Кто ты — брат мой или любовник? Я не помню и помнить не надо. Анна Ахматова
Глава 1.
Марьям вышла из московского ГУМа с чувством легкой досады и тревоги. Серый промозглый ноябрьский день обострял чувство одиночества и тяжести в сердце. “Все было бы по-другому, если бы со мной был бы Он”, — подумалось ей. Вместе зашли бы в какую-нибудь уютную кафешку и, грея руки о горячую чашку кофе, смотрели на голые ветви деревьев сквозь окно, и рядом друг с другом совсем не было бы холодно”. Это уже стало наваждением, — постоянно думать о том, что она одинока, что ее никто не любит и никогда никто не любил и что ее жизнь так и пройдет безрадостно и уныло. Марьям овладело плаксивое настроение и чувство острой обиды на судьбу. Впрочем, она была несправедлива, судьба иногда делала и подарки. Ведь как ей повезло с соседкой по номеру в гостинице. Шустрая Света была всего на год моложе нее, но у Марьям буквально сразу же сложилось твердое убеждение, что та крепко держит судьбу за хвост… Все началось после 25 дня рождения. “Хватит, — сказала она сама себе. — Пора жить своим умом и делать то, что считаешь нужным”. Ей очень нравилась песня Виктора Цоя про билет на самолет и пачку сигарет. А что, если в самом деле осуществить эти неясные грезы. Купить билет на самолет и пачку сигарет для шика, и улететь в прекрасную неизвестность. И вот день великого переворота настал. Придя на работу и улучив подходящий момент, Марьям прогнала прочь малодушные сомнения и решительно подошла к своему профоргу. — Юля, как можно куда-нибудь поехать, в Москву, например? Где можно купить путевки, как это делается? — Она чувствовала, что говорит путанно и запинается от волнения, и это злило ее. — Ну, ты прямо как с луны свалилась! Идешь в турбюро на проспекте Ленина. Там висит список маршрутов с датами и ценами. Находишь инструктора, он тебе оформляет бумаги. Если берешь по полной стоимости наличными — вообще никаких проблем. Юля Полякова была из той категории людей, которые знают абсолютно все. — Если хочешь в Москву, я бы посоветовала тебе Всесоюзный маршрут номер 1 — «Измайлово» на двенадцать дней. Там и номера великолепные, и питание, и экскурсии на высшем уровне, и метро рядом, и чудесный парк близко. То, что надо для медового месяца. Ты что, замуж выходишь? Юлины глазки хитро заблестели. — Нет, нет, что ты! — Марьям аж задохнулась, не хватало еще слухов на работе. — Просто хочу поехать в отпуск куда-нибудь. Надоело дома сидеть. Ты мне подробно объясни, пожалуйста, куда, как и что. На следующий же день она отправилась в турбюро. Быстро все нашла, и вскоре получила на руки вожделенную путевку в «Измайлово». Марьям была слегка обескуражена легкостью, с которой ей удалось выполнить задачу, казавшуюся невероятно трудной. Раньше она никогда никуда не ходила одна, даже комсомольский билет пошла получать с отцом и жутко робела перед закрытыми дверями учреждений. «Можно добиться всего, чего хочешь. Надо только не бояться, и действовать.» Необыкновенное ликование охватило девушку, как на крыльях она поспешила в аэрокассу и, постояв с полчасика в небольшой очереди, купила билет. Оставалось самое тяжелое — разговор с родителями. Но Марьям твердо решила, что поедет, даже если ее выгонят из дома: ни силой, ни слезами ее не удержать. Легко отстукивая по асфальту каблучками модных ботиночек, она направилась к метро. Девушка чувствовала себя приглашенной на праздничный бал, и даже улицы, по которым она ходила тысячу раз, казались ей необыкновенно парадными, залитыми безмятежно-радостным, празднично-солнечным светом. Марьям вдруг поняла, что улыбается. Однако в ее типично восточном городе девушке надо по улицам ходить быстро, глядя себе под ноги, желательно опустив голову, а то не избежать мерзких приставаний. Наиболее головоболеприносящими были деревенские ребята. Следуя на почтительном расстоянии от понравившейся девушки, они, не говоря ни слова, провожали ее до самого дома и днями дежурили там, продолжая следовать по пятам до тех пор, пока не вмешивались родители, родственники и соседи девушки — все вместе. Так и есть, кто-то увязался за ней. Ну что ж, она знает, как отвадить любого приставалу. Парень поравнялся с ней и неожиданно заговорил на русском с иностранным акцентом. — Можно познакомиться с тобой, красавица? — Нет. — Очень резко сказала Марьям. — Нет и еще раз нет. Иди, куда шел. — Ты очень красивая, у тебя такие красивые длинные волосы и красивые длинные ноги. Обескураженная наглостью араба, Марьям остановилась. Такого не посмел бы себе позволить ни один из местных. — Ты похожа на наших девушек. Я из Сирии. Здесь учусь в университете. Я знаком с вашими обычаями, вы обязательно должны выходить замуж невинными. Я все понимаю. Мне достаточно было бы просто твоей чудной фигурки. Ну, а потом, когда ты ко мне привыкнешь.., — он поднес палец ко рту. Чувство омерзения и тошноты охватили Марьям. Все лицо и шея мгновенно покрылись холодным потом. Ей хотелось ответить грубыми и оскорбительными словами, но зубы буквально заклинило. Она была не в состоянии издать ни звука. Сириец продолжал: — Я не стану делать ничего, что тебе не понравится. Ты мне так понравилась, что я согласен даже ждать, пока ты не будешь готова. Я буду делать хорошие подарки… К Марьям вернулся дар речи. — Я сама могу купить тебя всего с потрохами. Пошел вон, дешевка, еще одно слово — и я позову милицию, вылетишь и из университета, и из страны. Круто повернувшись, она быстро зашагала прочь. Хорошего настроения как не бывало, и она себя чувствовала обляпанной дерьмом. Ее затея с поездкой в Москву начала казаться безумством. Весь вечер Марьям раздумывала, не дать ли всему обратный ход. Но прошло немного времени и она, успокоившись, решила, что все ее страхи просто глупость. Ну и что, сделали непристойное предложение, — ведь дала же достойный отпор. Она сумеет постоять за себя. Во всяком случае, надо научиться защищать себя. Разговор с матерью Марьям отложила на следующий день. В доме все решала мать, женщина особой красоты и обладательница редкого для азиатки властного и сильного характера. Когда и того и другого оказывалось недостаточным для подчинения кого-либо, в ход пускалось обезоруживающее обаяние, и жертве ничего не оставалось как капитулировать. Разговор оказался намного тяжелее, чем могла себе представить Марьям. В свойственной ей безапелляционной манере, мать заявила, чтобы дочь выбросила этот бред из головы, ни о какой поездке не может быть и речи. — Не хватало, чтобы люди начали говорить, что ты как беспризорная сирота мотаешься по городам и гостиницам, и неизвестно чем занимаешься. У нашей семьи безупречная репутация, и я не позволю даже малейшей тени лечь на нее. Сейчас, когда не сегодня-завтра может состояться блестящая партия, ты взбесилась, и хочешь все испортить? Мать любила поговорить о том, как должна себя вести девушка из почтенной семьи, как она должна быть высокомерна и недоступна для мужчин, строгой относительно легкомысленных развлечений типа дискотек, ужасной молодежной моды и всяких волосатых рок-групп, и в то же время послушной воли родителей. Ведь только такую девушку захочет взять в жены, именно в жены, а не просто так проводить время, серьезный парень с блестящими перспективами. Марьям ответила матери впервые в жизни. — Я всю жизнь всегда делала так, как Вы мне приказывали. Я не ходила на вечеринки, дискотеки, я не знакомилась на улицах, не поощряла сокурсников, ни с кем не встречалась. Потому что должна была думать только о блестящей карьере и о блестящей партии, которой ничего не должно было бы помешать. Это только падшие и гулящие весело проводят время в компаниях, а потом их ждет одиночество и помойка! И сколько их, таких «падших» оказалась на помойке?! Сколько «падших» разъезжают на переднем сиденье «Жигулей» и «Волг» со своими детьми и со своими законными мужьями. А одинока и никому не нужна именно я! А вы сами?! Вы сами поступаете совсем не так, как учите меня! Ею овладело нервное, близкое к истерике состояние. Подстегивало еще и странное молчание матери. Та сидела с непроницаемым лицом, гордо вытянув длинную шею, закинув по-девичьи стройные ногу на ногу — «Леди Совершенство», как все ее называли. Марьям вдруг поняла, что кричит, но никак не могла остановиться. — Мне уже двадцать пять лет! А совсем скоро будет тридцать! Я даже не успею заметить, как пройдет пара лет между защитой диссертации, походами в библиотеку и вымучиванием ученых статей! А потом я стану смешной старой девой, над которой все будут подшучивать и проявлять показную жалость! Вот тогда вы начнете искать для меня уже не самого лучшего жениха, а любого! Начнете завлекать кооперативной квартирой, машиной, богатым приданым. А послезавтра не побрезгуете даже неграмотным деревенщиной из района… Вдруг мать резко повернула голову к Марьям, и посмотрела каким-то растерянным, горьким взглядом. — Что, уже сегодня? Женским чутьем Марьям безошибочно определила причину необычной неуверенности матери и уже усталым и глухим голосом продолжала: — Что же касается приличий, то когда-то и о Вас говорили в деревне, что вы ведете себя неприлично, когда вы сбежали в город учиться и жили в общежитии. Со второго курса Вы встречались с моим отцом, таким же голоштанником, и вам плевать было на то, что дедушки с бабушками думали по этому поводу. Ведь это любовь дала вам обоим силы добиться в жизни всего самим — квартиры, положения, карьеры… А вы стали утонченной леди, которой сегодня восхищаются все те, которые еще вчера осуждали вас. Вы сделали из меня неудачницу и дуру! Дайте мне шанс, мама! Позвольте жить своим умом и поступать так, как я считаю нужным. Наступило тяжелое молчание. Марьям всю трясало от нервной дрожи, она уже была в состоянии близкому к обмороку и вздрогнула от неожиданности, когда услышала: — Когда ты едешь?