О ДЕРЗНОВЕНИИ ПОЭТА
Дерзновение – в мире тотального прагматизма верить в силу стиха, почитать стихосложение вектором языкового развития, и, не чая получить материальных даров, оставаться верным делу, некогда избравшему тебя.
Дерзновенное дело поэта – нищего, выброшенного из обихода яви, видящего сверкающую соблазнами действительность и знающего, что всё внешнее, сколь бы привлекательно оно ни было, это только внешнее, а главное в человеке – духовный корень, и поэзия работает именно на его укрепление.
Нет множества читателей?
Не беда…
Подлинные строки всегда дойдут до чьего-нибудь сердца, тронув его, и подлинность их – гарантия сего события.
Истинные стихи всегда будут ускорителем работы чьего-то мозга, ибо движение, в них заложенное, вертикально по своей сути, и чрезмерная горизонтальность нашей жизни есть не что иное, как не правильно выбранный путь.
О, мужество поэта, продолжающего свой труд, не смотря на сопротивление действительности, продолжающего его вопреки собственным срывам, провалам в пьянство, отчаяние, тоску, тщеславие…
Золотое мужество – сулящее золото строк.
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА БРИТАНИШСКОГО
В недрах ЦДЛ ты, бывавший тут раз, или два, запутался; открыв наугад дверь, стал подниматься по лестнице, уже чувствуя, что идёшь не туда, и у спускавшегося человека, имевшего вид завсегдатая, спросил, где малый зал.
— А что там сегодня? – вопросом на вопрос ответил он, остановившись.
— Вечер Британишского, — сказал ты.
И он показал, куда идти.
Владимира Львовича не знал в лицо, и, сидя на красном диванчике, думал, как бы не ошибиться, а потом, глядя на тонкого человека с роскошною бородою и светлой улыбкой, вокруг которого сразу вскипел человеческий водоворот, понял – это он.
Подошёл, переждав какое-то время.
В сумке у Британишского были экземпляры его последней, только что вышедшей книги (93 год, с одной стороны можно издать всё, что угодно, с другой – денежные проблемы, и никому уже ничего не надо), и на вечер свой пригласил тебя вчера, когда час проговорили по телефону, перебирая имена иностранных поэтов, которых он переводил, а ты читал…
Вот он надписывает белую свою, снежную книгу, вот он говорит:
— Надеюсь, вы до своих доживёте…
(Доживу, только никакого значения это иметь не будет).
Строки Британишского, сочетаясь в словесные формулы, ясные и красивые, давали стихи, которым место в антологиях — например:
Я стоящую женщину любил
И стоящих друзей имел. И стоящая
Жизнь прожита. И даже если б был
На свете Бог, то непонятно, что ещё
Просить у Бога. Даже если б был.
Законченность. Великолепная мудрость ощущения. Совершенство краткости.
Британишский обогащал мир русской поэзии так мощно, вводя в него миры польские, американские.
Чужие цветы распускались естественным счастьем в родном саду.
— Я будущее русской поэзии вижу только в верлибре, — сказал тебе как-то. – Классический стих настолько истрёпан, что ждать от него многого не приходится.
Тем не менее, сам писал именно классически – и: классически-великолепно.
… дарящие драгоценности, уходят, известные такому ограниченному числу людей, что грустно становиться!
Человеки, перестаньте глотать гнусное мыло сериалов и потреблять несъедобную продукцию шоу-бизнеса! Перестаньте глупеть! Драгоценное рядом – увидьте, наконец, возьмите!
Ну да, поэзия не поможет вам обогатиться – внешне.
А внутренне?
Кто измеряет световые кванты, несомые ею?
Мощно мерцают и сверкают они, ярко переливаются в сумме сделанного Владимиром Львовичем Британишским.
ПОЭЗИЯ И ПРАГМАТИЗМ
Учитывая невозможность установить истоки поэзии – искра ли Божья возжигает костры? специфика устройства нейронной сети плюс соответствующее воспитание даёт результаты – прагматизм, чьи истоки донельзя ясны, и в который современный мир погружён, как в расплавленный воск, не может позволить существовать ей вольно, широко.
Ибо она – поэзия – световым зарядом своим, ощущением надмирности, что щедро дарит читающему, правдой «музыки над нами» выводит индивидуума из слепого поля потребления – поля, столь необходимого для питания прагматизма.
Ибо поэзия утончает сознание до понимания того, что внешний мир, пусть и красивый, манящий, влекущий – отнюдь не вся реальность.
Концентрат языка, поэзия предлагает формулы жизни, противоречащие убогим штампам прагматизма, и, воспринятая глубоко, препятствует человеку благополучно устроиться в недрах брутальной яви, сохраняя в нём световую капсулу смысла.
Поэзия не нужна.
Поэзия не важна.
Прагматизму.
