Сеанс стихотерапии Нади Делаланд

    Поэт, литературный критик, кандидат филологических наук, арттерапевт Надя Делаланд провела в Донской государственной публичной библиотеке занятие по психотерапии. Всех присутствующих – литераторов, инженеров, психологов, педагогов — познакомили с базовыми техниками стихотерапии, которые сами по себе обладают терапевтическим потенциалом. Но в данном случае они, прежде всего, были необходимы для того, чтобы понизить порог восприятия для поэтических текстов, создать условия для более глубокого взаимодействия со стихами, подключить сенсорные каналы и расширить представление о действии поэзии.

   Надя Делаланд: в любом разговоре о современной поэзии Ростова это имя  назовут обязательно. Её живые, трогательные, сложные, очень современные и всегда неожиданные стихи знают и в Москве, и в Израиле, и в Белоруссии, и в Америке – на широких просторах русскоязычной поэзии. Надя в 2014-м получила Гран-при международного конкурса «Дорога к храму» в Израиле, она победитель «Чемпионата Балтии по русской поэзии» (Рига, 2016), национальной премии «Поэт года» в основной номинации (Москва, 2014), конкурса «Вечерние стихи» (Москва, 2014), лауреат Волошинского конкурса, автор 12 поэтических сборников и огромного количества публикаций в столичных и зарубежных изданиях. Стихи Нади Делаланд переведены на немецкий, итальянский и армянский языки. 

Справка: Надя Делаланд – поэт, арт-терапевт, литературный критик. Родилась в Ростове-на-Дону. Окончила Ростовский университет, кандидат филологических наук (диссертация «Семантическая емкость слова в рамках теории семантического поля (На материале поэзии М. И. Цветаевой)»). Преподавала в ЮФУ латынь, языкознание и спецкурс по языку Цветаевой. Окончила докторантуру Санкт-Петербургского государственного университета. Автор многочисленных поэтических книг и публикаций в периодике («Арион», «Дружба народов», «Звезда» «Нева», «Новая юность», «Литературная учёба», «Вопросы литературы», «Футурум-арт», «Зинзивер» и других изданий), лауреат множества международных литературных фестивалей и конкурсов. Поэтические публикации и рассказы подписаны псевдонимом Надя Делаланд, научные и критические статьи – биографическим именем Надежда Всеволодовна Черных. Вела литературное объединение при библиотеке имени А. А Ахматовой в Домодедово. Куратор литературных мероприятий. Сейчас живёт в Москве.   

  Надя Делаланд – это поэтический псевдоним. «Мой псевдоним взят в честь Пьера Делаланда, сквозного закадрового персонажа Владимира Набокова. Смысл псевдонима был в том, чтобы разделять стихи и биографию. Мне всегда казалось, что их нельзя выводить друг из друга.» — говорит Надя.

   Надежда Всеволодовна Черных — кандидат филологических наук, сейчас готовится к защите докторской в СПбГУ. Занимается воздействием поэзии на сознание. Тема диссертации звучит так: «Суггестивный потенциал языка поэзии». 

   «Суггестивность — это воздействие на глубинные слои психики. Она связана с вхождением в измененное состояние сознания — сначала поэта, пока он пишет стихотворение, а затем и читателя — в том случае, разумеется, если он склонен к восприятию поэзии. То есть можно сказать, что текст на языковом и интонационном уровне фиксирует то особое состояние, в котором находился поэт, и оно передается читателю. В этом и состоит суть воздействия, на мой взгляд» — объясняет автор. 

  На основании этих представлений о роли поэзии Надежда Черных разработала собственную методику поэтической арт-терапии, которая уже была представлена ею в разных городах, а теперь – и в её родном Ростове.

       Я попросила её ответить на несколько вопросов.

— Надя, я не раз слышала, как первая реакция людей на слово «стихотерапия» была недоумевающей – будто это оксюморон. «Разве стихи могут лечить? Ведь они по большей части – о боли, сердечных муках, переживаниях…». И всё же настоящая поэзия скорее исцеляет душу, нежели вгоняет в депрессию. Чем объяснить такое противоречие?

