…Час зачатья я помню неточно —

Значит память моя однобока,

Но зачат я был ночью, порочно,

И явился на свет не до срока.

…Я рождался не в муках, не в злобе:

Девять месяцев – это не лет!

Первый срок отбывал я в утробе —

Ничего там хорошего нет.

В те времена укромные,

Теперь – почти былинные,

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные…

                   Владимир Высоцкий.

 

   Мы с Владимиром Высоцким почти одногодки. Разница в один год не считается. Важна эпоха, а она жутковатая — репрессивная. Потому-то я взял в эпиграфы эти его строки, рассказывая о собственном появлении на свет. 

   Родился я в знаменательный день — в первый день начала занятий в учебных заведениях страны: 1-го сентября. Теперь это День знаний. Вероятно, как раз поэтому был обречён учиться всю жизнь, приобретя множество профессий — художника, строителя, проектировщика, патентоведа, реставратора. И уже здесь, в Австралии, занимался дизайном, освоил профессию реставратора контрабасов, виолончелей, скрипок. Способствовали этому, бесспорно, гены моих предков. И город, в котором появился на свет.

   Родился в Одессе. «Одесса, — по замечанию одессита Михаила Жванецкого, — для тех, кто не знает, но хочет знать! Довольно красивый город на нашем юге и чьём-то севере». А если серьёзно, Одесса, несмотря на молодость [1], быстро сделалась третьей в иерархии российских городов, после Санкт-Петербурга и Москвы. А в чём-то даже превзошла. Доротея Генриховна Атлас, известный краевед, в книге «Старая Одесса, её друзья и недруги», приводит выдержку из «Одесского вестника»(1865, №2): «…Услуги Одессы перед целой Россией заключаются в том, что она внесла к нам 1 миллион рублей звонкой монеты и одна покрыла собою большую половину дефицита, внесённого в наш торговый баланс оборотами Петербургского порта». Действительно, — почти три века назад из России в Европу и из Европы в Россию грузы доставляли, в основном, лошади. Это было долго, дорого и небезопасно: ведь по всему континенту шли войны. Одесса, торговый город-порт на Чёрном море, оказалась якорем спасения. «Беды Европы обернулись прибылью для Одессы, и на город посыпались деньги со всего континента: голландские дукаты, венецианские цехины, испанские дублоны, турецкие пиастры, венские талеры», — справедливо заметил американский историк Чарльз Кинг [2].

   Родители жили на улице Советской армии в доме №31, недалеко от Тираспольской площади. Улице теперь вернули старое название — Преображенская. Когда у мамы начались схватки, отец на извозчике отвёз её в ближайший роддом на улице Старопортофранковская. Улица подковой окружает город от знаменитой Пересыпи до не менее знаменитой Молдаванки. Когда-то это была граница города, где располагались пограничные заставы. В пределах этой улицы разрешили беспошлинную продажу товаров, т. е. без взимания порто-франко [3] — первая свободная экономическая зона России. И в короткие сроки суждено было родиться городу-фантому, «поднявшемуся из небытия и неожиданно возникшему из степи, моря, неба на чистом горизонте»,— как писал уже упомянутый Чарльз Кинг. Между прочим, Марк Твен, в 1867-м году посетив Одессу, изумлённо заметил: «Куда ни погляди: вправо, влево — везде перед нами Америка!»

Одесса, запечатлённая на старых  открытках. Старопортофранковская, 36. Мещанская управа.

   Моя мама, Розалия Клемпнер, вышла замуж в восемнадцать лет. В девятнадцать — родился я. Отец, Яков Буркун, был на семь лет старше. Ребёнок, зачатый в любви, всегда очень желанный. Мама рассказывала: впервые взяв меня на руки и приложив к груди, испытала ни с чем не сравнимые минуты счастья. 

   Беременность и роды проходили без осложнений. И родился я нормальным ребёнком: рост — 51 см, вес — 4,2 кг. Ничто не предвещало той драмы, которая развернулась в ближайшие дни. На следующий день меня принесли для кормления. Мама вспоминала, как, посапывая, я приник к её груди, с какой любовью разглядывала, пытаясь угадать, на кого похож сын. Насытившись, я безмятежно уснул. И вдруг громко заплакал. У меня началась безудержная рвота, судорога пронизала моё маленькое тельце. Вызвали врача. Он успокоил маму: такое случается. Но тревога уже закралась в её душу. 

