Как не воздать Одессе дань,
Пушкин жил, живёт Мордань*. Чтоб к ним присоединиться,
Пришлось в Одессе мне родиться.
Режиссёр Иосиф Райхельгауз
________________________
* А. Мордань – поэт, драматург, олигарх.
В Мельбурне, где я живу последние 20 лет, позади австралийская зима. Наступил сентябрь, первые весенние дни. И как в песне – «Всё стало вокруг голубым и зелёным». В саду зацвели мандарины, лимоны, апельсины, красавец – гранат.
В Одессе, где я родился и прожил большую часть жизни, в сентябре – первые осенние дни, всюду разлиты краски золотой осени. Разъехались курортники. Прогретое летним зноем Чёрное море. Бархатное дуновение лёгкого левантийского бриза освежает кожу. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Привоз полон рыбы. Остановились заводы, рыба вернулась к берегам Одессы. В эти дни бабьего лета город отмечает главный праздник – 2 го сентября, день рождения Одессы.
Отметив своё 221 летие – на фоне истории человечества срок незначительный, только – только достигнув юношеского возраста, город уже известен во всём мире, признанная «столица Юмора», разославшая своих консулов по всему миру. Как высказался Михаил Жванецкий, «Нет на свете континента, где бы ни жили люди, рождённые под душистыми одесскими акациями. Но спросите любого из них, ныне жителя Нью–Йорка или Москвы, Сиднея или Мюнхена, кто он – и непременно услышите: «Я – одессит!».
О периоде своей жизни в Одессе Александр Сергеевич Пушкин в романе «Евгений Онегин», пишет:
Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасённый город,
Как будто кованной бронёй.
Среди черноморской степи, словно из морской пены возникнет город из жёлтого теплого, пористого известняка.
Формировалась Одесса и существовала по собственным законам; героична и шутлива, трагична и авантюрна, серьёзна и романтична, красива и неприглядна. Но даже в самые тяжёлые времена своей истории одесситов отличали главные их качества, чувство юмора, оптимизм и свободолюбие. Писать об Одессе всегда ответственно, и не много найдётся таких городов как Одесса, ставшая героиней произведений Пушкина и Куприна, Олеши и Дорошевича, Славина и Паустовского, Ильфа и Петрова, Бабеля и Михайлика, Багрицкого и Высоцкого, Рождественского и Дынова, Бунина и Жаботинского и конечно же, самого знаменитого одессита, Михаила Жванецкого. Ежегодно он возвращаеся в родной город, в свой дом, построенный на берегу Чёрного моря. Cловно великан – Антей, заряжаясь от родной земли Одессы – мамы. И разносит по свету то, что он пишет в Одессе.
Кстати, сентябрь знаменателен ещё одной датой. 25 лет назад, под лозунгом «Одесситы всех стран, объединяйтесь!» был создан «Всемирный клуб одесситов». Одесса – единственный город в мире, создавший подобный клуб. Его инициатор, бессменный президент – Михаил Жванецкий.
Сегодня филиалы клуба функционируют по всему миру. Таллин и Кишинёв, Нью – Йорк и Лос-Анжелес, Сочи и Мурманск, Берлин и Ванкувер, Прага и Тель-Авив.
И наконец свершилось: полномочный представитель, единогласно избранный Президентом австралийского филиала ВКО, Гарик Волк объявил о рождении клуба в Австралии.
http://www.c31.org.au/schedule/view/episode/159498
В чём же секрет Одессы, и в чём её тайна?
Планировка, архитектура Одессы создавалась по европейскому образцу. Для этого со всех стран мира съехались люди, чтобы построить город, некий Черноморский Вавилон: архитекторы из Италии и Франции, рыбаки из Греции и Болгарии, албанские каменщики, ремесленники Армении и Грузии, виноделы Молдавии, сыны египетской земли, российское купечество. Из близлежайших сёл и местечек – украинцы и евреи.
Вот как писал об этом Александр Сергеевич:
Там всё Европой дышет, веет,
Всё блещет Югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит на улице весёлой,
Где ходит гордый Славянин,
Француз, Испанец, Армянин,
И грек, и Молдаван тяжёлой,
И сын Египетской земли,
Корсар в отставке Морали.
Великий поэт не упомянул еврея, хотя они составляли более 30% жителей Одессы, те, кто стали главными героями рассказов Бабеля, Куприна и других знаменитых писателей. Впрочем, великий поэт ответил, в чём изюминка Одессы. Этот город являет собой удивительный сплав разноязыких народов. В нём родилась новая нация – нация одесситов. И родился неповторимый одесский язык, «язык, начинённый языками всего мира, приготовленный по-гречески, с польским соусом», как сказал в начале прошлого века писатель В. Дорошевич. Из его записной книжки:
– Чашка кофе!
– С молоком или без молоком?
– Без никому!
Разговор в одесской кофейне.
А Виктор Пелевин вспоминает: «Моим родным языком был не столько русский, сколько одесский… Где фраза «сколько стоит эта рыба» звучала: «скильки коштуе цей фиш?»
