«Бедный Юрик». Новая книга Инны Николаевны Калабуховой

 Я всегда рада новой встрече с книгами Инны Николаевны. 

     Впервые  мы с автором книги «пересеклись» на печальном мероприятии – похоронах Ирины Александровны Слезиной, которая  преподавала литературу Инне Николаевне ещё  в  пятидесятые годы, а мне  – в семидесятые. Новая знакомая напомнила мне одновременно и мою маму, и мою бабушку, которых к тому времени уже не было в живых; по возрасту – поколение моих родителей, по мироощущению – Мария Семеновна, родившаяся в 1901 году. Потом я узнала, что в жизни писателя именно  ее мама и особенно бабушка занимали самое важное место, в моей – тоже.

        Когда я начала читать книги Инны Николаевны («Где мои тринадцать лет», «Черный ридикюль» и др.),  убедилась:  писатель –  человек нашего профсоюза (я не так давно узнала, что до революции говорили иначе – «человек нашего прихода»). «Южная» интеллигенция, прямо скажем, не совсем «правильного» происхождения – и в национальном, и в социальном смысле – поэтому сходные судьбы, одинаковые ценности (книги,  человеческое тепло, а не вещи), стремление сохранить совесть и достоинство в самых тяжелых обстоятельствах… 

    … Наша жизнь – это не только то, что мы проживаем сами, но и то, что нам передают «из первых рук» наши родители и деды – или душевно близкие нам люди.. Можно утверждать: я ПОМНЮ  всё, что происходило с моей семьей в страшном ХХ веке.

                                                           Годы двадцатые и тридцатые,

                                                           словно кольца пружины сжатые,

                                                            словно годичные кольца,

                                                            тихо теперь покоятся

                                                           где-то во мне,

                                                           в глубине.     

                                                                                  (Ю.Левитанский)

          А вот то, что было ДО начала прошлого века, видится нечетко, выплывают  лишь отдельные эпизоды. Увы, то, что для меня живая жизнь семьи,  для моих внуков  – уже чужая история, plusquamperfectum. Может, хоть  историю моей жизни будут помнить? 

       Но воспоминания о жизни конкретного семейства всегда несколько однобоки.  Рассказы о жизни другой семьи, во многих отношениях близкой, раздвигают границы моего знания. «Всё, что было не со мной, – помню». Сочинения Инны Николаевны выполняют для меня именно такую, «расширяющую», функцию.

*

     Я люблю «женскую»  прозу, не бульварную, а настоящую, умную – от Людмилы Петрушевской до Анны Немзер. Мне важно то, что является отличительными  чертами их книг: тонкий психологизм, бытовые детали, интересные женские судьбы, близкие мне «размышлизмы»…

    Я быстро убедилась: все эти черты присущи  прозе И.Н. Калабуховой.  Хороши многие портреты (чудные  старухи, одноклассницы!), очаровательны описания  всяких женских штучек – сарафанчиков, шапочек, босоножек… Привлекателен  и образ  автора, человека   не просто наблюдательного, но умного и порядочного – и в то же время женщины до мозга костей.

   Однако… Не могу не признаться, общее  впечатление вначале было… двойственным. 

      Все мы подвержены профессиональной деформации. Увы, я не исключение. Если больше сорока лет проверяешь школьные и студенческие работы, трудно справиться с желанием «почистить» текст, убрать  речевые шероховатости. Писатель, например, не раз приводит  один и тот же пассаж: «Она расхаживала  между партами быстрыми крепенькими ногами…» А как еще, хотелось бы знать, можно ходить? Руками?

    Справедливости ради нужно признаться:  когда я написала несколько страничек  полумемуарного характера для одного несостоявшегося издания и показала этот опус Инне Николаевне, она изложила ряд замечаний, преимущественно стилистического характера. Я с ней не согласилась… Она, вероятно,  тоже не примет мои замечания… 

         Я уже говорила,  что для меня очень важно, каково  повествовательное «Я», то есть субъект речи, портрет автора… В какой-то момент  – при огромном интересе к повествователю – стала раздражать  чрезмерная,  как мне тогда показалось, кокетливость: ах, я такая, лень и сибаритство – чудовищные недостатки, присущие мне, ах, я так погружена в книги… 

         А потом и обилие подробностей – психологических и бытовых – стало казаться чрезмерным. Зачем, спрашивается, описывать всех одноклассниц, если в дальнейшем эти подробности не будут работать: ружье, висящее на стене, не выстрелит?