   Мать — это высшая загадка природы. Даже её смерть не может нас с ней разлучить. Журналист Леонид Сухоруков [4] очень верно писал о матери: «Мама — пожизненное божество, которое не только дарит жизнь, но и безвременно оберегает нас». События последующих дней — лучшая иллюстрация к этим словам. Нет подвига, на который не была бы способна мать ради спасения своего ребёнка. К сожалению, каждое моё кормление заканчивалось рвотой. Мой плач, вероятно, из-за боли, уже не прекращался. Мама постоянно к нему прислушивалась, слёзы, не переставая, застилали ей глаза. Ведь эмоциональная близость матери и новорожденного уникальна. По существу, это продолжение отношений, сложившихся во время беременности. Рождение цементирует эту связь, превращая в реальность. Ребёнок внутри материнского тела и его первое движение — это ощущение части себя, ведь у них обоих общее кровоснабжение. Родившемуся она отдаёт не только своё молоко, но по-прежнему всю себя — и чувства, и глаза, и руки, и голос. Тем временем прошло три мучительных дня. Заведующий отделением пригласил маму к себе. Позвали и отца. Тянулись минуты томительного молчания. Вероятно, врач подыскивал слова для своего страшного сообщения:   «Произошло непредвиденное — у вашего сына обнаружен врождённый заворот кишечника [5]. Эта патология встречается нечасто и, к сожалению, неоперабельна. Медицина здесь бессильна, — сказал он и добавил, — вы ещё молоды, ещё будете иметь детей…» Через много лет рассказывая об этом, мать не могла сдержать слёз, снова переживая события тех далёких трагических дней. А тогда, в кабинете, когда мне вынесен был смертельный приговор, мама потеряла сознание. Следующие несколько суток она находилась в прострации, не ощущая боли, не понимая происходящее. 

   Что может быть пронзительнее и страшнее, чем боль при утрате первенца? Эта боль парализует и мозг, и тело, рвутся все земные связи. Есть ли горе тяжелее, чем смерть твоего ребёнка? Каждый родитель предпочёл бы сам сгинуть, чем потерять сына или дочь. Утрачивается смысл жизни. Чувство вины у родителей, потерявших ребёнка, ни с чем несравнимо по своей беспощадности и безнадёжности. Некоторые даже лишаются разума. 

К счастью, молодая, хрупкая, девятнадцатилетняя мать, не знавшая ранее никаких забот, через несколько дней придя в себя после пережитого, решает бороться до конца за жизнь сына. И начинается хождение по мукам. К кому бы она ни обратилась, ответ один, всегда отрицательный: на Украине нет специалистов по хирургическому лечению врождённой кишечной непроходимости, но другого лечения не существует. А метроном неумолимо отсчитывает минуты моей жизни. Я существую только на физиологических растворах, переливаниях крови, капельницах. Быстро истощаются силы, теряю вес. Через месяц уже не плачу — только тихо-тихо попискиваю, когда перестают действовать обезболивающие средства. Вес уменьшился вдвое — вешу всего 2 килограмма. Чтобы как-то поддерживать кровоснабжение, меня постоянно обогревают — укладывают на грелку, а сверху накрывают другой. Иногда признаки жизни едва заметны. Мать с тревогой и ужасом прислушивается к едва уловимому дыханию измождённого сына… 

Та самая одесская детская областная больница сегодня.

   Так мучительно прошёл первый месяц моего пребывания на этой земле. Однажды кто-то из врачей назвал маме имя некоего профессора, хирурга-гастроэнтеролога — доктора Коха, заведующего детским отделением в областной больнице. На следующий день — в 8 часов утра — родители уже ждали профессора у дверей его кабинета. К 9-ти появилась его секретарша и сообщила: «Профессор Кох на симпозиуме в Германии. Вернётся только второго октября».

