*
Есть ощущение основных красок, изначальных верных: красок слов, созвучий, ощущений – и причастный к их тайне поэт звучит такой подлинностью, что не спутаешь её с просто умением писать стихи…
Борис Рыжий ошеломлял: используя такие старые, будто давно запылившиеся слова, он писал панорамы жизни совсем не привлекательной, но оторваться от чтения было невозможно.
Стихи запоминались сразу: частями, строчками; стихи, пропитанные шлянием по кривым и едва ли красивых переулкам, набитые драками, приблатнённой лексикой, стихи пацана с городской окраины, хотя таким поэт не был.
Возникало… например, так:
…В снежки играют мокрые солдаты —
они одни, одни на целом свете…
Как снег чисты, как ангелы — крылаты,
ни в чём не виноваты, словно дети.
И сложно было объяснить, какой магией заряжены были простейшие строки, почему, сквозь слёзы, мерцавшие за ними, чувствовался огромный дар, и врезались они в память, вливались в него такою чистотой, что самому хотелось плакать.
…словно языки небесного огня: высочайшие, запредельные – мерцали за иными строками Рыжего:
Я жил как все — во сне, в кошмаре —
и лучшей доли не желал.
В дублёнке серой на базаре
ботинками не торговал,
но не божественные лики,
а лица урок, продавщиц
давали повод для музы’ки
моей, для шелеста страниц.
Ни славы, милые, ни денег
я не хотел из ваших рук…
Любой собаке — современник,
последней падле — брат и друг.
Чего здесь больше: потаённой мудрости, неожиданной в столь молодом, пьющем, дерущемся человеке, или феноменального дара, держащегося больше на озарении, нежели на работе – сложно ответить.
Предчувствие гибельности томило Рыжего изначально: частое ощущение – стих последний, и подвешен он на светящейся нитке, вот-вот оборвётся она…
«Погадай мне, цыганка, на медный грош…»
«Полусгнившую изгородь ада/ по-мальчишески перемахну…»
Написать так невозможно – только услышать.
И читать надо – вслушиваясь: в такую таинственную музыку, что гудит за пределами простейших слов…
Они просты – он словно шёл от символистов, у которых на всех – 500 слов.
Может быть, больше и не надо – только бы были крупными, вескими.
Больше и не надо.
Лучше всё же читать Рыжего, чем писать о нём.
*
Неповторимость интонации и ощущение чуда: два ощущения не оставляют при чтении стихов Бориса Рыжего.
Метафора всегда двойственна — сравнивая два предмета, или явления, поэт уточняет их место в мире, лишая их при этом индивидуальности. Метафор мало в стихах Рыжего, и, хотя порою они блестящи: «Там жизнь обнажена, как схема…» — не в них суть.
Суть в гипнотическом воздействии стихов на читателя, когда из простейших комбинаций слов вырастает (будто от соприкосновения слов высекаются искры нот) чёрная музыка — чёрная только сначала, ибо, если вчитаться, вслушаться, пронизана она золотыми нитями (в том числе жалости, сострадания ко всем малым сим), что тянутся к высоте, от какой и исходят стихи.
Сила бывает примитивной, низовой, бывает умной, но бывает и такой:
Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться —
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться.
Редкий дар редкой душевной силы.
Она – душа Бориса Рыжего – очевидно была нежной, и, несмотря на задиристость, подчёркнутое пацанство Бориса, к нему самому вполне применима формула Китса: Мир слишком груб для меня.
О! этот мир – разливающийся успехом, пьянством, драками, поэзией – мир у берегов розового моря, когда один эпитет становится космосом, сливающимся с морем…может быть, человечества.
Мрачны ли стихи Рыжего? В них избыток смерти, жизненного свинца, приблатнённой лексики, ощущение скорого своего финала постоянно, но подлинностью, нежностью своей, сентиментальностью, пусть даже и алкогольной, жёстким мастерством тянутся они волшебными цветами к свету.