… Еще в самолете ее охватило совершенно незнакомое чувство свободы. Все складывалось как нельзя лучше. Соседкой по номеру оказалась некрасивая, вертлявая Света из Вачи. — Про наш город у Высоцкого песня есть, слышала? — Нет. — Тебе сколько лет? Замужем? — Двадцать пять, не замужем. — А мне двадцать четыре. Я тоже незамужем пока. Но, наверное, как вернусь, так выйду. Есть один, уже год как привязанный ходит. В Москву приехала, чтоб отдохнуть от него, а он возьми и приедь сюда. Да еще тут неподалеку их база, он спортсмен. Представляешь, так он с утра торчит у дверей отеля и подкарауливает. Я ему говорю, я отдыхать приехала, понял, отдыхать, от всего, и от тебя тоже. А он все равно приходит, в гости просится. А вот я ему скажу, что у меня соседка с Кавказа, не разрешает ни приходить, ни звонить. Это подействует. — Я не с Кавказа. — Марьям всегда раздражало демонстративное невежество в этом вопросе. — А-а, какая разница! Будь другом, скажи ему, когда позвонит, а? Ну, чтоб отстал. Не люблю я его, да замуж пора выходить, устраиваться как-то. Я так боялась, что какую-нибудь бабуську пришлют. Повезло. Вечером вместе на дискотеку пойдем. Света приняла командование парадом на себя, и Марьям подумала, что так даже лучше. Она сидела на кровати и спокойно, удивляясь лишь про себя подобной откровенной расчетливости, слушала ее звонкий голосок, который доносился уже из прихожей: — Ты не идешь обедать? Ну, если нет, то тут мне звонить должны, будь другом, ответь, пожалуйста. Только ничего не перепутай, умоляю тебя. Если позвонит Коля — это жених. Скажи ему, что я пошла по магазинам и не вернусь до вечера. Если Саша, — я с ним вчера здесь познакомилась, — скажи, чтобы часов в шесть позвонил, а если Леша, — чтобы обязательно перезвонил через пятнадцать минут. Для меня самое главное — это он. Не мальчик, а мечта. Могут еще двое позвонить. Это я так, на всякий пожарный, дала телефон. Скажи, чтоб вечером позвонили. Да, если Коля позвонит, не забудь сказать, что ты не разрешаешь ему ни звонить, ни приходить сюда. Света ушла, а обескураженная Марьям пыталась осмыслить обрушившийся на нее поток информации. Влюбленный до потери памяти жених Саша — рак на безрыбьи, Леша-мальчик-мечта… Да еще какие-то ребята. С этим в лифте познакомилась, когда поднималась, с тем — когда спускалась. И все это за один день. Неужели так может быть? Ну, про жениха точно врет. Быть такого не может, чтобы караулил с утра, чтобы только одним глазком взглянуть на уродину эту. Марьям, как водится у женщин, была довольно безжалостна к дурнушкам, и просто ненавидела тех из них, которые не только не имели каких-либо комплексов по этому поводу, а, напротив, были очень даже уверены в своей неотразимости и пользовались даже большим успехом у мужчин, чем писаные красотки. Раздался телефонный звонок. Это был Коля. Марьям ответила незадачливому жениху в точном соответствии с полученной инструкцией, опустив, однако, насчет того, чтобы не звонил. Значит, жених в самом деле существует. Олух царя небесного! Не успела она переварить это маленькую горькую пилюлю, как телефон зазвонил снова. Это был мальчик-мечта. Надо же. Вот тебе и уродина. Поразмыслив немного, Марьям решила отбросить прочь предубеждения, женскую зависть и мелкое желание напакостить, и поучиться у Светы, выяснить в чем же секрет. Этот великий секрет, овладеть которым не помогли ни великая классическая литература, ни современная иностранная (шокирующая своей откровенностью). Почему ee, такую красивую, умную, хорошо воспитанную девушку из приличной интеллигентной семьи, не любит такой же красивый, умный и хорошо воспитанный молодой человек, почему она одна? Что неправильно? Надо докопаться и понять, чтобы исправить или исправиться. В тот же день Света повела Марьям на дискотеку в измайловский бар «Люкс». Эта дискотека, считавшаяся одной из лучших в Москве, была довольно дорогая, что было в своем роде планкой, одолеть которую могли далеко не безбедные любители потанцевать. Ковролит на полу, роскошная стойка бара с высокими табуретами, глубокие, мягкие, обитые матово отливающей кожей диваны с низкими деревянными столиками, красиво оформленная площадка для танцев — весь интерьер до мельчайших деталей был выдержан в современном дорогом и элегантном стиле. В воздухе витал тонкий аромат изысканных французских духов. Марьям с удивлением смотрела на девушек, одетых не просто модно и дорого. Эти блестящие лосины невероятных пастельных тонов, чудные сапожки, умопомрачительные кофточки из тонкой, незнакомой и прекрасной материи, эта потрясающая бижутерия, — все это было прямо «оттуда», и никак не иначе, как от «Кристиана Диора» и иже с ним… Света принесла коктейли в высоких бокалах и маленькие корзиночки с черной икрой — это полагалось по входным билетам. Коктейль показался Марьям необыкновенно вкусным, рядом со Светой она чувствовала себя защищенной, они танцевали, потом отдыхали, потягивая коктейль, потом снова танцевали. Вокруг были молодые, красивые лица, приятная и приветливая обстановка, Марьям хотелось плакать от счастья. От Светы не отходил один высокий парень с каштановыми волосами и характерным украинским лицом, прямым пробором и усиками, спускающимися вниз по подбородку. Весь последний медленный танец они оживленно что-то шептали друг-другу, и, видно, не дошептавшись, остались поговорить в вестибюле. Марьям решила, что глупо и нетактично стоять и ждать Свету, и поднялась в номер. Плюхнувшись в кресло, она закрыла глаза и расслабилась. Вскоре раздался стук в дверь. Открыв дверь, Марьям застыла на месте. Рядом со Светой стоял кавалер из дискотеки с бутылкой шампанского в руках. Отодвинув оцепеневшую в дверях Марьям, Света потянула парня за собой и закрыла дверь. — Ну, знакомьтесь. Это Маша, а это Витя. Ну, давай, Вить, открывай бутылку. Правда, здесь всего два стакана, но мы с тобой одним обойдемся, а второй отдадим Машеньке. Маш, ну, ты чё в коридоре стоишь? Проходи. Марьям, очутившаяся в совершенно незнакомой ситуации и не отошедшая после зеркал и цветомузыки, не знала, что делать и как себя вести. Она молча прошла и села на кровать. Немного подумав, она решила, что ничего страшного не произойдет, если Витя немного посидит. Он оказался довольно остроумным парнем из Херсона, — пару раз Марьям даже рассмеялась, — и жил здесь же на пять этажей ниже. Дело приближалось к полуночи, когда Марьям не выдержала: — Уже очень поздно, вы, наверное, тоже устали. — Маш, а ты ложись и спи. Мы тебе мешать не будем. Немного еще поболтаем в коридорчике. Они вышли в коридор, потушив свет. Марьям разобрала постель, стянула с себя джинсы и прямо в свитере растянулась в прохладной постели. Из коридора доносились шепот, хихиканье и причмокивания. Она начала уже было засыпать, как тихонько в комнату вошла Света и начала разбирать постель. Сон улетучился мгновенно, когда вслед за ней вошел Витя и начал стягивать с себя одежду. Марьям вся напряглась. Увидеть все своими глазами, о чем она знала только из литературы и фильмов, прошедших советскую цензуру, — это было страшно. Но в то же время какое-то странное чувство, нет, не любопытства, а чего-то другого, которому она пока не могла дать определение, охватило ее. Мысли перескакивали с одной на другую, и Марьям попыталась унять нарастающую внутреннюю дрожь: “Почему бы и нет, в конце концов, все здесь взрослые люди, лишь бы меня не трогали, пусть делают, что хотят”. Света прошла в ванную, донесся звук воды, струящейся из душа. Марьям лежала, затаив дыхание, но Витя не делал никаких попыток ни заговорить, ни подойти к ней, и она окончательно успокоилась. Минут через десять вернулась Света и до Марьям донесся тихий шепот: — Света, ты бы проверила, может еще не спит? — А хоть не спит, не такая как все, что ли? Рано утром Марьям разбудил легкий шум. Это Витя встал, оделся и вышел из номера, негромко прихлопнув за собой дверь. Марьям вновь провалилась в глубокий сон. Началась ее новая жизнь в «Измайлово».