 — Часто, особенно после лекций о поэзии и занятий по арт-терапии, ко мне подходят люди и рассказывают, как в свое время стихи помогли им выздороветь, пережить потерю близкого человека, спасли от тяжелой депрессии и даже от самоубийства. Причем, стихи, которые они читали или писали сами, в самом деле, были далеки от оптимизма. Помните, слова замечательного ростовского поэта Бориса Габриловича, погибшего совсем юным: «Стихи слагаются о боли,/ И больше нет на свете тем. / Все остальное — лишь обои, / Которые сорвут со стен…» Но здесь нет никакого противоречия. Для начала мы можем вспомнить древнегреческую трагедию с ее катарсисом — очищением, которое испытывал зритель, сопереживая ужасам, творившимся на сцене. А ведь там чего только ни происходило — и убийства разной степени изощренности, и инцест, и бог знает что еще. 

    В какой-то мере при восприятии стихов действуют сходные механизмы: тот, кто читает или пишет стихотворение, во-первых, объективирует свою боль, она делается чем-то внешним, а во-вторых, он ее эстетизирует и переживает уже на совсем ином уровне, она становится частью произведения искусства. Подняться над своими переживаниями, перестать совпадать с ними, позволяет еще и выход за пределы самотождественности, присущий большинству измененных состояний сознания. Возможно, хотя здесь я уже фантазирую, состояние, возникающее при взаимодействии со стихотворением, чем-то напоминает ультрапарадоксальную фазу сна, которая характеризуется еще более измененной реакцией нервной системы на раздражитель по сравнению с бодрствованием, чем парадоксальная (во время которой слабый раздражитель вызывает сильную реакцию, а сильный незначительную). При ультрапарадоксальной фазе сна меняется знак — положительное воспринимается как отрицательное и наоборот.

— Стихотерапия – твой термин? А сама идея такого излечения поэзией – твоя, или есть аналоги?

 — Можно сказать, сколько существует видов искусства, столько и видов арт-терапии. Самый распространенный вид, пожалуй, все-таки связан с рисованием и лепкой. На втором месте, по моим наблюдениям, — музыкальная терапия. Дальше — танцевальная. Но это все примерно. Как у Марка Твена: «Есть ложь, гнусная ложь и статистика». Искусство, как таковое, обладает способностью гармонизировать психосоматическое состояние человека, канализировать его эмоции и т. д. Стихотерапия поэтому используется, в определенном смысле, с тех пор, как возникла поэзия — это очень давно, по некоторым данным даже раньше, чем сформировалось прозаическое высказывание. Что касается термина, то он, конечно, вошел в оборот существенно позже — но достаточно погуглить, чтобы убедиться в его интенсивном использовании. К сожалению, я не могу особенно прокомментировать другие стихотерапевтические методики, поскольку они явно исходят из совершенно иных теоретических предпосылок, чем моя. А я исхожу, в общей сложности, из двух убеждений. 

   Первое, о котором я уже упомянула: поэзия связана с измененным состоянием сознания (которое по старинке называется вдохновением, характеризуется рядом черт, присущим трансам, и состояние это, что тоже немаловажно,  запечатлено в тесте стихотворения на языковом и интонационном уровне, и может при удобном случае быть передано читателю). Второе связано как раз с этим самым удобным случаем. Дело в том, что у большинства читателей сформировался извращенный навык восприятия стихотворения. При таком восприятии — логическом, рациональном, осваивающем только поверхностную смысловую канву — мы просто не даем стихотворению шанса, что называется, «развернуться». Оно оказывается фантиком от конфеты, который мы недоуменно прожевываем, и даже не замечаем того, что конфета  выпадает. Мы не виноваты — так нас учили в детском саду, в школе, так учили наших родителей. Начиная с настойчивого требования читать стихи «с выражением», интонируя их по синтаксическому членению, как в прозе, игнорируя ритм — и заканчивая тем, что основная нагрузка рассуждений о смысле стихотворения связана с биографическим обстоятельствами, при которых оно было написано, в лучшем случае — разбором образов, метафор и рифм. Так вот, на арт-терапии важно создать те условия, которые в идеале возникают спонтанно и самопроизвольно при соприкосновении со стихотворением, то есть, оно «выбрасывает» читающего стихотворение в измененное состояние сознания. Условия, при которых посредством различных упражнений, позаимствованных из телесно-ориентированной терапии, психотерапии, духовных практик, а где-то из личного опыта, связанного непосредственно со стихописанием, человек входит в такое состояние одновременно концентрации и расслабления, так, пользуясь словами И.А. Бродского, «ускоряет» свое сознание, что стихотворение открывается ему гораздо больше, чем до этого. Но об этом можно слишком долго говорить. Это в двух словах.   

