Когда лихорадочно меняющиеся утопические прожекты быстро снашиваются и старье стареет с ужасающей быстротой, уставшие от пустого шума люди чутче вслушиваются в звучание нестареющих истин. И тем, кто умеет слушать несуетные ритмы жизни, память возвращает алгоритмы гармонического бытия. Не знаю, многие ли вспомнят о том, что в сентябре 2001 года исполняется 175 лет с того момента, когда Пушкин был доставлен в Москву для разговора с только что взошедшим на престол Николаем I. Эта встреча сыграла очень важную роль не только в судьбе поэта, но и русского государства и культуры. Недавно был пушкинский юбилей, и мы смущенно вспоминали слова: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет», сказанные Гоголем в год написания «Ревизора». Не надежда, а укор слышался нам в этих словах, укор и вопрос: удастся ли соотечественникам когда-нибудь воплотить ясную, простую связь с лучшим наследием русской культуры — христианской духовностью — так, как сделал это в XIX веке Пушкин?
Строка «Я гимны прежние пою…» взята из стихотворения «Арион», написанного 16 июля 1827 года. Школьникам чаще всего поясняют так: Пушкин через год после казни поклялся в верности идеям своих друзей и продолжил петь гимны декабристам. Есть и другое объяснение: в беловом тексте 1827 года написано «Спасен Дельфином, я пою» («дельфин» по-французски перекликается с «дофин» — брат императора). Воспевается благодеяние Николая I, но в 1830 для публикации Пушкин создал иной вариант строки: без имени царя. Обе версии не полны, поскольку подчиняют поэта воле одной из враждующих политических сторон. А Пушкину хотелось иного — чтоб муза была послушна велениям Высшего Начала Жизни.
Император при первой встрече спрашивал Пушкина о декабристах. И тогда же, осенью 1826 года, Пушкин рассказал об этом сестре поэта И.И.Козлова Анне Григорьевне Хомутовой. Она записала с его слов: «Фельдъегерь … всего в пыли ввел меня в кабинет императора, который сказал мне: «А, здравствуй, Пушкин, доволен ли ты, что возвращен?» Я отвечал, как следовало в подобном случае. Император долго беседовал со мною и спросил меня: «Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?» — «Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я бы был в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо». Итак, водоворот трагических событий принес поэту не наказание, а освобождение из михайловской ссылки.
Стихотворение «Арион» Пушкин три года не давал в печать, но тема СПАСЕНИЯ НА ВОДАХ неоднократно откликалась в его посланиях современникам: Н.С.Мордвинову(1827), Н.Б.Юсупову(1830), Е.Н.Карамзиной(1827). Акафист Екатерине Карамзиной датирован 24-ым ноября. Он — не только именинный подарок дочери великого историографа, но и память о наводнении, случившемся 24 ноября 1824 года в Петербурге (описанном в «Медном всаднике»). «Земли достигнув наконец,/ От бурь спасенный Провиденьем,/ Святой владычице пловец/ Несет свой дар с благоговеньем», — по стилю и духу акафист совпадает с посвящением к «Борису Годунову»: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина…».
«Мордвинову» — послание тому единственному из членов следственной комиссии по делу декабристов, который не рукоплескал расправе, не подписал приговора, а послал царю доклад о недопустимости смертной казни. Мордвинов воспет в образе седого утеса, который в противостоит пенистым волнам, что «вкруг мутясь,/ И увиваются и плещут». Раздумья о том, как возвыситься над раздорами волн, есть и в стихотворении о вельможе Н.Б.Юсупове, который у себя в имении Архангельское создал верную пристань для образцов классического искусства и исторической памяти ушедшего XVIII века.
После «Стансов» и послания «К вельможе» Николай Полевой и Фаддей Булгарин стали наперебой уверять публику, что Пушкин заискивает у сильных мира сего. Поэт готовил осенью 1830 года большую статью «Опровержения на критики». Но, не желая подлить масла в чад журнальной полемики, поместил в «Литературной газете» вместо этой статьи стихотворение «Арион» — начальное и конечное поэтическое опровержение несправедливых наветов.
Для тех, кто заметит в круге созданных за три года произведений о СПАСЕНИИ НА ВОДАХ перекличку имен: Николай Михайлович (Карамзин) — Николай Павлович (Романов) — Николай Семенович (Мордвинов) — Николай Борисович (Юсупов), легко разъясняется вопрос, КАКИЕ ГИМНЫ поет Арион. В подтексте выражения «Я гимны прежние пою» виден лик наиболее почитаемого на Руси святого — Николая Мирликийского.
В основании пушкинской картины мира лежит традиционная для православной русской книжности и фольклора модель мироздания. В 1830-е годы поэт окончательно проработал то, что духовно объединяет триаду величавых образов КОРАБЛЬ-ОСТРОВ-ГОРОД. Там, где изображение плывущего КОРАБЛЯ ИСТОРИИ перекликается с основанием «Питербурга-городка» и со сказочно расцветшим островом Гвидона, он выявил перекрестье извечно дорогого народу ИДЕАЛА ЛЮБВИ И ВЕРЫ. Это перекрестье и есть место возможного исторического чуда: точка соединения действительности с ВЫСОКОЙ ДУХОВНОСТЬЮ народного идеала.
Не Николай I, а Петр, вечный работник на троне, виден с этой «точки зрения» как опора мифа о русском море и его чудотворцах, которым суждено родиться подобно сказочному князю Гвидону: «Родила ль Екатерина?/ Именинница ль она/ Чудотворца-исполина/ Чернобровая жена?». В стихотворении «Пир Петра Первого», которым Пушкин открыл первый томик журнала «Современник», звучала торжественная песнь тому, кто «с подданным мирится» и «прощенье торжествует как победу над врагом».
Гимны, воспевающие прощение ближних и послушание Высшему Слову, имеют нравственную опору превыше Александрийского столпа. Высоту в их взгляде на земные события определяет небесная вертикаль. Гимны Пушкина-Ариона перекликаются с текстами Псалтыри, с культом чудотворца Николая
Мирликийского (в народе называемого Николаем-угодником и Николой Морским). Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить слова о «звуках сладких и молитвах» («Поэт и толпа») с Акафистом Святителю Николаю (Псалтырь, икос 3), или сравнить стихотворение «19 октября 1827 года» («Бог помочь вам, друзья мои,/ И в бурях, и в житейском горе,/ В краю чужом, в пустынном море/ И в мрачных пропастях земли!») с молитвой: «Проповедует мир весь тебе, преблаженне Николае, скораго в бедах заступника: яко многажды во едином часе, по земли путешествующим и по морю плавающим, предваряя, пособствуеши, купно всех от злых сохраняя, вопиющих к Богу: Алилуия» (кондак 6).
И становится видней, чем крепок нерукотворный памятник поэзии, к которому не зарастет народная тропа. Стихотворение «Памятник» написано в 1836 году, тогда же гоголевский «Ревизор» впервые поставлен на сцене. Слова: «Веленью Божию, о муза, будь послушна» прозвучали для русской публики одновременно со словами: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь» Нам, наследникам национальной культуры, которая стала классической благодаря таким мастерам гуманного слова, как Пушкин и Гоголь, было бы полезно отладить алгоритмы памяти о том, чем мы на самом деле обязаны слову этих писателей, и вернуть в журналистику — текущую словесность нашего времени — нетленные благие начала духовно-полноценной речи.
_______________________________
© Елена Третьякова