         И, пожалуй, самое главное: психологизм прозы Инны Николаевны показался несколько… устаревшим, что ли. Так писали в шестидесятые (скажем, Фрида Вигдорова), мило, но – останавливаясь перед самыми жесткими  характеристиками, перед той бездной, что открылась нам  в работах великих психологов прошлого века.

         Всё это не умаляло безусловно присутствующих достоинств, но – мешало, тревожило.

         Пишу я об  этом не для того, чтобы указать на недостатки произведений И.Н. Калабуховой, а для того, чтобы показать, как преодолевалось мое неприятие некоторых особенностей ее прозы.

        Ещё до появления последней книги я пришла к выводу:  если мы хотим понять этого автора, нужно к его сочинениям найти особый подход, осознать их своеобразие.    

    Что же именно я поняла – пусть не сразу?

*

   Сегодня мы наблюдаем очередную волну мемуарной прозы. Наша литература в последнее время напоминает набегающие на берег одна за другой  жанровые волны. Первая мемуарная волна «набежала» в эпоху перестройки, когда стало можно писать на некогда запретные темы, рассказывать о тех фактах нашей общей судьбы, которые раньше были скрыты. Затем последовали фэнтези, антиутопии, исторические сочинения, теперь – опять мемуаристика. Но восприятие прошлого сейчас другое. Авторы ищут новые подходы к изображению минувшего, и здесь в авангарде – талантливые дамы. Мария Степанова размышляет о способах постижения того, что было («Памяти памяти»), в рассказе Татьяны Толстой «Отец» переплетаются сон и явь…

        В этом потоке  И.Н.  нашла свою собственную траекторию движения.

     В предисловии к книге «Где мои тринадцать лет?»  автор пытается определить  жанр своих сочинений, видит их  своеобразие в сочетании документального начала и вымысла: «…Мемуары обязаны быть документальными и достоверными, а я, в случае необходимости, могу и присочинить… Поэтому обозначаю свои писания то повестями, то рассказами.»

       Да, ключ к приятию прозы Калабуховой – именно в ее жанровом своеобразии, но оно состоит вовсе не в том, о чем она пишет сама. 

   Повести, рассказы, мемуары – жанры письменные, требующие жесткой структуры, точности речи. Но ведь мы о своем прошлом не только пишем (это редко), чаще мы рассказываем о том, что пережили,  – детям, внукам, друзьям, всем, кто готов нас слушать (готовы – не всегда). Мы  оговариваемся, допускаем тавтологию и плеоназмы, речь наша не всегда логически выстроена, мы повторяемся, возвращаемся к наиболее важным, как нам кажется, деталям… Анна Ахматова спрашивала: «Я вам еще эту свою пластинку не ставила?» Имела она в виду свои устные рассказы, связывавшие советскую реальность с серебряным веком.

       В какой-то момент, перечитывая сочинения И.Н., я стала слышать ее голос; это было не чтение, а разговор, точнее,  разговоры.   Из таких  бесед можно  узнать даже больше, чем из письменных источников, ведь рассказчик свободнее, чем писатель (впрочем, тоже до какой-то черты). Эти разговоры  складываются в общую картину, картину  жизни семьи и друзей автора,  но в какой-то мере –  и моей. 

     Думаю, перед нами совершенно особый жанр, открывающий перед литературой новые возможности.

   Такому тексту следует прощать и повторы, и  речевые шероховатости,  и  кажущиеся неуместными обращения к читателю (если это слушатель, то обратная связь  более чем уместна!)  

      Я поняла это – и приняла книги И.Н. со всеми их «отклонениями».

*

    И вот – новая книга, и новые наблюдения над прозой Инны Николаевны.  Историю любви и замужества я уже читала, правда, под другим названием, в альманахе «Ковчег», но только соединение двух произведений под одной обложкой позволяет понять, что нового открывает для себя и для читателей автор.