Моя мама — Розалия Клемпнер Страдания прошедшего месяца прочертили следы на юном и красивом мамином лице. От бессонных ночей, от слёз глаза ввались, вокруг век — чёрные круги. Измученная горем женщина не могла не вызывать сочувствие у медиков. Её направляют к помощнику профессора. Познакомившись с историей болезни и осмотрев меня, доцент выразил мнение, которое моя мать уже неоднократно слышала. И вновь вместо решительных действий слова утешения: «Вы так ещё молоды… Понимаю ваше горе. Но мы бессильны. Будь здесь профессор Кох, уверяю вас, и он бы не взялся за операцию». Но мама словно ничего не слышала. Близкие и родные уже примирились с мыслью, что я — не жилец на белом свете, и, как могли, пытались успокоить несчастную женщину. Она молча выслушивала. Но не сдавалась. 2 октября с раннего утра она, прижимая к себе меня, невесомого и завёрнутого в одеяльце, и ощущая рядом верное плечо моего отца, сидела в приёмной профессора Коха в областной больнице и ждала его прихода. Когда профессор Кох подходил к кабинету, мама, не выпуская меня из рук, неожиданно опустилась перед ним на колени. Её плечи содрогались от рыданий. Она не в состоянии была произнести ни одного слова. Мужчины, на глазах которых произошла эта сцена, — сам доктор Кох и мой отец — бросились к маме, помогая ей подняться. Ни о чём не спрашивая, профессор пригласил маму и моего отца к себе в кабинет. Поднеся маме стакан воды и немного успокоив, молча выслушал её рассказ. Долго и внимательно просматривал историю болезни. Ощупал и осмотрел моё хилое, тщедушное, сморщенное тельце. После этого вышел из кабинета и отсутствовал около тридцати минут. Вернувшись, сел напротив матери. «К великому сожалению, я не вправе вселять в вас какую-либо надежду на спасение сына, — сказал он. — В своей жизни я прооперировал всего 9 новорождённых детей с таким диагнозом. И ни одного спасти не удалось. В мировой медицине хирургическое лечение младенцев с таким врождённым заболеванием не практикуется. Но я преклоняюсь перед вами, перед вашим упорством, вашей волей и сочувствую вашим страданиям. Именно поэтому, вопреки всем заключениям специалистов, вопреки здравому смыслу, я всё-таки прооперирую вашего сына. Операция послезавтра. Завтра приезжайте в больницу. Я распоряжусь — секретарь подготовит направление». А в незабвенный день — 4-го октября 1937 года, когда мне исполнился месяц и четыре дня, — бесстрашный и добрейший профессор Кох сделал виртуозную операцию и даровал мне второе рождение. 

Дорогой читатель, вы, конечно же, понимаете: свершилось чудо, одно из удивительных чудес, происходящих с нами в жизни! Я дожил до вполне почтенных лет, продолжаю трудиться, пишу эти стоки! Это, кстати, ответ многим матерям, чьи тревожные письма о таком же недуге у крошечных сына или дочки я читаю в интернете. Боритесь, никогда не теряйте надежды! У Поля Валери [6] есть замечательная фраза: «Надежда — это недоверие живого существа к точным прогнозам рассудка». Я бы добавил ещё — и к диагнозам.

Моя семья. Фотография 1936 г. Слева направо, верний ряд: брат отца Лев Буркун, погиб на фронте; сестра отца Зинаида; мой отец Яков - был тяжело ранен при защите Одессы; моя мама Розалия; сестра отца и её муж — супруги Карлинские. Второй ряд: родители мамы — Евсей и Соня Клемпнер, расстреляны в 1941 г. в селе Мордаровка, Одесской области; родители отца — Эстэр и Абрам Буркуны. Нижний ряд: Маня, родная сестра мамы, была угнана в рабство в Германию, по дороге донесли, что она еврейка, была отправлена в Освенцим; справа дети сестры отца — Леонид и Клара Карлинские.