По-разному можно понимать богослужение: примитивно-кондово выполняй предписания церкви и будет тебе рай, или используя метафизические, мистические толкования визионеров… а можно считать богослужением развитие себя, своего огромного дара, развитие, растянутое на всю длину – такую невыносимо короткую жизнь поэта Бориса Рыжего.
А про подлинный рай мы ничего не знаем.
*
Его стихи точно звучат из глубины бездны: таинственной, как Де профундис:
Едва живу, едва дышу,
Что сочиню – не запишу.
На целый день включаю Баха.
Летит за окнами листва,
Едва-едва, едва-едва,
И перед смертью нету страха.
Эта бездна не может быть познана, она угадывается предчувствиями, сложными ощущениями, она передаются только тонкими созвучиями стихов.
Она высока и величественна.
Стихи Рыжего трагичны, но и светлы: той высотой, ради которой необходимо сжигать себя…
Пусть всем земным огнём, который можно выдумать, который предлагает бытие обыденное, самое обыкновенное: Я жил, как все…
Но – слышал иначе, иначе воспринимал реальность, иначе выстраивал отношения с нею.
Бездна открывается: или чёрный лёд блестит из-под снега.
Бездна открывается, чтобы коснуться других через самые простые, именно так организованные слова, чтобы протянуть свои сияния – страшные порой к ним; и зажгутся огни рябины, и мальчик, пишущий стихи, проводит ладонью по лицу…
Посыплется осень, пройдёт запой, наступит вечность…
*
Он протаскивал в игольное ушко кошмара реальности буйную радость существования, обдирая её в кровь…
Он созидал стихи по некоему волшебному сценарию, очевидному только ему – когда простые, привычные слова, составленные в нехитрые вроде бы строчки, вспыхивали магическим огнём – таинственным, как чёрный лёд, припорошённый сдобным снегом…
Он любил боль и горе – с истовостью аскета – и рвался вдаль от их постоянных прикосновений, паря в своих стихах над адом трансазиатского бытия с его водкой, драками, чурками, ментами, психами, подлыми подворотнями, гнилостным запахом помоек; и вводил ангелов в стихи также естественно, как собутыльники входили в его дом…
Хотя подлинный его дом воздушен, лёгок, беспечален, оттуда даже к Господу обратиться совсем просто, как к отцу…
Он оставил драгоценные пригоршни стихов, в которых алхимическое преобразование реальности было естественным, как аромат нагретой солнцем земли, или запах первоснежной чистоты – и реальность, не желая терпеть такой игры с собою, вытолкнула его из недр своих, как никогда не сможет вытолкнуть его магические, гипнотические стихи…
_____________________
©️ Балтин Александр Львович
Рыжий Борис Борисович: 8 сентября 1974 г., Челябинск – 7 мая 2001 г., Екатеринбург. Родился в интеллигентной семье: отец Борис Петрович Рыжий (1938—2004) – геофизик, доктор геолого-минералогических наук, профессор, мать Маргарита Михайловна (род. 1936) – врач-эпидемиолог. Сёстры – Елена (род. 1961) и Ольга (род. 1962). В 1980-м семья переехала из Челябинска в Свердловск. В 14 лет Рыжий начал писать стихи и в то же время стал чемпионом Свердловска по боксу среди юношей. В 1990-е годы проходил практику в геологических партиях, работал на драге в Кытлыме. В 1997 г. окончил отделение геофизики и геоэкологии Уральской горной академии. В 2000-м окончил аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН. Проходил практику в геологических партиях на Северном Урале. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Работал научным сотрудником Института геофизики УрО РАН, литсотрудником журнала «Урал». Всего им было написано более 1300 стихотворений, из которых издано около 350. Лауреат литературных премий. Покончил жизнь самоубийством (повесился). Предсмертная записка звучит так: «Я всех любил. Без дураков». По утверждению Евгения Рейна, «Борис Рыжий был самым талантливым поэтом своего поколения». Его стихи переведены на многие европейские языки.
(Фото и биографические сведения из Википедии)