      Из более ранних произведений  многое  можно было узнать  о родных, друзьях, детстве  писателя. Новые сочинения – недостающие элементы общей мозаичной картины (картины нашей жизни!). О себе взрослой Инна Николаевна так подробно прежде не писала. Но главное в другом.  В двух новых повестях, вошедших в книгу, автор задумался о Судьбе, о том, насколько в нашей жизни все определено и предопределено. Будучи атеистом (или агностиком? никогда не обсуждала с ней этот вопрос), И.Н. не имеет в виду Промысел Божий;  в повести «Любовь, как роза красная» (мне больше нравится прежнее название: «Приключение длиною в сорок пять лет») исследуется цепь случайностей, приведших к встрече двух людей, развитию их отношений и многолетнему браку. Не убеждена, что это самое глубокое из возможных понимание Судьбы, но такова воля автора.  Вспоминаются в подробностях и  обдумываются все «этапы большого пути». В эту историю втягиваются коллеги, друзья, знакомые, малознакомые люди. Изучается каждое душевное движение… 

       Особую роль в анализе эмоций  играют письма той поры. На наш сегодняшний взгляд, они наивны (гормональный всплеск, молодая восторженность, многословность) – но искренни. Когда вместе с автором или адресатом читаешь любовную переписку, это уже не просто разговор, но своего рода исповедь  дочери нашего века, свидетельство эпохи. Впрочем, исповедь публичная накладывает определенные ограничения. В повестях Калабуховой реальные люди, как правило, носят свои собственные имена (за редкими исключениями; например, сказка «Теньтик», написанная моим дедом Вениамином Жаком, приписана мифическому Леониду Заку). А значит, жесткость психологического анализа, к которому я призывала выше, попросту недопустима. Даже если описываемых людей нет в живых… Да, жанр душевного разговора, в котором работает автор,  предполагает  откровенность – но до известного предела; только то, что можно рассказать интеллигентному повествователю. 

      Препарировать можно только вымышленных героев. Неслучайно  дети и внуки почти не подвергаются психологическому препарированию – нельзя!. Зато  как хорошо жить в этом реальном, но несколько улучшенном мире (очищенном, как писал Гоголь о Пушкине), полном хороших людей, понимающих друзей, умных руководителей. Встречаются, конечно, иногда люди неумные, еще реже – подлецы;  жизнь подчас заставляет нас страдать, преодолевать препятствия, мы теряем близких… В интеллигентной полудиссидентской среде драматическими были отношения с Софьей Власьевной – советской властью. Но даже это не делает жизнь трагичной. В полной мере Судьба непостижима  – это тревожит. Но  «грусть всегда соседствует с любовью». Нет, не случайно при первой нашей встрече И.Н. напомнила мне бабушку: ей тоже был присущ осторожный, но «неубиваемый» оптимизм.

    Во второй повести  понятие  «Судьба» исследуется с другой стороны. Что определило жизненный путь Юрика? Наследственность? Лживая и безжалостная советская система? Трудно сказать. Жаль веселого, талантливого человека, чья психика не выдержала столкновения с жестоким ХХ веком. Может показаться, что эта история по своему эмоциональному наполнению противоречит настрою первого произведения, но это не так, ведь в данном случае  важна именно средняя температура по больнице, а она внушает надежду. Так сказать, «надежды маленький оркестрик под управлением любви». Что бы там ни было, нашу земную жизнь можно и должно любить. 

 Сохраняя достоинства предыдущих книг, новые произведения свидетельствуют о том, что Инна Николаевна не  просто стремится рассказать как можно больше о том, что прожито и пережито, постепенно восполняя пропущенные звенья, «закрывая» пропуски, не просто внушает читателю «приятие» жизни,  но  продолжает поиски в области художественной формы. И я не знаю, что важнее…

         Каков  же  сухой остаток?

    Перед нами  женская, интеллигентная, умеренно оптимистичная проза, нашедшая равную себе, адекватную жанровую форму – форму естественного разговора с читателем. Автор доверяет читателю, читателю приятно поговорить с умным человеком, сверить свои впечатления с писательскими, «углубить и расширить» (цитата!)  свои представления о мире и человеке.

       *  

10 ноября в 14.00 в Донской Публичной библиотеке состоится презентация новой книги И.Н.Калабуховой  «Бедный Юрик». Там и поговорим о хорошем писателе – Инне Николаевне Калабуховой и её новой книге.

_____________________

© Жак Екатерина Сергеевна