А я на всю жизнь запомнил выражение моей бабушки Эстер. В детстве я решил закаляться. Постоянно открывал форточку. А старенькая бабушка всегда мёрзла и просила: «Илюша, закрой фенстер (окно), эпэс что-то дует…
Одессит во всём мире – синоним юмора, а «юмор – последний оплот свободы, последний шаг отступления. Утратить его – значит сдаться. Сохранить — перейти в наступление. Сказать остроумно – уже выжить, уже спастись…», – написал Андрей Битов в предисловии к книге великого одессита Михаила Жванецкого.
И выживала Одесса при всех невзгодах, сохраняя своё лицо. Каждый, кто посетил этот город, пройдясь по Молдованке и Большому Фонтану, по Дерибасовской и Решельевской, зримо ощущают и реальность и фантазию, воплощённую в гостеприимной одесской душе, соприкоснувшись с которой, начинают считать её своей.
О современной Одессе, о признании в любви с первого взгляда к Одессе и одесситам, о всё ещё живом одесском языке, рассказала один из самых популярных современных прозаиков русской литературы Дина Рубина. Эмигрировав в Израиль, она впервые встретилась с легендарным городом в 1993–м. С присущей ей наблюдательностью и талантом, с искрометным юмором она нарисовала образ сегодняшней Одессы. Насладись и ты, дорогой читатель, её замечательным рассказом.
_____________________
© Буркун Илья Яковлевич
http://mahavam.livejournal.com/487551.html
Дина Рубина. Как же я люблю Одессу!
Я всегда ее любила — по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена:
— Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?..
Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах… Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня — уже из Израиля — пригласили приехать в Одессу, выступить.
И вот — промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна… Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение… С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая. И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:
Быть может, мечтая о сцене, о славе,
Она отступила от уличных правил,
Забыв, что подобная неосторожность
Буквально отрежет такую возможность!
Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины — обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!» А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица». И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи,тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским „Черноморцем“ и местной футбольной командой».
Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции… Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!»
— «Она еще как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»
Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон: «Ну ты, холубой… поднимись же с подножки… Холубой, я ж сейчас не знаю — шо будет… Тебя мамця не узнает, холубой…»
Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке,, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека! Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»
И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное — как литературный миф… После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали — кто возьмет соло. Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво:
«Да-а-а… коне-е-ечно… Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин… Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!» И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше…
А объявления — одесские объявления! Таблички, дощечки, записки… На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное: «Аптека временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!» А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки: «Слышу! Уже иду!»…
В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы… С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
— «Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! — орал он на ссорящихся во дворе соседок.
— Гуд морнинг, бляди!»
И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:
— Дама, зайдите! Такого вы еще не видали!
Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь — в живот, живот — в колени. И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку. А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие в народе называются «сотчные». Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:
— Теплые штаны для вашей мами!
Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.
— Скажите… — спросила я, замирая от блаженства… — а моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:
— Дама! Шо вы с себя строите?
— Понимаете… — проговорила я.
— Вот если б на этой майке были цветы…
— Да-а-ама! — пропела она презрительно.
— Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!
Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика. В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой.
Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.
— Боже мой! — воскликнула я.
— Только в Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.
— Мадам… — грустно проговорил он. — От Одессы осталась одна интонатия…
А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:
— Вам нужен трамвай.
— Какой номер? — встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости…
— А это вам без разницы, — ответил он без улыбки. — Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы…
Для развлечения. Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу. Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору…
Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкающий смех аудитории. Но тут… Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса… Я поняла, что это — провал… Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене…
Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова… И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:
Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!
P.S.
P.P.S.
На одесском рынке.
— Молодой человек, зачем было забивать такого маленького кролика?! В нём же почти нет мяса!
— Я его забил?! Здрасте! Он сам умер!
* * *
— Представляешь, Сара дала в газету объявление: «Зрелая, темпераментная женщина готова внести тепло и свет в твою жизнь».
— И много предложений?
— Только одно. От местной электростанции.
* * *
— Роза, как тебе нравится моё новое платье?
— Извини Сара, я спешу, мне сейчас не до скандалов
* * *
Софа, с кем ты там болтаешь больше часа? – спрашивает муж, высовываясь из окна.
— Это Роза Моисеевна, она так спешит, что не может даже на минутку зайти к нам!
* * *
— Изя, куда все бегут?! Шо там дают?!
— По морде!
— По целой??!!
* * *
Ой, Софочка, как хорошо вчера на вас джемпер лежал!
— Джемпер?! Такого на мне вчера не было.
* * *
— Абрам, как жизнь?
— Сара, я тебя не понял! Шо это за вопрос? Мы шо уже не в одном государстве живём?
* * *
А Сарочку можно?
— Она в роддоме.
— А шо случилось?…
* * *
Выходит старый еврей из своего дома и видит — над городом огромная радуга.
Посмотрел он и говорит:
— О! На это у них деньги есть!
* * *
— Как вы можете дышать этим воздухом?
— А мы не затягиваемся.