  Да, я в долгу у своей самоотверженной мамы. И у отца тоже. Теперь, когда я уже и сам немолод, меня не покидает комплекс вины перед ними, прожившими жизнь, полную лишений и тяжёлого труда, голодомор и страшную войну, которая сделала отца инвалидом, трагические потери близких (я расскажу об этом в других записках). Я корю себя, что так мало разговаривал с родителями о них самих, не интересовался, как они жили до меня, не расспрашивал о наших предках. Я практически ничего не знаю о дедушке и бабушке, Евсее и Соне Клемпнер, маминых родителях, которых фашисты расстреляли в родном селе Мордаровка под Одессой на глазах у 14-летней дочери Мани, родной маминой сестры — Маня спаслась тогда от расстрела, но потом попала в Освенцим. А ещё казню себя, что по-настоящему не расспросил ни маму, ни отца о своём спасителе — о профессоре Кохе. Я даже не знаю его имени — только фамилию. 

Моя семья. Фотография 1938 г. Верхний ряд: крайний слева — мой отец Яков Буркун, его рука лежит на плече моей матери, сидящей со мною на руках.

  Эта история имела продолжение. Я учился в автодорожном техникуме и дружил с однокурсником Рудиком Бортником. Однажды мы с ним пошли на пляж и, когда скинули одежду и остались в плавках, я заметил у него точно такой же шрам на животе, какой был у меня. Я заинтересовался, откуда он у него взялся. И услышал историю, очень похожую на мою. Оказалось, в том же 1937-м году Рудика, гибнущего из-за врождённого заворота кишок, спас от смерти тот же детский хирург профессор Кох. Рудик был его одиннадцатым прооперированным младенцем, считавшимся неизлечимым, и вторым — успешно. 

  Мы с Рудиком родились в счастливом для нас и проклятом для страны 1937-м. В этот год страшные «Ежовы рукавицы» главного энкавэдэшника страны стиснули горло миллионов ни в чём не повинных людей. Имя Николая Ежова [7], творившего советскую опричнину, стало нарицательным. Ежов — одна из наиболее зловещих фигур в окружении Сталина. На закрытом заседании XX съезда партии Н.С. Хрущев назвал его «преступником и наркоманом». 

   Имя Ежова наводило ужас на многих в стране, и период его правления вошёл в историю как «ежовщина». «Да не только я, очень многие считали, что зло исходит от маленького человека, которого звали “сталинским наркомом”», — писал Илья Эренбург. А в народе Ежова прозвали «кровавым карликом» (его рост был 154 см; по другим данным — 151 см). Он был сыном дворника и окончил всего три класса церковно-приходской школы. Народный комиссар НКВД написал о себе в анкете: «Имею незаконченное низшее образование». Ежов лично присутствовал при казнях Каменева и Зиновьева. По его приказу из трупов были извлечены пули. Он их бережно завернул в бумажки и надписал: «Каменев» и «Зиновьев». 

   Недавно я смотрел фильм «Чекист» современного режиссёра Александра Рогожкина [8], снятый по повести Владимира Зарубина «Щепка»[9], написанной в 1923 году. Через 14 лет — в 1937 году — сотрудники НКВД арестовали автора «Щепки» Владимира Зарубина вместе с женой Варварой Прокофьевной. 28 сентября 1937 года писатель был расстрелян. Меня поразили слова главного героя и повести, и фильма — начальника Губернского ЧК, убеждённого, что во имя Революции надо расстреливать людей тайно, а не прилюдно. Такова чёрная философия всего этого режима: «Нам нужна сильная, жестокая исполнительная власть. Вот поэтому казнь — в подвале. Это во Франции гильотина, публичные казни, преступник — словно в театре. Он может сказать любую глупость — и всё это останется в памяти зрителя и даст нравственную силу для борьбы. А казнь в подвале, негласная, тайная, казнь без объявления приговора, без всяких внешних эффектов, — такая казнь подавляет личность нравственно. После смерти не остаётся ничего: ни тела, ни могилы, ни даже точной даты смерти!..»

Сталин, Молотов, Ворошилов, Ежов на канале Москва-Волга, апрель 1937 г.