— Расскажи о твоём сотрудничестве с психиатрической клиникой. Какие именно пациенты принимали участие в сеансах арт-терапии? Удалось ли добиться положительного результата? За счёт чего, что именно менялось в сознании этих людей?

— Пару лет назад я довольно подробно рассказывала о работе в московской клинике Преображение в интервью для журнала «Знание — сила» и сайта «ЧасКор» (расширенный вариант), которое у меня брала Ольга Балла. Интервью называлось «Разноцветными голосами», и оно доступно в сети (http://www.chaskor.ru/article/raznotsvetnymi_golosami_39891)

   На первом же занятии в клинике «Преображение» пару лет назад, произошло чудо – попал в группу мальчик 15 лет с шизофренией, он очень плохо себя чувствовал, был весь белый, трясся, перебирал руками… Когда я спросила его о стихах – ответил, что не любит, не читает. И вот в процессе занятия он начал общаться – мы делаем упражнения в парах, дышим разными цветами и так далее. Есть игровые упражнения, создание необычных словосочетаний – и этот мальчик стал даже смеяться! Врачи мне потом сказали – это невозможно, течение этого заболевания такого не предполагает, он никогда себя так не вёл! И второе занятие нам просто сорвали, потому что пришла на него вся клиника – а надо бы не более десяти человек. И вот так происходит каждый раз. Приходят больные, зависимые от алкоголя или наркотиков, в депрессии, они просто плачут, односложно отвечают. А в игровых занятиях и они как-то раскрываются… 

  Еще я приняла участие в фестивале «Нить Ариадны» — провела семинар по арт-терапии в Доме ученых, а буквально перед приездом в Ростов меня пригласили в центр помощи детям с особенностями развития «Надежда». Это тоже был очень интересный опыт. Особенно меня поразил эффект от арт-терапии для деток с ДЦП и аутизмом. Но это тоже совершенно отдельная тема для разговора.

— Насколько я знаю, твоя методика полезна не только душевнобольным. Ты проводила несколько сеансов специально для поэтов – им это помогает раскрыться? А можно ли таким образом раскрывать способности одарённых детей?

 — Вот тут начну несколько издалека. Антропологи и культурологи давно выяснили, что человеку свойственно переживать измененные состояния сознания и искать этих переживаний. Еще в доиндустриальных обществах люди шли на довольно неприятные процедуры, чтобы добиться перехода в другое состояние (длительное голодание, лишение сна, истязание плоти, отрубание мизинцев и вырывание ноздрей, временное утопление). Настолько высоко ценился итог. Мы сегодня утратили культуру переживания трансов, они не встроены в нашу жизнь в качестве обязательного условия прохождения через сложные этапы нашего развития, отсюда — разного рода аддикции и душевные болезни. То есть, раз нам требуется трансформация, и мы должны для ее совершения пройти через опыт измененного состояния сознания, но не умеем сделать это зрелым способом, помимо нашей воли человеческое естество заставляет нас это сделать насильно и болезненно. Содержания бессознательного тогда врываются в психику, сносят центр сознания, погружают в хаос, в безумие. Но, на мой взгляд, душевная болезнь — это часто застревание в прохождении сложного жизненного испытания. 

   Станислав и Кристина Гроф несколько лет назад составили и издали книгу «Духовный кризис», которая в целом о том, что важно двигаться вперед, а не возвращаться в условную нормальность. Это как рождение — когда-то было хорошо в утробе матери, но начинаются роды и надо перейти в новое качество, пути назад уже нет. Если мы обратимся к книги Уильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта», мы сможем убедиться в том, что многое из того, что потом было канонизировано различными конфессиями, переживалось в терминологии нынешней медицины как острый психоз. Поэтому, конечно, я думаю, что и совершенно здоровым людям, которых я не встречала, но уверена, что они существуют, стихотерапия будет, если не полезна, то приятна. Это всё я сказала к слову «душевнобольные», потому что нахожу его не то чтобы неполиткорректным, а скорее — сбивающим с толку, мешающим разобраться с теми явлениями, которые под него подводятся. Но, да, собственно, до того, как заняться непосредственно стихотерапией, я вела молодежное лито, там участники как раз раскрывались, находили свой голос. А с детьми занятия всегда проходят особенно хорошо, потому что у детей и так состояние сознания изменено по сравнению со взрослыми. Этим в определенной степени и объясняются их невероятные способности к обучению — например, к ошеломительно быстрому освоению языка. Об этом я тоже уже писала. 