Глава 2.
Марьям поднялась на лифте на свой 17-й этаж, подошла к столику дежурной за ключами. Никого не было и на этаже вообще не ощущалось признаков жизни. «Выскочит кто-нибудь, ударит по голове, никто и не услышит», — подумала Марьям. Ей даже показалось, что за спиной у нее кто-то стоит. Вся похолодев, она резко обернулась, но никого в холле не было. — Есть кто-нибудь? — громко спросила Марьям. Ей было не по себе. Наконец, раздался мелодичный звоночек лифта, и из открывшихся дверей вышла дежурная. — Ключа нет. Ваша соседка в номере. К ее удивлению, дверь была не заперта и открылась от легкого прикосновения. Тихо прикрыв ее за собой, она прошла в комнату и увидела, что на полу, как-то неестественно запрокинув голову, лежит Света. Тишина и солнечный луч, падающий через окно на платье Светы, ярко освещая его, приобрели вдруг какое-то другое, иррациональное значение. Марьям вся похолодела, и, словно не желая соглашаться с абсурдностью увиденного, как в тумане, сделала по инерции еще шаг в направлении лежащего тела и, вдруг, резко повернувшись, выбежала из номера. Дежурная была на месте, говорила по телефону. Увидев белое лицо Марьям, быстро оборвала разговор. — Что случилось? Ответа не последовало. — Вам плохо? Вызвать врача? — Да! — Глаза Марьям засверкали безумным блеском. — Надо врача… к нам… туда… Ей, наверное, очень плохо… Дежурная сразу же кинулась к номер, а Марьям медленно опустилась на ее стул и безмолвно уставилась в противоположную стенку. Она словно со стороны наблюдала, как вернувшаяся дежурная начала деловито звонить по какому-то номеру и что-то говорить в телефонную трубку. Марьям совершенно потеряла ощущение реальности и ничего не понимала. Вскоре к ней подошел весьма неопрятный мужчина лет сорока в сопровождении двух милиционеров. Сунув ей под нос удостоверение, он сказал: — Следователь Анисимов. Вы, гражданочка, пойдете сейчас с нами. Собрав все свое самообладание, Марьям встала и, не произнеся ни слова, последовала за представителями власти. Ее отвезли в отделение, провели в похожую на кладовку комнатушку и заперли. Обесиленно присев на скамейку, она приняла удобную позу и провалилась в спасительный сон. Проспав несколько часов, Марьям была уже в состоянии осмыслить, что произошло. Перед глазами ясно встала картина прошедшего утра и дня, но то, что случилось в номере, казалось ей чем-то далеким, не имеющим к ней отношения событием. Марьям сразу же себя успокоила тем, что ее задержание носит временный характер. Она всего лишь обнаружила в номере убитую Свету и не имеет к происшедшему никакого отношения. Разберутся и отпустят. И все-таки Марьям нервничала. Она встала со скамейки, поправила одежду и снова села, откинувшись на спинку. Ясно, что она всего лишь свидетель, но и при всем при этом любой расклад дела будет для нее иметь неприятные последствия. Даже в лучшем случае, если попадется очень умный, честный, и, главное, очень добрый следователь, она обречена на все прелести общения с милицией. Неожиданно ворвалась шальная мысль: “А ведь могут и посадить. Сколько таких случаев было. Пиши потом в «Комсомольскую правду», Комитет советских женщин и в другие инстанции”. Марьям не питала никаких иллюзий относительно правоохранительной системы и хорошо знала о «телефонном праве». Но чем ей смогут помочь здесь ее родители, кто сможет защитить ее от произвола на чужой стороне? Раньше надо было об этом думать. Свободы захотелось, приключений, — вот они, получай. Это — конец. Марьям вдруг спохватилась. За ней могут прийти в любой момент. Надо подумать, что говорить на допросе. Надо взять себя в руки, — решила она. — Полный самоконтроль, никаких слез, бормотания, лишних слов. Все-таки она в Москве, где есть закон и порядок, куда приезжают искать справедливость из провинций. Вскоре за ней пришли. Следователем оказался тот самый неопрятный мужчина, который и привел ее в отделение. Несмотря на свое незавидное положение, Марьям с удивлением отметила про себя, что мысль работает ясно, и она даже может спокойно наблюдать за следователем, который ей больше напоминал пьяницу-грузчика из гастронома. Из облезлого “пыжика” неопрятными сосульками свисали седые волосы. Одутловатое лицо с красными прожилками, красно-фиолетовым носом и маленькими выцветшими глазками не оставляли никаких сомнений относительно любимого вида времяпровождения. Картину дополняла местами разошедшаяся по швам грязная дешевая куртка неопределенного цвета. Анисимов Павел Ефимович сразу взял быка за рога, не отдав дани положенному в таких случаях протокольным вопросам. — Имя-фимилию, откуда ты и зачем здесь, — все это я знаю. Ты давай, рассказывай, как прикончила свою соседку. И без слез. Меня слезами не проймешь. — Света… точно… умерла? — Умерла, — хмыкнул Анисимов. — Убита Света. Может, и непредумышленно. Виском об угол тумбочки. Так что, самое время для чистосердечного признания, потом поздно будет. Раскрутим на всю катушку. И надолго. Следователь сделал паузу, чтобы дать Марьям время оценить всю серьезность сделанного им заявления и продолжил: — Ну, что там было? Мужиков не поделили? Вцепились в волосья друг дружке, как это у вас, у баб водится. Так? Правильно мыслю? Ну давай, рассказывай, только без слез. От слез я злее становлюсь. — Я приехала сюда по путевке, неделю назад, пятнадцатого ноября. — Марьям старалась говорить спокойно, преодолевая дрожь в голосе, — Света приехала за день до меня. Она была на год младше меня, мы ладили друг с другом. — Ладили, говоришь? Кто ж тогда ее виском о тумбочку, а? — Я после завтрака, в 8:45, ушла из гостиницы, зашла в Первомайский универмаг, потом поехала в ЦУМ, зашла в ГУМ и вернулась к обеду, — не меняя интонации продолжала Марьям, словно не расслышав реплики следователя. — Света не спустилась со мной к завтраку. Она хотела позавтракать попозже, а потом пройтись по магазинам. Когда я вернулась в 14:30, хотела взять ключи от номера, но дежурная сказала, что ключа нет, соседка в номере. Дверь была не заперта, я вошла… а потом сразу же побежала к дежурной. Ничего не трогала и ни к чему не прикасалась. — Вы сделали какие-либо покупки в названных вами магазинах? Марьям вздрогнула от резкого перехода на официальный тон и правильный русский язык. — Нет, это был очень неудачный день. Я нигде ничего не купила. — У Светланы Щербаковой были в Москве родственники, знакомые? — Не знаю. Она мне ничего не говорила о них. Либо не было, либо просто разговор не зашел. — Кто вам звонил по телефону в номер? — Мои родители. Не помню, чтобы звонили Свете. Я даже не знаю, есть ли у нее родители, где она работала, кем. Знаю только, что она из города Вача, что ей… было двадцать четыре года и что она была незамужем. — А говоришь, подружились. Как вы обычно проводили свой день? — Первые дни мы вместе ходили по магазинам, по городу, а потом каждая сама по себе: мне одно нужно, ей — другое. Вечером уже вместе шли на ужин, а потом на дискотеку, здесь же, в Бар-Люкс. — Знакомились там с кем-нибудь? — Света любила танцевать, когда приглашали — танцевала, а так нет, не знакомилась. — К вам в номер заходили гости? — Нет. Никогда. — Вы очень хорошо говорите по-русски. У Вас мать русская? — Нет. — А кто Ваши родители? — Отец преподает в университете, доцент математического факультета, а мама — главврач роддома. Воцарилась долгая пауза. Анисимов, часто моргая, неотрывно смотрел своими бесцветными глазками в лицо Марьям, потом довольно демонстративно оглядел ее медленным оценивающим взглядом с ног до головы. Даже причмокнул, разглядывая бриллиантовые серьги в ушах и самозаводящиеся швейцарские часы на левой руке. Но что-то определенно изменилось в лучшую сторону. Следующий вопрос был задан уже вежливым, мягким тоном. — Как по-вашему, что произошло с вашей соседкой? Есть соображения? — У Светы водились деньги. Она всегда возвращалась с покупками, покупала апельсины, бананы, фанту, пирожные. На дискотеку ходила каждый день, а ведь это дорогое удовольствие. Ну, а про черных, вообще анекдоты слагают, какие мы богатые. Может быть это были воры, не заметили, что Света осталась в номере, зашли, а когда она попыталась поднять шум, ударили ее? — Угу-у… — Не разжимая губ, произнес Анисимов, и откинулся на спинку стула. — Ну, что ж, я думаю, утро вечера мудренее. Сейчас мы вас покормим, устроим на ночь. Такого комфорта, конечно, как в вашем полулюксе, не будет. Уж, не обессудьте. Утром все решим. У Марьям тревожно забилось сердце. «Я, что, задержана? На каком основании?» — хотелось ей закричать. Но она сдержалась. Молчание — золото, а в подобном месте — жизнь. Ни одного лишнего слова, — это станет ее правилом с сегодняшнего дня.