   Ежов при всех перипетиях внутрипартийной борьбы двадцатых-тридцатых годов делал ставку исключительно на Сталина. Именно это помогло ему быстро продвигаться по службе и стать «правой рукой» генсека. «Без лести преданный холоп», он даже во время расстрела выкрикнул: «Да здравствует Сталин!» А «хозяин», возглавив кучку людоедов, обретших власть над миллионами людей, реализует преступный наказ главного идеолога большевиков — Ульянова-Ленина, который некогда писал: «Девяносто процентов населения России можно истребить, но только не ослабить усилия на пути к социализму». Исполнителям преступного наказа пропел оду, названную «Нарком Ежов», акын казахского народа Джамбул Джабаев. В переводе с казахского К. Алтайским, она появилась в газете «Правда»: 

В сверкании молний ты стал нам знаком, 

Ежов, зоркоглазый и умный нарком. 

Великого Ленина мудрое слово 

Растило для битвы героя Ежова. 

Великого Сталина пламенный зов 

Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов.

[…]

Здесь все тебя любят, товарищ Ежов! 

И вторит народ, собираясь вокруг: 

— Привет тебе, Сталина преданный друг! 

А враг насторожен, озлоблен и лют.

[…]

Мильонноголосое звонкое слово 

Летит от народов к батыру Ежову: 

— Спасибо, Ежов, что, тревогу будя, 

Стоишь ты на страже страны и вождя! 

   Сегодня читать это стихотворение стыдно и противно. Но в чудовищном 1937-м оно входило в школьные программы. Вал репрессий набирал высоту. С подачи Ежова 2-го июля 1937 года Политбюро принимает решение о необходимости проведения учёта враждебного контингента и принятия мер к его ликвидации. В число враждебного контингента попали некоторые народы — в частности, немцы. 20 июля 1937 года Политбюро рассылает указание — арестовать всех немцев во всех областях. Это коснулось всех членов немецких семей. Только в одном 1937-м году было осуждено более 38 тысяч российских немцев. А всего за годы репрессий — более полтора миллиона человек. Примерно 900 тысяч было расстреляно.

   Мой спаситель, одесский профессор Кох, был российским немцем. Насколько мне удалось выяснить, он являлся потомственным интеллигентом. Его предки поселились в России ещё во времена Екатерины Второй. Одесса тогда бурно развивалась и слыла перспективным и притягательным местом для образованных европейцев из самых разных сословий. Доктор Кох учился медицине и в Одессе, и в Германии. Возможно, он даже слушал лекции великого физиолога Ильи Мечникова [11] в Новоросийском университете в Одессе (которому позже присвоили имя Мечникова) или же в более поздние годы в Европе. Во всяком случае, медик такого класса, как Кох, не мог не интересоваться первой русской бактериологической станцией для борьбы с инфекционными заболеваниями, которую организовал в Одессе Мечников и где работал его ученик академик Н. Ф. Гамалея. Не исключаю, что профессор Кох даже пытался использовать в своей практике теоретические наработки первооткрывателя фагоцитоза и внутриклеточного пищеварения и фагоцитарной теории иммунитета. Но об этом приходится только догадываться.

  Профессор Кох, увы, был арестован сразу же после двух успешных операций двум погибающим младенцам — как «враг народа». А ведь, сколько жизней он бы мог ещё спасти! Швы снимали его ассистенты. Моя мама, узнав об аресте Коха, в порыве чувств написала письмо на имя Сталина о чудесном хирурге. Старшие мамины друзья, понимая, в какое время они живут, отговорили её посылать честное и страстное письмо по адресу. И, возможно, этим спасли и её жизнь, и мою. Письмо она, тем не менее, не уничтожила, а свято хранила. К сожалению, оно пропало во время войны.

Всю жизнь я пытался найти след моего спасителя. К сожалению, в Одессе архивы больницы были уничтожены во время войны. 

Писатель Анатолий Жигулин с лагерным номерным знаком.

