вперёд. Потому что у нас всегда был прогресс.  И когда государство говорило: надо делать мощности для вновь вводимых металлургических и химических комбинатов, для ледоколов и подводных лодок. Был этот прогресс и тогда, когда нас стали ругать: мол, рынок на дворе, а вы не то делаете. Ботиночный завод – вот что надо делать. Мы не слушались. Делали мощные турбины. По малым, кстати, тоже ругали: опять, мол, ваше энергосбережение? Что за ерунда? А ничего, делаем – бизнес покупает. Наши разработки приезжали смотреть американцы. Встречаемся. С нашей стороны – 12 новых вариантов техники. Демонстрируем им только физические процессы (техника-то военная) – и уже огромный интерес. Все дело в том, что мы выше их стоим по науке и даже по технике. Значительно выше. У нас такая техника выходит, что американцам порой приходится только локти кусать. В турбинах российский уровень выше, чем на Западе. Западная Европа подводные лодки почти не делает. В основном американцы. То, что делают французы и англичане – это мелочь.

— И это несмотря на все кризисы и спады?

— Ну, а мы по-другому просто работать не умеем. Не приучены. Да и научный задел у нас большой. Ведь мы, КБ, всегда на задел работали. На будущее. У нас совершенно разные машины есть. Спектр разработок огромен. Если по 40 лет турбины работают, значит это как-то характеризует уровень их конструирования, качество науки. Всё ведь с кондачка не делается. КТЗ – третья фирма в мире, у которой не ломаются лопатки. Во всем мире ломаются, а у нас – нет. 

— Вы их сами конструируете и производите – зачем? Ведь есть специализированные предприятия…

— Лопатки – сами, термодинамику – сами. Всё сами. Всё до конца. Мы с нуля на корабле работаем, чего никто не делает: ни «Дженерал электрик», ни «Сименс». В итоге американцы свои лодки буксирами швартуют, а ниши ходят так, своим ходом. Только винт повернулся – и вперед… Вообще-то, когда начиналась работа  по подлодкам, положение у турбинистов было довольно пикантное: крупные судовые машины делать умели, а малые – нет. Так, кое-как. Мы взяли всё это хозяйство на свое рассмотрение, пропустили через лаборатории. Выпустили новую серию. В три раза дешевле получилось, чем у конкурентов. Это еще не силовой агрегат был. Это была автоматика. Но даже гегемоны управления машин были удивлены полученным в Калуге результатом…

Сроку минуло после этого разговора с академиком Кирюхиным  – почти два десятка лет. Много воды с тех пор утекло. А с ней – и былых достижений «турбинки». В память об академике Кирюхине сегодня в Калуге назван сквер. Как раз напротив заводской проходной, которую на протяжении полувека пересекал выдающийся ученый. Правда, подхватить академическую эстафету у Кирюхина никому из калужских турбинистов пока не удалось. Да и другим калужским исследователям не удалось тоже. 

Научная планка Владимиром Ивановичем была поднята довольно высоко. Впрочем, с академических своих вершин единственный калужский академик взирал довольно снисходительно. Если не сказать – иронично. Во всяком случае, главным своим достижением в жизни считал диплом инженера, полученный в трудные послевоенные годы в МЭИ…

________________________

© Мельников Алексей Александрович