Глава 3.
В тупом оцепенении, потеряв ощущение времени, Марьям провела остаток вечера. При одной только мысли о том, какая буря сплетен и пересудов поднимется дома, когда узнают, что она в Москве попала в милицию, — ей хотелось умереть. Неважно, ты убила или тебя убили, или ты просто оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Главное — сам факт. Родители Марьям имели очень большой круг знакомых, и малейшее темное пятнышко на репутации — это моральная смерть, бойкот, камни, брошенные улюлюкающими детишками вслед. Вся измученная такими мыслями, девушка наконец заснула. Утром ее снова вызвали к следователю. Допрос вел Анисимов, на этот раз причесанный, умытый, облаченный в костюм и в галстуке. Перемена была столь разительная, что вначале Марьям его даже не узнала. С ним в кабинете находился еще один молодой человек в штатском, который молчал, но являлся главным, судя по тому, как оглядывался на него Павел Ефимович. Марьям встретилась с ним взглядом, — и поняла, что все обошлось. Несмотря на полное неумение кокетничать, она нравилась мужчинам, и она это знала. Другое дело, толку от этого было мало. До сих пор, по крайней мере. Так, бывало, на экзаменах в институте, по особому взгляду преподавателя, она знала, что может нести полную чушь, «отлично» ей обеспечено, потому что она — понравилась. Так и сейчас. Она ощущала на себе этот особый, долгий взгляд голубых глаз молодого человека в штатском с военной выправкой и уже знала, что всё обойдётся. И если можно что-то не сделать или сделать в ее пользу, — это будет сделано. Марьям отвечала спокойно, тщательно продумывая каждое слово. Показания её не расходились ни на слово со вчерашними. Ни о каких знакомых Светы она не знает, никто никогда к ним в гости не ходил, никто не звонил. — Ну, что скажете, Сергей Николаевич, — обратился Анисимов к голубоглазому штатскому. Тот ничего не ответил, продолжая молчать и смотреть на Марьям. Возникла неловкая пауза. Марьям стало не себе. Она решилась посмотреть ему прямо в глаза, посмотрела робко и умоляюще, ведь сейчас от его слова зависело все. Анисимов кашлянул несколько раз, пошуршал какими-то бумажками на столе, поерзал на стуле. — Сергей Николаевич, …гм … — Марьям может продолжить свой отдых в Москве, в «Измайлово», номер, конечно, поменяем. — Прозвучал наконец ответ. — У нее есть еще шесть дней. Через шесть дней разговор продолжим, уезжать нельзя. «Сергей Николаевич, Сергей, Серёжа…», — повторяла про себя как заклинание Марьям. Какое-то странное чувство вдруг охватило ее, как если бы она встретилась с очень близким человеком. Это чувство — сопричастности к чему-то очень важному, объединяющему их обоих, не покидало ее до самой гостиницы, куда ее по распоряжению Сергея проводила женщина-сержант. Та оказалось разговорчивой, болтала безумолку, явно наслаждаясь собственным монологом и молчаливостью слушательницы. Слух Марьям включился, когда в трескотне ее болтовни появился нужный код: Сергей, Афганистан, женат, сынишка. Она вошла в свой номер, собрала вещи. -Проверьте, ничего не забыли? -Нет. -Тогда пошли. Марьям с облегчением покинула роковой номер.
Глава 4.
Марьям ждала этого звонка. Он позвонил из вестибюля и сказал, что поднимется через пять минут. На какой-то миг у нее закружилась голова, и мозг пронзила острая резкая, как при удалении зубного нерва, боль. Марьям бросилась в ванную, ополоснула лицо, выпила прямо из-под крана воды. Ей попалась на глаза расческа, негнущимися руками она схватила ее и начала расчесывать волосы. Эти простые движения постепенно успокоили ее, она собралась и сосредоточилась. Ровно через пять минут Сергей постучал в дверь. Он вошел и сел в кресло. Она стояла, опустив голову, но прямая, как натянутая струна. Длинные волосы словно шелковое покрывало закрывали ее лицо. Сергей был очень бледен и как-то странно смотрел на нее. — Почему вы скрыли, что у Щербаковой был жених, причем он жил совсем рядом на спортивной базе? Марьям резко подняла голову, волосы фейерверком взмыли вверх и разом опали, змейками струясь по тонким плечам. Она спокойно и холодно спросила: — Какой ещё жених? Мне ничего не было известно ни о каком женихе. И с какой стати я стала бы скрывать, если бы знала? — Вы хотите сказать, что целую неделю жили бок о бок с девушкой, у которой должна была состояться свадьба через месяц другой, и она ничего об этом не рассказала? Я скорее поверю, что дважды-два пять. — Возможно, она что-то такое говорила. Как за ней умирают, часами стоят на холоде, припав к окнам вестибюля, чтобы мельком увидеть её, спускающуюся в ресторан пообедать. Как какую-нибудь суперзвезду, топ-модель, Мисс Вселенную. И как толпы поклонников, влюблённых до безумия, не дают ей прохода. Я даже не вслушивалась в её слова, принимая их за бред самовлюбленной… дурочки. Мне и в голову не могла прийти мысль пересказывать эту чушь следователю, тем более, что я толком не слушала и просто не помню эти излияния. — Почему же это все не могло быть правдой? Почему вы решили, что всё это — бред самовлюбленной, как вы сказали, дурочки? Вы должны были рассказать все, что вам известно, а чушь это или нет, решать нам. Жених, например, очень даже не бред, а реальность. И вы не могли этого не знать. На какой-то миг Марьям растерялась, но тут же взяла себя в руки и голос ее возвысился: — Реальность? Откуда же мне знать это, если в течении недели, включая субботу и воскресенье, он ни разу не появился у своей невесты? Мы каждый день ходили на дискотеку в Бар-Люкс, нас там двоих точно ещё помнят, пусть кто-то скажет, что с нами хоть один раз прошел парень. Ни разу. Никогда. Ни разу не было ни одного звонка. Что это за такие жених с невестой, которые так близко друг от друга, и ни разу не захотели встретиться?! В течение недели можно было бы встретиться хоть раз! Глаза её сверкали, на лице не было ни кровинки и смуглая кожа превратилась в матово-бледную, а губы — наоборот, порозовели. Марьям была как обнаженный нерв и в своем высшем проявлении аллертности она сорвала как задубевшую кору бесполую оболочку, которая была взращена холодным и контролируемым поведением. Сейчас в ней была задействована вся энергия, отпущенная природой женщине. Она была как горящий факел, и этот горевший в ней огонь выпустил на волю сексуальность, всегда запертую, остававшуюся под спудом морали. Сергею даже показалось, что вокруг нее исходит волнообразное движение воздуха, как от раскаленной печки. Он вдруг поймал себя на мысли, что не слышит слов, что на уме у него только пульсирующая жилка на ее тонкой шее. Он с ужасом осознал, что ему до безумия хочется впиться ей в губы поцелуем и взять ее немедленно, сейчас. — … якобы он ей надоел, она отдыхать приехала. А вот без нее, уродины мерзкой, жизни ему нет. Да какой нормальный человек мог в такое поверить, глядя на эту образину? — Как сквозь вату донеслось до Сергея. В этот момент она отвернулась. Сергей резко встал и не сказав ни слова, быстро вышел из номера. Марьям, вся в пылу, собиралась выпалить очередную порцию слов и в этот момент услышала звук захлопнувшейся двери. Мгновенно её из жара бросило в холод. «Идиотка, что я наболтала. Дура, безмозглая дура», — думала она про себя в полном отчаянии. Ей вдруг стало нехватать воздуха в этом ограниченном пространстве одиночного номера, он стал напоминать одиночную тюремную камеру. Пришла еще одна мысль: “И всё-таки я не в тюрьме”. Захватив сумочку с деньгами, она вышла из номера и спустилась на скоростном лифте на первый этаж, решительно прошла в бар-экспресс, заказала горячий кофе и абсолютно все виды пирожных. Не обращая никакого внимания на удивленные взгляды немногочисленных посетителей и бармена, она без признака смущения уселась за столик и жадно набросилась на сладкое. Ей вдруг вспомнился идиотский вопрос: «Что бы вы делали сегодня, если бы знали, что завтра умрете?». Теперь такой вопрос уже не казался ей таким идиотским. Более того, ей захотелось на него ответить. Она с наслаждением откусила пирожное, закрыла глаза и ответила как могла честно — вот так вот обожраться тортами и пирожными. И все? Это все, что тебе хотелось бы? Ну, будь честной до конца, наконец. Это всё? Нет! Не всё! Ещё хотелось бы… Вот именно.
