Урок родного языка. Стихи
* * *
Старый город брусчат и трамваен.
Закурив, он присел у реки.
Новостройки безликих окраин,
как заоблачный мир, далеки.
Не спугни невесомое чудо
птичьей музыки на проводах.
Эти улочки, все ниоткуда,
льются, тянутся – все в никуда.
В этот тающий вечер осенний
колокольный пронзительней звон,
старомодный, как запах варенья
из распахнутых настежь окон.
Краски выцвели, стерты ступени…
В этот сладкий малиновый час
в старый город спускаются тени
всех когда-то покинувших нас…
* * *
…всё времени нет – не прочитана книга.
Закладка торчит, словно в ране кинжал.
Глухая жестокость тупого ножа
Не слышит пронзительность книжного крика.
Опять не хватает каких-то полдня,
Чтоб выстирать память и вычистить душу.
А время становится жёстче и суше,
Наверно, ему не хватает меня…
Маршрутка летит бесконечною трассой.
Потом объясняй на последнем суде,
Что, мол, не хватило какого-то часа
Обнять напоследок любимых людей…
* * *
За неделю до первого снега,
предпоследней листвою шурша,
из уставшего жить человека
улетела наружу душа.
Улетела из теплого тела.
С любопытством смотря на неё –
«Ей, наверное, жить надоело»,
– обсуждало ее вороньё.
И увидев летящую душу
из открытого ветром окна,
кто-то выкрикнул зло и натужно
вслед душе: «Изыди, сатана!»
Старики машинально крестились,
дети камни швыряли ей вслед,
перелетные птицы косились:
«Что за птица? И крыльев-то нет».
Так никто и не понял. Обидно.
Непутевые. Бог им простит.
Им, наверное, снизу не видно,
кто там сверху над ними летит.
Старики
Жизнь в стоптанных тапках по кругу заезженным вальсом кружит.
Вот так и убили б друг друга, но как друг без друга прожить…
Как горькие травы, поникли под тяжестью прожитых лет.
Давно откликаться привыкли на прозвища «бабка» и «дед».
Не выключен свет в туалете, а счётчик, как бешеный лось, –
Бранятся серьёзно, как дети, за каждую мелочь до слёз.
Всю жизнь ему было вольготней, и нынче – туда ж норовит:
Заныкает с пенсии сотню и тут же пропьёт, паразит!
Вот ведьма! Унюхает сразу! И ну на весь дом голосить.
Досталась такая ж зараза, найдёт ведь за что укусить!
А как же любил её, стерву, считал между письмами дни.
И был, как положено, первым (тогда по-другому – ни-ни!).
А как на вокзале встречала, красивей всех жен и невест.
А как она звонко кричала: «Алёша, Алёша! Я здесь!» –
Чернявая, словно цыганка, и хрупкая, словно цветок.
И с кем-то прощалась славянка, и шли поезда на восток…
А телик тускнеет от мути, и кашляет дед до зари.
И счётчик, как бешеный, крутит, и свет в туалете горит…
* * *
Она стояла на пороге,
смотрела вдаль из-под руки.
Там уходящие шаги
дымились пылью по дороге.
Там были все её мужчины:
отец, и брат, и муж, и сын.
Степная пыль стирала спины
ее единственных мужчин.
Спокойным жестом гордых женщин
со лба откинув прядь волос,
она смотрела вслед ушедшим
без пресловутых бабьих слез.
Как будто кто-то изнутри,
а может даже кто-то свыше
приговорил её: Смотри!
Смотри, пока жива и дышишь.
И вот они уже ушли,
но взгляд всё так же сух и светел.
Они растаяли в пыли.
Там только пыль и только ветер.
Но нету силы отвернуться.
Уже предчувствуя беду,
конечно знала: не вернутся,
и свято верила: дойдут.
* * *
— Это земля наших предков! – сверкнул его меч.
Именно так на Земле начинаются войны.
— Это земля наших предков, и нам в неё лечь, —
вторил другой — если мы этих предков достойны!..
Сколь ни вводи миротворцев, но эта вражда
той первобытной свирепой мистической силы,
что с молоком материнским в крови навсегда.
Это земля наших предков, и здесь их могилы…
Прочь улетая однажды с обломков Земли,
взяв с собой в космос лишь горстку обугленных комьев,
кто-то укажет на мёртвую точку вдали:
— Это земля наших предков, запомни! Запомни!..
* * *
Как из приюта бездомных щенков,
старые книги беру на развале
по три рубля, что тихонько позвали
жалобным взглядом своих корешков.
Рваный Есенин, истерзанный Блок,
я их к груди прижимаю, как мама.
Кто зачитал их до этого срама?
Старая книжка – бродячий щенок…
Мне уж породистых не потянуть,
пусть золоченым своим переплетом
мнимым величием манят кого-то.
Разве в обложке сверкающей суть?..
Урок родного языка
Вот городок, которых тьма:
больница, школа и тюрьма.
Толпятся у реки дома.
Огни на трассе.
Течёт великая река.
Собаки лают на зэка.
Урок родного языка
в четвертом классе.
Выводят строчки малыши,
в них «ни», и «не», и «жи», и «ши»,
«чижи», и «лыжи», «ни души»,
слова и даты.
И ядом в детские умы
собачий лай летит с тюрьмы.
Из букварей «рабы – не мы»
давно изъяты.
И немы русские рабы…
Что делать? Быть или не быть?
Всё – по велению судьбы,
и не пытайся…
Течёт великая река.
А ты учись, малыш, пока
урок родного языка
не стал китайским…
Ростовское время
На каждой странице – лицо незабвенного друга…
А кто ещё живы – о, Господи, как далеко!..
И нежные хлопья теряющих снег облаков
попарно кружатся, ромашки небесного луга.
…и раз, два, три, раз! И опять телефонный звонок,
письмо по email, прощание там и тогда-то…
Пока к нам вторая ещё не приставлена дата,
мы раз-два-три-раз меж ещё не написанных строк.
Так больно смотреть фотографии прожитых лет…
Наверно, старею – мне прошлое снится и снится.
Как снежные хлопья кружатся любимые лица,
вальсируют строчки – единственный след на земле.
* * *
Скользнула за калитку беглым взглядом:
сад не ухожен и сосед не брит.
Там августы врастают в сентябри,
даря им сладость синих виноградин.
Давно, давным-давно
там жил старик по имени Сизиф,
который и присматривал за садом –
опиливал деревья, вывозил
листву, а в пору винограда
творил вино…
Там мойры превратились в паучих,
прядут себе покойно и рутинно.
И золотят вечерние лучи
развешенную щедро паутину…
Там будущее стало прошлым тех,
чья память – только выцветшие фото.
Сюда вернутся души их детей,
когда земные завершат заботы.
Благословенны старые сады,
где запахи цветения и тлена сливаются
в неповторимый дым
отечества…
_____________________
© Фоминова Татьяна Григорьевна