  И вдруг, знакомясь в интернете с материалами о лагере «Бутугычаг» в Магаданской области, где заключённые под видом «спецруды» добывали гибельный уран, разумеется, не ведая об этом, нахожу воспоминания бывшего тамошнего «лагерника» — писателя Анатолия Жигулина [12]. Вот эти воспоминания, озаглавленные «Послание из ада»: «На Колыме начался и закончился мор старой русской интеллигенции. В забоях с кайлом и тачкой, в стуже бараков, при жидкой баланде, умирали престарелые профессора, врачи, инженеры, писатели, артисты. Буквально за неделю погиб профессор Кох — хирург из Одессы, виртуозно владевший своим искусством. Сам-то я был молод, но как выжил, до сих пор не могу понять. Ведь у меня всё было: обмороженные лицо и руки к концу промывочного сезона (а рабочий день при почти не заходящем северном солнце был световой), покрытые геморрагической сыпью, ноги в цинготных язвах становились, как брёвна. На второй ярус нар я уже не мог взгромоздиться без помощи товарищей. Всё было — как у всех. На командировке (небольшой лагерь на прииске), где размещалось 700 человек, в день появлялось 2-3 трупа. Лагерь вымирал за 2 года. А я вот выжил. Не отвалился у меня нос. Не съела чёрная гангрена отмороженные пальцы. До сих пор целы некоторые зубы. Товарищи без боли вынимали их из челюстей пальцами… В Теньлаге, которым командовали Лебедев и сменивший его Шкабура, учёта людей не было. Знаю это потому, что когда после реабилитации в 1957 году мне потребовались документы о работе, то из ЮГПУ сообщили все мои перемещения вплоть до последнего дня: где и кем работал, а в Теньке восстанавливать стаж работы по «Бутугычагу» пришлось свидетельскими показаниями…»

   О «Бутугычаге», где кончил свои дни искусный, бесстрашный и добрейший доктор Кох, шла слава как о самом страшном из лагерей. Сама местность издревле внушала здешним туземным жителям ужас. «Бутугычаг» в переводе с местного языка означает «долина смерти». Своё название место получило, когда охотники и кочевники-оленеводы натолкнулись в долине на громадное поле, усеянное человеческими костями, а олени в стаде начали болеть странной болезнью — сперва у них выпадала шерсть на ногах, потом они ложились и не могли встать. А когда здесь взялись добывать и обогащать уран, радиация убила всё живое. Только мох растёт на чёрных камнях. Поэт Анатолий Жигулин рассказывал, что у печей, где на металлических подносах выпаривали воду из уранового концентрата после промывки, заключённые работали одну-две недели, после чего умирали, а на смену им гнали новых рабов. Таков был уровень радиации. В «Бутугычаге» нашли свою смерть 380 тысяч человек. Здесь людей не хоронили, их просто сбрасывали со скалы. Среди них был и одесский профессор-педиатр Кох. 

В этих печах вручную, на металлических противнях выпаривали первичный урановый концентрат. По сегодняшний день лежат 23 бочки уранового концентрата за внешней стеной обогатительной фабрики. Даже если природа награждала с рождения богатырским здоровьем, человек  мог выжить у таких печей только несколько месяцев. Sergey Melnikoff. IPV News USA. (С сайта «Гулаг — с фотокамерой по лагерям»: http://gulag.ipvnews.org. Статья «Долина Смерти»).

    Омерзительный, преступный сталинский режим. Подлежит ли сроку давности кровавое преступление, совершённое «вождём народов» и его приспешниками? По-моему, вопрос чисто риторический. Этот режим, как в своё время произошло с режимом Гитлера, требует политического суда и государственного развенчания. В Германии этот вопрос решён: Гитлер раз и навсегда объявлен убийцей, а его режим — преступным. Дана политическая оценка этого явления, и поэтому государство ФРГ идёт дальше и успешно развивается. Россия же так и не избавилась от сталинской бациллы и не заметно, чтобы стремилась от неё исцелиться. Если государство категорически не хочет делать выводы из позорного прошлого, то, подобно зашоренной лошади, ходит по кругу. И сегодня Россия зашла на очередной круг. Уже выросли внуки и правнуки очевидцев «бациллоносного» режима, а в стране по сей день Сталин для одних — кровавый негодяй, как для меня, а для  других — «эффективный менеджер». И, к сожалению, те, для кого Сталин — палач, составляют маргинальное меньшинство. В короткое перестроечное время вокруг этого больного вопроса шли острые дебаты, к нему было привлечено общественное внимание — Россия находилась на грани своего Нюрнберга. Но она его проскочила… 

Так лагерь «Бутугычаг» выглядит сегодня на снимке, сделанном с борта самолёта.  