Глава 5.
Сергей почти пробежал в конец коридора к запасной лестнице, спустился на несколько этажей, и уже оттуда на лифте добрался до вестибюля. Когда он вышел на улицу, и всей грудью вздохнул свежего холодного воздуха, ему показалось, что никогда в жизни воздух не был таким свежим и прозрачным, с чудесным сосновым ароматом. И вообще, как здесь, оказывается, все красиво вокруг, и как волшебно выглядит Измайловский парк рядом. Впервые у него в жилах бурлила кровь, как после многолетней спячки. Хотелось по-юношески рассмеяться… Он ничего не помнил из своей юности, кроме Афганистана и мирной жизни после него, больше похожей на отрабатывание трудовой повинности. Единственной силой, побуждающей его продолжать эту постылую череду обязанностей, была любовь к матери. Не мог он допустить, чтобы погас маленький огонек надежды в этих бесконечно дорогих и несчастливых глазах. Ради них он с содроганием отходил в ночные сны, и просыпался бесконечно уставшим. Но теперь есть смысл нетерпеливо ждать завтрашнего утра. И послезавтрашнего тоже, может быть, каждого последующего утра. Завтра он снова увидит её, девушку с прекрасным восточным именем, которое так созвучно родному русскому Машенька. «Однако, её сегодня прорвало», — вдруг подумал Сергей. Неожиданно ему вспомнился «женский» анекдот про «счастливую бабу», у которой и муж есть, и любовник, и вчера в лифте изнасиловали. В мужской компании любили снисходительно подтрунить над женской логикой и умом, но сейчас этот анекдот уже не казался смешным. Эх, Маша, Маша! Надо подумать, как грамотно из всего этого выпутаться. А подумать есть о чем. На следующий день он позвонил ей, и быстро, чтобы не передумать, сказал, что им надо встретиться в вестибюле гостиницы. По роду своей деятельности он часто оказывался в опасной ситуации, когда от него зависела жизнь людей, и когда эти люди были готовы на что угодно ради своего спасения. Он знал это, он видел, как некоторые его коллеги поддавались соблазну использовать свою власть над людьми, или как мучились, проникаясь человеческими сочувствием при ведении дел. Но до сих пор в его профессиональную деятельность не проникали какие-либо личностные эмоции, их просто не было. До сих пор. Марьям появилась точно в назначенное время. На ней были джинсы, подчеркивающие стройную фигурку, шикарный ангоровый свитер. Она села рядом, очень близко, явно продуманно, обволакивая запахом дорогих французских духов и посмотрела прямо в глаза. Да, было весьма благоразумно встретиться именно здесь, среди народа. — Марьям, необходимо, чтобы Вы еще остались в Москве. Мне бы хотелось, чтобы это было в приемлемой для Вас форме. — У меня еще две недели отпуска. Я могла бы оплатить проживание в Измайлово и остаться здесь. Я ведь до сих пор ничего не сказала родителям, у меня просто не хватает духу рассказать, да еще по телефону, что я влипла в такое страшное дело. Просто не представляю, что будет, когда об этом узнают на работе. Это возможно, чтобы никто ничего не узнал? — Никто ничего не узнает, если Вы этого так хотите, Марьям. — Спокойно сказал Сергей, стараясь не утонуть в чернющих глазах. И собрав все свое самообладание, добавил. — На сегодня все. Завтра подойдете к администратору и оформите продление. До свидания. Он достал сигарету и закурил, не глядя на нее. Марьям молча осталась сидеть на своем месте. Продолжая смотреть прямо перед собой, он добавил глухим голосом, в котором слышалась бесконечная усталость: — Идите, Марьям. Постарайтесь не отлучаться надолго из номера. Марьям встала и, не мешкая, попрощавшись, направилась к лифту. Она была в панике. Только жесткое воспитание не позволяло ей забиться в истерике прямо в лифте. Она не вышла на своем этаже, поднялась на самый верх, потом спустилась на этаж, где располагался буфет, села за столик и мало-помалу в голове начало проясняться. Во-первых, ее ни в чем не обвиняют, во-вторых, у нее есть родители, которые в состоянии замять неприятности, в третьих, ей пообещали, что никто ничего не узнает. У нее хватит ума не думать бесконечно о том, как все может обернуться по-плохому. Вот только ещё немножко подумать о нем. Какой он был сегодня официальный, хотя глаза были как две кровоточащие раны. Некому видно их залечить, хотя есть рядом другая, «счастливая» и ни на что не годная. Вдруг она на лице почувствовала влагу, это из глаз закапало и из носа. Лихорадочно стала искать платок, какое счастье, он оказался на месте. Она встала и, и разозлившись на себя, решительно направилась в номер. Марьям ненавидела себя так в эту минуту так, как никого в жизни. Дрянь! Мало того, что от зависти ненавидишь весь мир, еще докатилась до того, что готова избить, растерзать и даже убить, пусть в своих мыслях, женщину, нашедшую себя в личной жизни. Из-за этих мерзких соплей, может быть, и погиб человек. Кто виноват в том, что по-человечески трахнуться не можешь, хоть и думаешь об этом день и ночь! Твои ровесники, мальчики, сидевшие за партой, тот же Сергей, проходили все круги ада в Афганистане, пока ты спала в мягкой постели и бесилась с жиру, выбирая, какие французские духи больше тебе подходят. Почему тебя никто не любит, да потому что ты никого не любишь, занятая только своими ничтожными мыслишками, похожими на мыльные пузыри. Она просидела всю ночь на полу, уткнув голову в колени. Утром из зеркала на неё смотрел уже другой человек.
Глава 6.
Звонок прозвенел утром, когда Марьям поднявшись к себе после завтрака, сидела в странном оцепении у телефона. Сергей сухо и немногословно предупредил ее, чтобы она не выходила из номера, он будет в течение часа. Марьям знала, что это будет как «последний и решительный бой», и она была готова к нему. Но случилось по-другому. В дверь постучали, она без спешки ее открыла. Сергей, поздоровавшись, подошел к столику и положил на него лист бумаги, потом прошел к окну и не оборачиваясь, сказал, — — Ознакомьтесь с этим документом. Это показания Николая Волкова, жениха погибшей девушки. Она начала читать. Руки ее задрожали, когда она дошла до места: «в тот день я, после утренней тренировки, побежал в «Измайлово» к корпусу Д. Внутрь, конечно, же не пустили, и я стоял снаружи в надежде, что смогу увидеть Свету, когда она будет спускаться к завтраку. Вместо нее я увидел ее соседку по номеру. Я видел их пару раз вместе, знал, что ее зовут Марьям…”
Перед глазами Марьям вдруг отчетливо встало то утро и весь разговор с женихом Светы.