— Твои «Литературные сезоны» в домодедовской библиотеке им. Ахматовой собрали множество звёздных имён. Домодедово действительно превратилось в «поэтические Нью-Васюки». Планируешь ли продолжить?

 — Это было хорошее время, я с огромной благодарностью вспоминаю Домодедово и нашу библиотеку. Горжусь тем, что немного раздвинула поэтический горизонт для многих жителей этого города, особенно пенсионеров и школьников, которые не могут часто выбираться в Москву, несмотря на то, что это относительно недалеко. Как дальше сложится, пока не знаю — время покажет.

                                                              *  *  *

   Мы поговорили, однако мне показалось важным высказать своё мнение о стихах Нади Делаланд. 

   Это сложная поэзия. По нынешним временам – и вовсе элитарная. Та, что мешает превращению в планктон. Причём делает это активно – ибо цепляет, не оставляет места равнодушию. С белой ручки не стряхнёшь да за пояс не заткнёшь. И сразу в сторону не отложишь – ибо начинается стих всегда ярко и обаятельно, затягивает, как омут – а дальше в нём такое водится… И второй раз перечитываешь, потрясённый, сам себе не веря – да кто же она? Откуда она это знает?!

   Возможно, она старше нас всех – на пару жизней. И потому умеет смотреть незашоренным взглядом ребёнка, без стереотипов.  Ведь мы слышим то, что привыкли слышать. А привыкать – нельзя. Мы заболтали слова. Она заново открывает их смысл. Соединяет несоединимое – возникают немыслимые резонансы. Она умеет разглядеть явление до донышка. Так видел мир герой Экзюпери.

Оттого и тянут магнитом эти стихи – явственно ощущаешь, как облетает шелуха с твоих мозгов. И тоже – пусть ненадолго – начинаешь так мыслить, так видеть – не достигая, конечно, ни её глубины, ни её амплитуды. Но открывая что-то в себе. Это очень заразительно. Ты ещё долго не можешь выйти из образа. 

Здесь всё – предмет поэзии. Тебе и в голову не пришло бы, что о таком тоже бывают стихи, что они, оказывается, водятся везде – от детского лепета до компьютерного сленга, она очень-очень много знает об этом мире, и «знает прочно», бережно – о таких его тонкостях и нюансах, с таким буддистским почтением к каждому живому существу – шороху, блику, звуку… Я намеренно не привожу цитат – как я вам покажу море, принеся каплю на ладони?

Всё – предмет поэзии, и нет запретных тем. Ибо чистому – всё чисто, ребёнку можно говорить обо всём. Ему смешны и непонятны наши пуританские ограничения. И верлибры — совершенно живые, а у многих других я их вообще не воспринимаю. И Надин  отчаянный циничный юмор свежее осеннего леса. И этот переход планов одного в другой, ускоряющий сознание, открывающий новые измерения… Так умеет только она, ни у кого нет и близко ничего похожего. Слова «стиль» здесь как-то мало, это, наверное, метод познания.

Здесь нет гражданской позиции и патриотического надрыва. Она говорит о другом. О человеке и его месте во Вселенной. О любви и смерти. Кто ещё так искушён и пронзителен в исследовании этих двух стихий? Прочтя несколько строк, останавливаешься, поднимаешь голову – и видишь, что очнулся, вспомнил нечто самое главное, накрепко забытое тобой.

Её стихи – весёлые и ласковые. В них очень много юмора и ни капли педантизма. Тебе и смешно, и видишь – как больно, и чувствуешь – тебе всё доверили, ничего не скрыли, это дорогого стоит. Все стихи – о боли. Больно всем, но она умеет эту боль разглядеть, структурировать. И уже не так страшно и одиноко, спасибо, доктор.