  Писатель А. Жигулин, в отличие от доктора Коха, дожил-таки здесь до сталинской кончины и записал: «Мы отпраздновали смерть Сталина. Когда заиграла траурная музыка, наступила всеобщая, необыкновенная радость. Все обнимали и целовали друг друга, как на пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они дерзко и весело трепетали на ветру. Забавно, что и русские харбинцы кое-где вывесили флаг — дореволюционный русский, бело-сине-красный. И где только материя и краски взялись? Красного-то было много в КВЧ. Начальство не знало, что делать, — ведь на Бутугычаге было около 50 тысяч заключённых, а солдат с автоматами едва ли 120-150 человек. Ax! Какая была радость!». /Sergey Melnikoff. IPV News USA./ (С сайта «Гулаг — с фотокамерой по лагерям»: http://gulag.ipvnews.org.Статья «Долина Смерти»).

  Усатый вождь — великий инквизитор двадцатого века, пресловутый «организатор и вдохновитель всех наших побед», в числе которых массовые репрессии «врагов народа», клевета, доносы, провокации, фальсификации, пытки, — как показал интернетский опрос, в чести у 71 процента россиян. Отсюда и деморализация общества, агрессивность, нетерпимость, ксенофобия, примат государства над правом и личностью. А потому и не работают экономические механизмы… И оттого Россия остаётся 135-й в рейтинге стран по их благосостоянию, по отношению к людям.

   А под конец немного о крушении «кровавого карлика» — Николая Ежова. Приглашение к предательству было государственной политикой большевиков. Следуя ей, Ежов постоянно составлял досье даже на членов Политбюро и клал их на стол «хозяину» — главному кукловоду кровавого спектакля. Однажды Сталин заявил: «Пора остановить Ежова, иначе соберёт досье и на меня!» И 10-го апреля 1939 года Берия арестовал своего бывшего начальника. Смерть «железного наркома» была страшной. Перед казнью Ежова вывели из камеры. Надзиратели и охранники окружили его тесным кольцом. Совсем недавно одно только упоминание этого имени бросало их в дрожь. Теперь настал их час. В коридоре содрали с «кровавого карлика» одежду, раздели донага. Долго били чем попало. Поднимали и снова били. Бесчувственное тело поволокли в расстрельную камеру и стреляли в растерзанный труп, пока не закончились патроны… 

   К счастью, даже в это ужасное время находились те, кто не мог молчать, видя, что творится в стране.  Один их них – замечательный поэт, Осип Мандельштам. Осип Эмильевич стал свидетелем страшного голода в Крыму, после чего родилось одно из самых знаменитых стихотворений ХХ века, посвящённое «кремлёвскому горцу» Сталину. 

  Эпоху его правления он назвал:«… век — волкодав». 

  Время радикальных чисток, когда каждый должен был безропотно выполнять директивы партии, иначе – ночной «чёрный воронок.» А под благим лозунгом « Всё для коммунизма» – ложь, подлость, звериная жестокость и глупость. 

  В своих стихах поэт рисует неприглядную картину окружающего мира. Люди, словно куклы, живут одним днём, понимая, что в любую минуту за ними могут придти. 

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

 А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца. 

  Зло, нелицепреятно, Мандельштам отзывается о «земном боге». Каков поп, таков и приход. Его окружают сподвижники, лишенные всего человеческого в духовном и нравственном облике, кровавые монстры, каким был один из главных исполнителей воли «кремлёвского горца», нарком Ежов. 

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей,

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет. 

А он, кто взял на себя роль Бога, один решает судьбы людей, словно пахан на бандитской сходке, вселяя животный страх в окружающих.

Как подкову куёт за указом указ –

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз,-

Что ни казнь, у него – то малина

И широкая грудь осетина. 

  За свои стихи, где О. Мандельштам осуждает режим, правящую верхушку, он поплатился нищетой, преследованиями, лагерями и наконец смертью. Так трагически на сталинском конвейере репрессий оборвалась жизнь Осипа Мандельштама. Его уничтожили физически, но не сломили нравственно. Он написал: «За поэзию убивают, значит, ей воздают должный почет и уважение, значит – она власть». Знакомство в самиздате с его творчеством оказало огромное влияние на мировозрение многих из нас.

  В такую страшную эпоху в истории нашей страны выживали наши родителя. Появился на свет и я. 