“…Мне Света сказала, что она с Кавказа и поэтому не разрешает ни приходить в гости, ни даже звонить мне. Я догнал Марьям, мне хотелось поговорить с ней, убедить как мне тяжело не видеться с любимой девушкой. — Здравствуйте, Марьям. Это я, Николай, жених Светы. — Я в курсе. — Она так странно посмотрела на меня, но я сначала не понял почему у нее был такой взгляд. — Я хотел попросить у вас разрешения звонить и приходить в гости к Свете. Света сказала, что вы не разрешаете. Она расхохоталась мне в лицо и сказала: — До сих пор Свете на мое разрешение было наплевать. Я даже не представляю, как можно было поверить в подобную чушь. Неужели любовь может быть настолько слепа. Тон и выражение ее лица говорили яснее слов. Меня обманывают, а я веду себя как лопух. Я еще никого так не ненавидел, если бы не толкотня вокруг, я бы задушил ее. Она повернулась и хотела уйти, но я преградил ей путь. — Если у Вас есть что сказать, Марьям, говорите прямо. — А я и говорю прямо, уж прямее некуда. Её глаза были полны злости. Она была как гюрза, черная и ядовитая. — Путь свободен, номер 1721, 17 этаж, иди к своей невесте, никто чужой вам не мешает. — Проведи меня через швейцара. — Сам пройдешь. Вон толпа спускается с лестницы и собирается пройти через швейцара. Смешайся с ними и пройди. Она ответила очень грубо, но я должен быть увидеть Свету во что бы то ни стало. Я сказал самым просящим тоном, на который был только способен: — Марьям, я умоляю тебя, проведи меня через швейцара, я пробовал и с толпой, и без толпы, другим удаётся без проблем, а меня сразу засекают, даже пригрозили в отделение отправить, если попытаюсь опять. Меня тут уже все давно знают. Мне необходимо поговорить со Светой. В конце концов, мне тоже надоело в дураках ходить. Она как-то очень странно улыбнулась, и не говоря ни слова, взяла меня под руку и мы подошли к проходу, она показала визитку и на вопрос швейцара сказала, что я её друг, и мы минут пять поговорим в фойе. Подвела меня к лифту и не говоря ни слова, ушла. Я поднялся на 17 этаж, подошел к номеру 1721 и встал перед ним. Я стоял просто так и уже подумывал о том, чтобы уйти, даже не постучав. Вдруг дверь открылась, и из неё буквально вылетел парень, одевая на ходу куртку и побежал к лифту. Я подумал, что хорошо, что не постучал, потому что точно ошибся номером и хотел уже уйти, как вдруг из-за двери послышался Светин голос: «Саша, Саша, ну куда ты?». Дверь распахивается, выбегает полуодетая Света и, не замечая меня, говорит: «Кобель проклятый…» Тут она заметила меня и так зло сказала: «А, это ты? Чего приперся?» Я толкнул её обратно в номер, зашёл сам. Она ни капли не стушевалась, спокойно так взяла сигарету, закурила. И сказала: «Во-первых, я тебе не жена, и могу делать что захочу…» «Ты обещала выйти за меня замуж, я к тебе как к святой относился, дунуть боялся, а ты оказывается меня за дурака держишь», — перебил я её. «Дурак и есть, «дунуть боялся». И она засмеялась, нагло так. У меня в глазах потемнело, и я её ударил кулаком в этот смеющийся рот. Она упала, а я ушёл, не обернувшись. Я не вернулся к себе на базу, пошёл в лес, я никого не мог видеть. Потом сел на электричку, поехал к другу, он на заброшенной даче жил, там выпили, не знаю, сколько дней прошло. Потом, когда пришёл в себя, решил вернуться на базу, собрать вещи и уехать далеко в Сибирь. Там меня уже ждали с наручниками. Я даже подумать не мог, что это из-за Светы. Если бы я знал раньше, покончил бы с собой.». Марьям сидела, не шелохнувшись. Ей было страшно начинать разговор. В ушах все время стучало — «как гюрза, черная и ядовитая». И это прочитал он, и это — о ней. Может быть, он просто пробежал глазами это место, не обратил внимание. Тогда можно говорить. — Вы прочитали? — Она вздрогнула от неожиданности. — Нет. То есть да. — Ваши показания немного расходятся с показаниями Волкова. Может, сейчас вы вспомните, что встречались утром с Волковым в тот день, просто забыли сказать об этом? — Нет. Я с ним не встречалась ни в тот день утром, ни когда бы то ни было ещё. И до смерти Светы понятия не имела о том, что у неё есть жених. Все его слова относительно меня — плод больного воображения. Он — или шизофреник, или просто хочет запутать следствие своей ложью. Никакого Сашу он не мог встретить у нас в номере в 8 утра. Даже если бы Света и захотела позволить себе что-то в этом роде, я бы этого не потерпела. Она постаралась выдержать его взгляд, но нервы её сдали: — Сергей Николаевич, и что же будет теперь? Нам устроят очную ставку? — Нет. — После долгой паузы последовал ответ. — Волков изменил показания, и в новой окончательной версии, которая, собственно и войдёт в дело, не упоминается эпизод встречи с вами. — Изменил показания? И что это значит? — Это значит, что вы больше не имеете к этому никакого отношения. — Не имею отношения… — прошептала Марьям заветные слова. И как молния пронзила мозг страшная мысль. — А если он снова изменит показания, придумает что-нибудь опять? — Не думаю, ему бедняге сейчас не до этого, во-первых, а во-вторых, я постараюсь держать ситуацию под контролем. — А когда я смогу уехать домой? — Я бы попросил вас задержаться ещё немного, — торопливо вставил Сергей, — пока дело официально не закроется. Ведь отпуск ваш ещё не закончился, так что вы можете продолжать отдыхать в Москве, не вызывая никаких подозрений дома. Кстати, ваши родители не проявляют беспокойства? — Нет. Они сами очень любят Москву, здесь много на что можно посмотреть — театры, музеи, и находят естественным моё желание остаться в Москве, если есть возможность. — Ну, тогда всё хорошо. Мне пора. Он встал и неторопливо пошёл к двери. — Сергей Николаевич, можно вас спросить, — запинаясь сказала Марьям, — что… будет… с Колей? — С Волковым? — удивлённо спросил Колесников, и как-то по-новому посмотрел на неё. — Странно, что ты об этом спросила. Ухо сразу уловило переход на неофициальное и интимное «ты». — Я могла бы, ну, может быть, помочь с адвокатом… — и осеклась о его взгляд. Она отвернулась к стене, пряча горевшее от стыда лицо. Вдруг она почувствовала, как мужская рука прикоснулась к её косе, наматывая и пропуская её через пальцы. — Не коса, а восьмоё чудо света. Она размякла от этой невинной ласки, и больше всего на свете ей захотелось уткнуться в грудь мужчине, перед которым не надо было строить из себя недотрогу, который знал, до какой степени она может быть плохой и не осуждал её, более того, уберег её от позора, рискуя собственной карьерой. Уткнуться и расплакаться. Но она не посмела перейти через жёсткие правила поведения, на которых была воспитана. — Мне в самом деле пора. — Донеслось до неё как сквозь вату. — Я позвоню завтра. — Нет, не уходите сейчас, пожалуйста. Мне сейчас очень плохо… Я боюсь сейчас оставаться одна… — Если бы ты только знала до какой степени мне это хочется самому. — Просто и искренне сказал Сергей. — Но я не хочу воспользоваться обстоятельствами и твоей слабостью. Когда дело официально завершится, а ты снова будешь сильной и независимой, вот тогда, если ты сама захочешь поговорить со мной просто как с обычным человеком, я с огромной радостью приду. Мне самому есть что тебе рассказать. Возможно, у нас больше общего, чем сейчас тебе кажется. Он наружной стороной ладони вытер скатившуюся на щеку Марьям слезу. Она стояла не шелохнувшись, боясь даже всхлипнуть. — Ты бы позвонила друзьям, близкому человеку, поговорила бы. — Нет у меня ни друзей, ни подруг по-настоящему близких, и не было никогда. Меня никто никогда не любил, кроме родителей, я никому по-настоящему не дорога. Мне некому звонить, а рассказать матери я не смогу… Я… я просто ненавижу себя. — У каждого в шкафу есть свои скелеты, Марьям. А у некоторых — даже несколько. Ты справишься, я знаю. Ты к тому же, очень красивая. Неужели тебе об этом никто не говорил? Марьям смутилась, но глаза у неё заблестели. Это были именно те слова, которые она хотела услышать. Сергей вздохнул и открыл дверь. — До свидания. Марьям подошла к зеркалу и улыбнулась самой себе.
Глава 7.