Она дитя природы. Ей нетрудно договориться с дождём, с деревом и птицей. Ещё проще – стать бабочкой или ветром. Лес у Нади получается настоящий, многомерный, подробный, лучше, чем в «Аватаре». Даже запах листвы слышится, когда читаешь. Потом гуляешь где-нибудь в ботаническом, — и её строки сами на ум приходят, всё так узнаваемо. И всё, ты это прочёл, теперь эта «снега», эта липа – уже навсегда с тобой. Теперь и ты – дитя природы. Возвращение блудного сына. Ты посвящён. 

Это очень цельно. Меньше всего хочется это препарировать. Исследовать механизм…, нет, таинство её творчества дано только ей одной. И только стихами. Она сама вам всё об этом расскажет.

У неё весь стих – полёт, без взлёта и посадки, ей не нужна полоска земли, она не приводит бесконечное к конечному – и всё же пишет без отрыва от жизни, это и есть жизнь. Потому что – ничего лишнего, всё логично и математически точно, и никакой болтовни и рефлексии – она пишет о стихии – а не о себе в этой стихии. «Я» — растворяется, стихия – остаётся. Цельность. Высоколобая чистота.

Это психологическая поэзия. Лирическая героиня то в роли Ребёнка, то Родителя, то Взрослого. И холодная ирония в отповеди обидчику. И мудрая улыбка автора над сценой. А вы умеете так себя разглядеть и разложить на три проекции? А на четыре?

Это очень умные стихи. И очень красивые. Но любят ведь не за это. Они очень живые – в этом-то всё и дело. Очень трогательные и неожиданные. Вы сами увидите.

Помните, у Новеллы Матвеевой – «Быть должен кто-нибудь, гуляющий по саду…»? Пусть это будет наша Надя. Она – умеет.

 

Пришла пора дать слово стихам Нади Делаланд:

 

 

* * *

Ляжешь, бывало, днем, до того устанешь,

под двумя одеялами и под тремя котами,

на большом сквозняке закрывая правое ухо,

так и спишь — то девочка, то старуха.

За окном дожди умножают собою жалость

вон того листа и медленно окружают

бомжеватый дом, в котором ты засыпаешь

под тремя одеялами и четырьмя котами.

И когда последний лист упадет на землю,

разойдутся все прохожие ротозеи,

под пятью одеялами и десятью котами

ты заснешь так сильно, что спать уже перестанешь.

 

* * *

Яблоки на ветке — подойдешь

вспыхнут молчаливым и осенним,

надо воздух каплями просеять.

Обнимаю. Скоро буду. Дождь.

Пахнет пылью, синим, и гроза

смотрит, запрокинувшись, и водит

по воде рукою и травою

вздрагивает, закатив глаза.

Не дыши. Губами пробуй лоб.

Я вот-вот. Темнеет над обрывом.

Ахнет оземь, грянет, это ливень,

ливень, ливень, никакой не дождь,

повезло. И памятник в слезах.

Вот и все, теперь терпи убытки —

яблоки лежат в воде убиты

ливнем. Ливень, ливень, я гроза.

В воздухе снаряды и разряды,

на земле в траве в воде лежат,

каждое в руках бы подержать,

полежать бы с каждым рядом.

 

* * *

поезд поезд скоро ли я тронусь

что там ест похрустывая Хронос

где-то на границе с темнотой

плачут дети жалобно и громко

что же я как мне спасти ребенка

каждого кого окрикнуть стой

ой-ёй-ёй охотники и зайцы

раз два три увы не хватит пальцев

сосчитать грядущих мертвецов

у тебя щека в молочной каше

не умри женился бы на Маше

Вере с Петей сделался отцом

не стреляй у мальчика Миколы

скрипка он идет домой из школы

повторяя мысленно стихи

Пушкина все взрослые остались

теми же и даже тетя Стася

добрая и нет вообще плохих

положи на тумбу пистолетик

посиди немного в туалете

никого не следует убить

луковое горе наказанье

я же десять раз уже сказала

выбрось пульки постарайся быть

 

* * *

Немота — это дар. Все равно я с тобой говорю

то рассветом, то сном, то другими простыми вещами,

прикасаюсь травой, фонарями тебя освещаю,

это я — подойди хоть к какому теперь фонарю.