Важна человеку, чья иерархия ценностей больше похожа на подлинную, чем та, что навязывает вездесущая реклама.
О, конечно, поэзия в нынешней реальности не играет никакой роли, ибо даже отдельные имена, превозносимые теми, или иными литературными группами, известны только узкому кругу; но метафизическая оснастка глобального и роскошного поэтического корабля, сулит свет подлинности людям, сохранившим душу незамутнённой.
А эра прагматизма завершится – как завершается любая война, сколь бы кровопролитной и ожесточённой она ни была.
КАФКА РИСУЕТ
Фигурка человека, прижатого к столу давлением жизни, столбом воздуха: прижатого всем: властью отца, собственными страхами, замком, в которой не попасть, процессом, что длится бесконечно, раскручивая в лабиринте судьбы гирлянды своих параграфов, тенью исправительной колонии с жуткой машиной, превращением в одушевлённое, грустное насекомое.
Кафка рисует.
Он рисует, думая отвлечься от сочинительства, службы, смертной скуки, серых взлётов, жемчужного паренья, багровых срывов в неведомые, мерцающие сталью прораны.
Он рисует, думая отвлечься от страсти к литературе, перемалывающей судьбы в сложную муку вечности; от литературы, которой приходиться приносить в жертву собственную жизнь – ежечасно, ежеминутно.
Премия имени усатого, большелобого метра Фонтане, переводы на венгерский и чешский языки ничего не решают по сути – ибо как можно свести гигантский, клокочущий, расплавленный поток литературы к премии? к тоненьким книжкам?
…некогда мерцавший, отливавший золотом коацерват, где шло беспорядочное движение молекул аминокислот – что из этого возьмёт в свой арсенал поэзия?
Роскошный сад первородного бульона – коацервата, давший первую молекулу белка, из которой протянулась сияющая лестница – от протобактерий до откровений отцов церкви, от крестовых походов до готических соборов: могучих каменных книг; от прозрений алхимиков, погребённых равнодушно стукающими лопатами веков, до поэтической гармонии, до стволового органа, что славит создателя точнее других музыкальных инструментов, каждый из которых – человеческий шедевр…
…до Кафки, рисующего сейчас распластанного, прижатого к столу человечка…
НАДМИРНАЯ СУБСТАНЦИЯ
Слова, вызревающее в алхимической янтарной лаборатории мозга поэта, окружены ореолом ассоциаций, и связано с сущностной природой слова, так, как использующий его – эту могучую силу – лишь для передачи информации и не представляет.
Нечто нарушилось, сдвинулось на микрон, порвалась метафизическая нитка: столь насущная, не зримая физическим оком – и слова, необходимые нам для корневого, не бесплодного существования, а точнее – для полноценной жизни, точно утратили свою мощь.
Их сила ушла в линии прагматизма, превратившись в разболтанную мелочь говоримого.
Слово утратило авторитет, ибо люди, утратив связь с истинным значением слова, измельчали до заработчиков денег, до выживающих (не зная при том зачем) существ.
Ругань естественна, а поэзия – нет, как тут искать баланс, удерживающий мир?
Ветер стяжания и алчбы выдул из слов полновесность, оставив скорлупки, дрожащую шелуху – и носится эта шелуха между нами, засоряя мозги.
А поэтическое слово наиболее полноценно, ибо обладает таким смысловым магнитом, такой аурой цветовых, философских, общечеловеческих оттенков, что не внимание к поэзии, в сущности, не внимание к бытию – и человеческому, и той таинственной субстанции языка, какая имея надмирную основу, никогда не откроет своих секретов, иногда угадываемых поэтами.
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Стихотворение в прозе, отказавшись от рычагов рифмы, столь действенных в русской поэзии, предлагает в качестве дополнительной выразительности смысловой спуск в глубину занятого собою отрезка пространства, то есть в глубину страницы, на которой размещено.
Ступенями тут может служить и афоризм, и закрученная особым образом фраза, которая являет собою – в силу звуковой инструментовки – музыку прозы, давая отличный от других вариант членения текста.
Краткость и точность – два столпа, на каких держится произведение этого жанра: краткость сгущает мысль, а точность сообщает ей монументальную силу.
Зыбкость детских воспоминаний, мерцающие лабиринты сознания, неуловимые оттенки – вся эта тонкая оснастка парусника жизни фиксируется в стихотворение в прозе с отчётливостью индивидуальных отпечатков пальцев: пальцев судьбы, сообщая океану поэзии дополнительную яркость.
Интересен был бы также своеобразный диптих: когда тема и мысль развиваются сначала в рифмованном стихе, а потом – в стихотворение в прозе, обогащая, таким образом, художественную галерею жизни.
Отсюда следует необходимость развития подобного жанра, какой совместно с другими, работает на создания благоухающего сада русской словесности.
_________________
© Балтин Александр