— Ну, как ты? — Я в порядке. — Я рад, что ты захотела встретиться со мной. Мне так нужно с тобой поговорить, даже не знаю с чего начать. — Я хочу вам сказать, что очень-очень благодарна Вам за то… — Нет-нет, Марьям, прошу тебя, не надо об этом. — Я прекрасно понимаю, если бы не вы, я бы по уши влипла… — Марьям, прекрати. Тебе не за что быть благодарной. Мы сейчас просто обыкновенные люди, не имеет значения как мы познакомились. Это пусть останется в прошлом, которое я уже не помню. Если человек будет всегда всё помнить и никогда ничего не забывать, он свихнётся. По себе знаю. Они сидели в креслах, разделенные журнальным столиком в номере у Марьям. На столике были пирожные, конфеты, кофе. Его Марьям приготовила маленьким кипятильником, а фарфоровые чашечки по этому случаю она специально купила в универмаге. Выглядела Марьям сногсшибательно, в модной очень женственной блузе и кокетливой коротенькой юбке в клетку. На ногах, разумеется, были тонкие колготки и только-только появившиеся в чековых магазинах французские плоские ботиночки из черной мягкой лайки. Она постаралась не злоупотребить духами, но от того, что волновалась, надушилась три раза «Мажинуаром», и у неё у самой кружилась голова от его волшебного аромата. — Даже мать, которая обязана заботиться о своём ребёнке, требует благодарности за то что она родила, кормила-поила, одевала и так далее. Моя мама, во всяком случае, от меня требует изъявлений благодарности практически ежедневно за беззаботную юность, за красивую одежду, за роскошь. Ну, а вы, вы спасли мои честь и достоинство. Я прекрасно понимаю, что стоит за словами, что Волков изменил показания, несмотря на то, что вы их так незаметно произнесли. Всё это она проговорила скороговоркой, не давая Сергею вставить слова, несмотря на все его попытки. Произнося последнее предложение она поднесла руки к горлу, как если бы задыхалась, дергая что-то у ворота блузки. Не успел Сергей опомниться, как она опустила руки, в одной из которых что-то блестело. Она разжала руку, и изумленный Сергей увидел золотую цепь с книжечкой-Кораном. — Я от всей души прошу принять на память от меня эту вещь… Сергей закрыл глаза, через секунду он встал и быстро пошёл к двери. — Нет, Сергей, нет! Не уходи, прости меня! Я же, на самом деле, имела ввиду, просто на память, — в полном отчаянии закричала Марьям и бросилась за ним. Она настигла его уже у открытой двери, захлопнула её, продолжая говорить: — Ведь друзья всегда оставляют о себе на память что-то, — не замечая, что оказалась в ловушке, в углу узкого коридора номера. В следующее мгновение она почувствовала на себе всю силу мышц молодого тренированного тела. Она оказалась буквально пригвождена к стенке, не в силах даже шевельнуть мизинцем, а губы в первый раз в жизни почувствовали на себе крепкий с привкусом табака мужской поцелуй. Автоматически включился инстинкт самозащиты: вырваться, ударить, убежать. Но она была совершенно лишена и свободы движения и свободы выбора. И в следующее мгновение, когда инстинкт выключился, уступив место другому, не менее могучему, — ее всю заполнило восхитительное чувство от осуществления самой вожделенной мечты, вот так красиво до боли в мозгу получить страстный горячий поцелуй… Словно прочитав её мысли, железные объятия Сергея разомкнулись, поцелуй настолько ослаб, что напоминал дуновение легкого ветерка, ласкающего пылающие губы. Теперь выбор был: отодвинуть лёгкую как соломинка преграду и уйти… Если она даже слегка оттолкнет… Ну уж нет, ни за что! Она крепко сомкнула руки на широких плечах и ответила робким неумелым поцелуем. День пролетел как минута. Сергей с удивлением обнаружил, что за окнами темно и стараясь не потревожить девушку, уютно устроившуюся у него на коленях, посмотрел на часы. Было уже около десяти вечера. Он был в полном тупике и не знал, что делать дальше. И как любой мужик, даже очень порядочный, принялся раздумывать о «перспективе». Даже теоретически трудно было вообразить, что невинная девушка, к тому же из далёкой южной республики с жёсткими восточными традициями, захочет пойти на близость. Ну, а что дальше? Всё-таки не мальчик, вот так вот просидеть в кресле. А «пойти в атаку» и получить по рукам и щекам с последующим позорным выдворением, сопровождаемым слезами разочарования, — явно, не годится. Уйти самому — нет ни сил, ни желания, ни воли. Пожалуй, разумней всего начать «разведку». — Маш, ты не заснула? Знаешь, уже поздно. Тебе не хочется меня выставить, отдохнуть одной? — внутренне весь напрягшись, проговорил Сергей, — а что если в ответ получит — «ой, правда, как поздно, тебе пора». Но ответа не последовало, только сильнее сжались её руки у него на шее. Это обнадёживало, но всё-таки не было приглашением остаться, а могло просто означать начало затянутого прощания. Он нежно погладил её колено и осторожно провёл рукой наверх. Реакции не последовало. Его рука нащупала непривычные очертания кружевного нижнего белья. — Ты что, вот так и ходишь в этот холод по Москве? Ты же всё застудишь, так нельзя, надо одеваться тепло. Марьям рассмеялась и нежно погладила его по лицу. — Какой ты милый, как наверное, любой европейский мужчина. Вы совсем другие, никому из наших не пришло бы в голову даже подумать, не то что проявить заботу о здоровье женщины, о её желаниях, потребностях. Они потребители… — Кто европейский мужчина? Я? — Да, конечно. С такими чудными голубыми глазами и белой кожей. Она даже пахнет по-особому, пахнет чистотой. — Да ты расистка, дорогуша. Что это за разговоры про белую кожу, — улыбнувшись проговорил Сергей. Ему ещё никогда не было так легко и хорошо. — Я вот возьму и привлеку тебя за расизм. — У тебя очень красивая улыбка. Я ещё ни разу не видела, как ты смеёшься. — Потому что я не смеялся. Во всяком случае, я не помню когда это было в последний раз, наверно в школе, до армии. Он замолчал, но было видно, что порывается сказать что-то. Но вместо слов только порывисто обнял её. — Маша, у меня просто нет сил оторваться от тебя. Без тебя я как больной, у которого отняли шланг с кислородом. Если не выгонишь, сам не уйду. Мне очень нужна ты, рассказать тебе кое-что, но я не уверен, что могу злоупотреблять твоим вниманием, терпением. В конце концов, ты не обязана выслушивать излияния психа. — Ну, что ты говоришь! Я больше всего на свете не хочу, чтобы ты уходил. Мне ещё никогда не было так хорошо, ты такой милый и нежный. Я хочу… я хочу тебя до смерти… Она встала и протянула руки, сразу же встретившиеся с его ладонями. — Маша, — хриплым голосом проговорил Сергей, — я не хочу, чтобы ты потом раскаивалась и сожалела об этом из-за последствий… — А вот последствий никаких быть не должно, — жестко прозвучало в ответ. Она с силой надавила на его плечи, и он буквально рухнул на пол. Она опустилась рядом на колени и нежным толчком опрокинула его навзничь. Длинные волосы как шёлковый полог закрыли его лицо и отгородили от всего мира. — Ты сделаешь, как я тебя попрошу? – прошептала Марьям.
— Ты самая настоящая колдунья. Нет, — пэри. Так ведь у вас они называются? Ты пери, а я твой пленник, и ты со мной можешь делать всё, что захочешь. Только разве пэри занимаются любовью с мужиками? — Обязательно, а иначе от их волшебной силы ничего не останется.
Глава 8.
… Выжженная глинистая земля, ни единой травинки, пыль, поднятая сапогами, безжалостное солнце — наверное, на земле нет более безрадостного места. Как только здесь существуют люди? Вон видны их убогие жилища, назвать домом язык не поворачивается. И как тут мог расцвести такой необыкновенной красоты цветок. Вон там, прелестный голубой цветок, или девушка в голубом одеянии. Она вышла встретить его, вот уже можно разглядеть лицо, и можно быть уверенным, оно не несёт ненависти или холодного, насмешливого презрения. Конечно, ведь это его Маша, воспитанная в одной общей для обоих стране, говорящая на одном с ним языке. Вот она побежала навстречу ему, а он — ей навстречу. И командир ничего не сказал, понятно, сам бог войны не удержит солдата в строю в таком случае. Вот уже слышен счастливый девичий смех, вот нежные руки сомкнулись в крепком объятии. Но что это вдруг за неприятный привкус во рту? Господи, это же кровь! Откуда?! Маша… Кровь хлыщет из её перерезанного горла. Кто это сделал… Не я… Я не мог… Это не я-Я-Я…