    Воистину: «времена не выбирают в них живут и умирают…» 

Эта публикация — дань памяти моим спасителям: маме, Розалии Клемпнер-Буркун, отцу Якову Буркуну, замечательному профессору Коху, его коллегам-медикам, а также всем невинным жертвам сталинского произвола. 

 ______________________________

Постскриптум: Я обращаюсь ко всем, кто будет читать этот материал: если вдруг ваша судьба как-то пересекалась с судьбой профессора Коха, возможно, с его роднёй, если вы слышали что-то о нём, о клинике, где он работал, позвоните мне по телефону, Австралия 03 955 323 79. Буду очень признателен за любую информацию.

 

Источники и примечания: 

1. Одесса основана 2-го сентября 1794 г.

2. Чарльз Кинг. «Одесса: величие и смерть города грёз». М.: Издательство Ольги Морозовой, 2012

3. Порто-франко (итал. porto franco — свободный порт) — порт (или его определённая часть, порто-франковская зона), пользующийся правом беспошлинного ввоза и вывоза товаров. Порто-франко не входит в состав таможенной территории государства. Часто создаётся при сооружении нового порта с целью привлечения грузов и увеличения товарооборота

4. Леонид Семёнович Сухоруков ( род. 2 января 1945, Харьков, УССР) — советский и украинский писатель, мастер афоризмов. Творил на русском, украинском и английском языках одновременно. Первый автор из бывшего СССР, чья книга избранных афоризмов была издана в Европе на английском языке.

5. Заворот кишечника, или кишечная непроходимость (лат. ileus), — синдром, характеризующийся частичным или полным нарушением продвижения содержимого по пищеварительному тракту и обусловленный механическим препятствием или нарушением двигательной функции кишечника.

6. Валери Поль (Valery, Paul) (1871 — 1945) — французский поэт, прозаик, мыслитель. (Сводная энциклопедия афоризмов, http://dic.academic.ru/contents.nsf/aphorism/)

7. Ежов Николай Иванович (апрель 1895— 04.02.1940).. В 1936— 1938 гг. нарком внутренних дел СССР, Генеральный комиссар государственной безопасности (1937 г.). В 1938—1939 гг. нарком водного транспорта СССР. 10 июня 1939 г. арестован. Военной коллегией Верховного суда СССР 3 февраля 1940 г. приговорён к расстрелу за необоснованные репрессии против советского народа. Расстрелян 4 февраля 1940 г. (Известия ЦК КПСС, 7 (306) июнь 1990).

8. Худ. Фильм «Чекист». Режиссер: Александр Рогожкин. Россия, Франция. 1991. Действие происходит во времена «красного террора», когда без суда и следствия были уничтожены тысячи людей

9. Повесть «Щепка» малоизвестного талантливого сибирского писателя Владимира Зазубрина написана в 1923 году В центре сюжета — психологический портрет революционного палача. Перепечатана в журнале «Сибирские огни», No 2 1989.

10. «Без лести предан» — гербовый девиз, который был присвоен российским императором Павлом I (1754—1801) своему министру Алексею Андреевичу Аракчееву (1769—1834) при возведении последнего в графское достоинство (1799). Благодаря эпиграмме А. С. Пушкина «Всей России притеснитель…» слова из девиза Аракчеева вошли в широкий оборот в иронической версии: «Без лести преданный холоп».

11. Илья Ильич Мечников (1845 —1916) — русский и французский биолог (зоолог, эмбриолог, иммунолог, физиолог и патолог). Лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины (1908).

12. Анатолий Владимирович Жигулин (1930 — 2000) — советский российский поэт и прозаик, автор ряда поэтических сборников и автобиографической повести «Чёрные камни» (1988). За участие в подпольной организации «Коммунистическая партия молодёжи» (КПМ), действовавшей в Воронеже «один неполный год — с октября 1948-го по август 1949 года», был приговорён к 10 годам лагерей строгого режима. Отбывал наказание в Тайшете, после этого был отправлен на Колыму, где провёл три каторжных года. Освобождён в 1954-м году по амнистии, в 1956-м полностью реабилитирован.

___________________

© Буркун Илья Яковлевич