 

Раньше было сложней. А теперь обернись и смотри —

эта птица, и этот осколок, и тот переулок,

все фигурки Майоля под небом любого июля,

всё, что ты говорил.

 

* * *

Тело мое, состоящее из стрекоз,

вспыхивает и гаснет тебе навстречу,

трепет и свет все праздничнее и крепче,

медленнее поднимаются в полный рост.

 

Не прикасайся — все это улетит

в сонную синеву и оставит тяжесть

бедного остова, грусть, ощущенье кражи,

старость и смерть, и всякий такой утиль.

 

Эту музейную редкость — прикосновенье

и фотовспышка испортят и повредят.

Можно использовать только печальный взгляд,

долгий и откровенный.

 

* * *

                                                   Памяти Д. В. и Н.З.

— здесь нет никаких предметов лишь имена

— здравствуй Диана скажет она

— здравствуй Нина и обретет в руке

имя розы (золотом на корешке)

здесь нет никакого света но темноты 

тоже не видно — только выходишь ты

словно из-под воды проступает ворс

водорослей — на мертвой латыни «морс»

что-то другое

а тот кто сказал «не пей»

просто не знал детей

 

* * *

Бог не старик, он — лялечка, малыш,

он так старался, сочиняя пчелок.

Смотри, как хвойный ежик непричесан,

как черноглаза крошечная мышь… 

Но взрослые скучны, нетерпеливы,

рассеянны и злы, им невдомек,

какое счастье этот мотылек,

кружащийся над зреющею сливой.

И почему он должен слушать их,

когда его за облако не хвалят?

…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?

всех вас троих…

 

*  *  * 

Слава Тебе, показавшему мне свет,

воду, траву, сороку, луну, снег,

небо любого цвета, детей, дни

оны, трамвай, который идет в них,

 

книги, дороги, парки, листву, смех

мамы, кота и рыжий его мех,

гулкий колодец, поезд, стихи, дверь,

чтобы одна я, чтобы меня не две,

 

осень, весну, рожденье и, да, смерть,

радость дышать, наважденье вообще — петь,

вишню в цвету, Пастернака, латынь, мох

северной стороны, росомах, блох,

 

шторы, камин и танец его огня,

старость, носок на спицах, покой, меня. 

 

***

Медленно обучаюсь передавать 

вещи на небо буквами, запасаться

памятью, передав на нее права,

не дожидаясь всяких таких вот санкций,

чтобы потом — оттуда, где нет дышать,

где остановка времени и пространства

 

прорезь — читать по памяти, завершать,

переводить обратно, так и остаться,

чтобы свести под общий и, сидя в нем,

с не языка другого — в язык и — этот

руки держать на оба, взять их вдвоем,

быть их вдвоем, свести на себе два света

 

клином одним заклинило так, и вот,

Господи, посмотри на мой перевод.

 

* * *

Позвонить. Сказать: «Здравствуйте, я люблю Вас

и просто хотела бы послушать Ваш голос.

Говорите». Он бы ответил: «Алло? Вас не слышно!»

и повесил бы голову на рычаг.

Потому что нельзя говорить: «Я люблю Вас».

Это не принято. Можно звонить, когда есть

повод — как это? — информационный,

а не причина же всех причин.

 

* * *

Пошто ты не носишься со мной, как дурень с писаной торбой?

Не поклоняешься мне, как древние египтяне — кошке?

Не улыбаешься мне, как рекламирующие orbit?

И глаза твои не вылезли из орбиты на крабьей ножке,

лицезрея мою красоту, и талант, и другое, ну же?!

Почему ты, скотина, думаешь о работе,

когда нужно любить меня и не нужно

ничего больше?!

 

* * *

В зеленых двориках стоячее тепло,

янтарная жара, слегка качаясь,

по плотности навскидку что стекло

вхожу в него и все не получаюсь,

иду проточной улицей, сквозя

длиннобадылой тенью по забору,

вхожу в свои фантомы – дать и взять

все детство, подержать и бросить. Спорим,

что все осталось в каждом прикоснись,

куда ни поверни, о чем ни вспомни,

в знакомых бликах собственных ресниц

ростовский полдень.

___________________

© Андреева Ольга Юрьевна