…Марьям в банном халате вертелась в ванной перед зеркалом. «Я танцевать хочу, Я танцевать хочу…», — напевала она песню Элизы. Да что танцевать, она могла бы взлететь, до такой степени она была наполнена счастьем. Вот он секрет, наконец-то она всё поняла. Жаль, что это произошло из-за трагедии. Бедные Света и Коля. Две погубленные молодые души. Но Любовь забирает время от времени свою страшную дань. А если бы она промолчала бы, сказала бы в тот роковой день, что Света уже ушла. И не встретилась бы с Сергеем… Нет, против судьбы не уйдёшь, и в самом деле, она ведь ничего такого не сказала. И ведь, Коля не хотел убить девушку, он просто ударил её. Несчастный случай, завершивший цепь Светиной лжи и обмана. В этот момент она услышала крик. Это кричал Сергей. Она быстро выбежала из ванной, и увидела его на полу. Тело его содрогалось в конвульсиях, сопровождаемые глухими стонами. Марьям застыла на миг, а потом подбежала к нему, опустилась рядом, подняла его голову и положила к себе на колени: — Всё, Серёжа, это был просто сон. Сон. Кошмарный сон, он закончился. Сергей открыл глаза, посмотрел на Марьям долгим взглядом, словно не узнавая и в глазах его отразилась неимоверная боль. — Нет, — с мукой в голосе ответил Сергей. — Он никогда не закончится. В один день я не выдержу… — Нет, Серёжа. Он на самом деле закончился, твой кошмар. Я его сейчас прогоню. — Она посмотрела в горевшие лихорадочным огнём глаза и поцеловала их. — Ты ведь меня видишь во сне, правда? — вернее лицо, похожее на моё? И ты убиваешь … — Ты знаешь, Маша, когда я тебя увидел, я подумал, что эта сама смерть пришла за мной. — Я так и поняла, я ведь знаю, что ты воевал в Афганистане. Я похожа на тех женщин, да? Но, окажись на твоём месте, я бы делала то же самое, что и ты. И поверь, чего бы мы там ни делали, это детские шалости по сравнению с тем, что творят они. Без всяких кошмаров по ночам и самоистязаний. Я знаю, о чём говорю, — добавила она глухо. Утром Сергей проснулся с необыкновенно ясной головой. Комната была залита мягким солнечным светом. В номере было аккуратно всё расставлено по своим местам. Идиллическую картину дополняла особенно красивая сегодня Марьям, сидевшая в кресле и пьющая кофе. Правда, какая-то она была немножко чужая вроде. Или просто показалось. Он молча с вещами прошёл в ванную, а когда вышел, то увидел, что постель была аккуратно застелена, а на столике в чашечке дымился ароматный кофе для него. В воздухе витала лёгкая напряжённость и недосказанность. Он подошёл к Марьям, взял её руки в свои и поцеловал их. Марьям довольно сдержанно улыбнулась, как будто из вежливости ответила на поцелуй и, кашлянув, сказала: — Кофе остынет. Сергей сел в своё кресло, с аппетитом уплетая пирожные, начал обдумывать слова для официального предложения. — Маша, мне бы хотелось сделать для тебя что-то очень важное. — Да, я как раз хотела тебя попросить, — перебила она его радостно, — я купила билет на самолёт позавчера. Но ты сам знаешь, как сейчас трудно с билетами, даже за пятнадцать дней вперёд еле-еле достанешь. Так что на самолёте я смогу улететь только через двенадцать дней, а на поезде трястись одной в общем вагоне трое суток — с ума можно сойти. В купе тоже нет билетов на несколько дней вперёд. Я очень прошу тебя, посади меня на самолёт сегодня. Для вашей системы всегда имеется броня. — Нет. Ты не уедешь сегодня, и не завтра. И не через двенадцать дней! Ты не дослушала меня. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Это — судьба. Это не просто так, что мы встретились. Нас все поймут. Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, я женат. Но и для неё будет лучше развестись со мной сейчас, у неё будет шанс встретить человека, который по-настоящему её полюбит. Мы прямо сейчас поедем домой к моей матери, и поговорим честно с ними обеими. Я не могу тебя потерять. В его глазах опять появились лихорадочные отблески. Марьям заметно побледнела. — Ты меня не потеряешь, если сам этого не захочешь. Я совершенно свободна, никаких обязательств ни перед кем у меня нет, я могу хоть сейчас идти в ЗАГС или ждать месяц, год, если потребуется. Но врываться в твою семью… нет, я не могу, сейчас я не должна. Не знаю даже, насколько это честно, вот так, как ты хочешь, поехать к твоей матери. Может, это вообще неуместно! Может, сейчас твой сын тяжело заболел, а может твоя семья ждёт тебя за праздничным столом, чтобы сообщить новость о предстоящем рождении второго ребёнка. А мне следует быть в тени, ждать от тебя вестей у себя дома. Кстати, меня ждут не только родители, но и работа, любимая работа. Я безумно соскучилась и по родителям, и по работе и по дому. Я должна ехать. — Хорошо, я погорячился. Я провожу тебя через пару дней, у тебя до конца отпуска ещё три дня, а там суббота — воскресенье. Марьям резко поднялась с кресла и подошла к окну. Чувствовалось, что она в крайнем раздражении. Сергей поднялся вслед за ней. — Маша, Машенька, что я сказал или сделал не так? Я тебя чем-нибудь обидел? — Нет, нет! — Она обняла его, из её глаз потекли слёзы. — Я смертельно устала, я очень-очень хочу домой, мне здесь было так холодно, страшно. Я пережила здесь кошмар, да, и необыкновенное счастье тоже, с тобой, конечно… Но я чувствую себя больной, измождённой до смерти. Мне кажется, что я здесь не только дня, а даже часа не выдержу. Я тебя умоляю, давай поедем в аэропорт прямо сейчас. Каждые два часа есть рейсы, посади меня на ближайший. Они ехали в аэропорт в полном молчании. Сергей сам сидел за рулём «Волги». Марьям хотела спросить, что эта за машина, но не решалась. Он гнал машину на большой скорости, и Марьям боялась, что они перевернутся. Когда они вошли в аэропорт, то Марьям сразу же прошла в самое укромное, тихое место, и сказала, что подождёт его здесь. Сергей взял её паспорт с билетом где-то уже через полчаса пришёл обратно. Произошедшая с девушкой метаморфоза поразила его. Во-первых, на голове появилась откуда-то цветастая шаль, а во-вторых, холодный отчуждённый взгляд. Так смотрели на него Там, это было больно, но понятно. Но чтобы «родная» Маша смотрела так — после того, как он положил к её ногам всего себя, — это было непонятно и обидно. Она нетерпеливо раскрыла билет, лицо её расцвело от радости: — Ой, посадка прямо сейчас! Через пару-другую часов я буду дома. Она, не поднимая головы, медленно сложила билет, положила в паспорт, затем медленно открыла сумочку и не спеша начала перекладывать паспорт из одного отделения в другое. Наконец, она, тяжело вздохнув, посмотрела на Сергея, как смотрят на постороннего, и сказала: — Большое спасибо, за всё. Мне надо идти, провожать больше не надо, я смогу найти нужное место. И всё. — Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — вдогонку спросил её Сергей. Она обернулась. В глазах была влага, и, если не любовь, то что-то очень похожее на неё. — Я унесу с собой твои кошмары. Она быстро повернулась и ушла. Сергей остался стоять на месте. Он не допустит слабости, ему это и не к лицу, бывшему афганцу, офицеру. Он сейчас же уйдёт, вот только убедится, что с посадкой всё нормально. Он прошёл к месту регистрации, стараясь держаться подальше. Вот знакомые до боли небритые смуглые лица, женщины в цветастых платках и тяжёлых немодных пальто. А вот и она, необыкновенный красоты цветок в компании уродливых колючек. Вон, какая-то тётка со сросшимися бровями и здоровенным задом, чмокает и обнимает её. Марьям криво улыбается ей, и что-то говорит в ответ. «Чужая среди своих, своя среди чужих», — подумал Сергей. Скоро всему этому придёт конец, этому видимому братству, и он уйдёт навсегда, как уходит сейчас Марьям. Она прошла досмотр и исчезла из виду. Сергей прислонился к стене и закрыл глаза. — Сынок, тебе плохо? — участливо прозвучал старческий голос с непередаваемой чисторусской интонацией. — Нет, отец, всё хорошо. Спасибо. Ему стало как-то очень здорово от родной теплоты, и он быстро вышел из здания аэровокзала. Марьям прошла на своё место в салоне самолёта, сложила дублёнку и неожиданно услышала: — Разрешите Вам помочь? Симпатичный молодой человек, не услышав отказа, взял дублёнку и аккуратно разложил её наверху. — Спасибо. — Вежливо сказала Марьям, опустив глаза, и села на своё место. Она подумала про себя, что раньше обязательно грубо и холодно ответила бы «нет», следуя маминым советам. Как она была глупа! Она боковым зрением видела, что парень смотрит на неё, без конца оборачиваясь в своём кресле. И вот она позволила встретиться с ним глазами, на миг, чуть-чуть улыбнулась уголками губ ничего незначащей вежливой улыбкой и убрала взгляд. Через несколько минут молодой человек подошёл к их ряду и горячо попросил сидевшего рядом соседа поменяться местами, чтобы сесть рядом с бывшей сокурсницей, неожиданно оказавшейся в одном самолёте. — Мурад. — Марьям. — Я знаю. Я Вас видел пару раз в университете с вашим отцом. А у меня с собой плейер, взял в дорогу послушать. Тут как раз кассета, я её давно искал. Хотите послушать? Марьям надела наушники и вздрогнула, услышав: Но если есть в кармане пачка сигарет, Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день, И билет на самолёт с серебристым крылом, Что, взлетая, оставляет земле лишь тень. — Если хотите, я перепишу для Вас. — Конечно, хочу. Это моя самая любимая песня. Мурад вытащил из кармана записную книжку, открыл её на букву «М», и Марьям, ни на секунду не колеблясь, записала свой телефон. Сергей, измотанный и опустошённый, вошёл к себе домой. Празднично одетый сынишка выбежал навстречу: — Папа, а у нас праздник. Мама сделала вкусный- превкусный торт. Я уже попробовал кусочек. А то тебя всё нет и нет, а я очень хотел. В комнате стол был красиво накрыт, как будто ждали дорогих гостей. Сергей прошёл к столу, налил водки и подождал, пока жена сядет рядом. — А почему ты не спрашиваешь, в честь чего я так старалась? — Потому что я знаю. В честь нашей дочки. Он чокнулся рюмкой с рюмкой жены и немного отпил. У неё на глазах появились слёзы. — Ты заметил. Теперь, если кто скажет, что ты не обращаешь на меня никакого внимания, я знаю, как ответить. Но почему дочка, а вдруг родится мальчик. — Дочка. Я даже имя знаю. Маша. — Почему Маша? Я не против, но почему бы не назвать в честь твоей матери? Она погладила его по щеке. В нос ударил запах жира и пота. То ли от этого, то ли от того, что кожа помнила другие прикосновения и другой, волшебный запах — его всего передёрнуло. Но он виду не подал. Выждав для приличия пару секунд, он похлопал по жениной руке и убрал её со своего плеча: — Потому что это имя волшебное. Я выйду покурю. Он вышел на балкон, всей грудью вздохнул свежего холодного воздуха и его всего пронизало чувство покоя в душе, и ещё ощущение сбывшегося чуда. И у этого чуда было имя — Маша…