Растёт из недр гранит. Стихи
Дождь
Стемнело. В поздний час вопросов
тревожит душу тишина,
и перекличка паровозов
в притихшем городе слышна.
И в полнолунье спится плохо,
когда в конце концов уснешь…
А утром новую эпоху
в душе откроет первый дождь.
Поэма мокрого асфальта,
от фар бегущая строка,
давно забытое контральто
в диапазоне «Маяка»
и влажный запах предвкушенья
весны ли, жизни – не поймешь,
и он не требует решенья –
обычный дождь. Как в детстве – дождь.
Метаморфозы
Светленький мальчик становится темно-русым.
Устная речь превращается в запись мелом
где-то на черной доске. И совсем уж грустно:
черная прядь начинает светиться белым.
Розовый свет превращается в синий полдень
(это не так уж плохо, когда не в серый).
Ищешь прозрачное слово – а что находишь?
И все равно произносишь. А чувство меры
не в состоянии строгой своей печатью
остановить теченье часов и речи.
Божьего дара отчаешься ждать в молчанье, –
вот потому и довольствуешься человечьим.
И превращаешь в радугу серый отблеск
(что называется в физике преломлением),
и поглощаешь черный. И копишь звезды
в выпитой мгле – для нового Сотворения.
Играй!
Играй, играй! Устали пальцы?
Ну что ж, немного согреши.
Твои свободные скитальцы
честней воспитанной души.
Тебя не слышно в общем хоре?
Какое горе!
Так спой своё – но не фальшивь.
О бедный, бедный!
Как хочется звучать победно,
струной звенящей, горлом медным
отправить звук за облака,
чтоб на века.
Ну, а пока…
Играй, играй! Не отвлекайся!
Пускай не слушаются пальцы,
устало звуки торопя, –
играй – пока еще любя,
твой нежный мальчик, твой ребенок,
чей слух непогрешимо тонок,
стоит и слушает тебя…
* * *
Я не буду тревожить солдат и бесчисленных слуг:
их не водится там, где губительна тяжесть венца,
где всего и забот – сохранить оперение рук,
да водой ключевой напоить молодого птенца.
Мы глотнем серебра и взлетим высоко. Нипочем
злое солнце крылам: наши перья из кожи растут.
И всего-то забот – не заплакать, когда горячо,
да порывами ветра взбодрить молодую листву.
И когда полетим – не на юг, не на запад – наверх,
то сбежится народ –
посмотреть на невиданных, нас.
Не солдаты, не слуги, а каждый из них – человек,
и всего-то забот –
чтобы вспомнить об этом хоть раз.
* * *
Земной хребет изранен и пробит:
упорно, как герой в последнем акте,
взамен цветов растет из недр гранит –
земли несостоявшийся характер.
А я опять бросаю семена,
ропщу на бесполезные усилья
и ощущаю, как гудит спина –
мои несостоявшиеся крылья.
Пойду пешком по камню и пескам
сквозь боль и страх – они, конечно, против –
наверх. Туда, где ветер у виска
в последнем – состоявшемся! – полете.
* * *
Раки ходят задом наперед
в одиночку. Путь у них не гладок,
но недолог. Мой – ужасно длинный:
отстаю – сверлю глазами спины,
а немного вырвавшись вперед,
чувствую мишень между лопаток.
Тяжесть атмосферного столба
заставляет горбиться привычно.
Финиш скрыт, отчетлива судьба,
а борьба с собой проблематична.
Гладкость слов страшней, чем гладкость льдов,
мягкость губ нежней, чем мягкость снега.
Тяжелы полгода холодов.
Сани, сани… где моя телега,
где моделью солнца – колесо,
где скрипит степное стрекотанье,
где тепло, тепло, тепло – и все! –
и живет свободное дыханье.
Там, где травы сердце опоят,
от ветров не трескаются губы.
Я ношу блистательный наряд –
он не спрятан под полами шубы!
Где… А здесь все шубы да снега
на пути, и лед совсем не гладок,
и стрелок по имени Пурга
целится в мишень между лопаток.
* * *
…Впадая в ручьи и снега,
впадая в июльские травы
с упорством лесного зверька:
для жизни, а не для забавы,
впадая в затишье томов,
хранящих достойные мысли,
в застывшую мудрость умов,
в хваленую азбучность истин,
то в ярость, то в море тоски,
то в страх, то в шальное геройство –
когда поглощают пески
следы моего беспокойства –
во сне, наяву и в бреду,
впадая в терпенье дороги, —
я знаю, куда я впаду,
куда я впадаю в итоге,
приняв на себя маету
пожизненно шарящей зондом
души,
преступившей черту,
положенную горизонтом…
Октябрь
Молочный воздух стелется, зыбуч –
с овчинку небо и земля с коврижку,
и жмет слезу из поседевших туч
пустых полей детдомовская стрижка.
О кто
не умирает в октябре!
Не навсегда – до следующего раза,
до льдистой вспышки света на ребре
октаэдром застывшего алмаза…
Октава,
завершаясь нервным «си»,
лишает очевидности исхода:
не жди, не верь, не бойся, не проси –
у ангела нелетная погода;
ему сплошная облачность претит –
молочный воздух
нынче непроезжий.
И лишь слеза из тучи долетит,
чтоб утонуть
в кисельном побережье.
Поле Чудес
Это поле. Поле Чудес.
И неважно, в какой стране.
А за полем чернеет лес.
А у леса названья нет.
А на поле не сеют рожь,
не ветвится на нем горох…
Но придешь сюда – нехорош,
а уходишь – не так уж плох.
А в лесу – зоопарк страстей.
Там пирует шальная ночь.
Не пускай в этот лес детей,
а особенно – если дочь.
И на что тебе сдался лес?
И зачем тебе сеять рожь?
Видишь – поле. Поле Чудес.
Или фокусов. Ну и что ж!
Понимаешь родную речь?
Это Поле. Здесь хорошо.
Не тебе его пересечь.
Ну, куда ты, дурак, пошел?!
* * *
Фонарь, дымящий в воздухе морозном.
Дорожный скрип толченого стекла.
Обернута бумагой папиросной
ночная мгла.
Она проистекла
из вечных зимних сумерек.
Три тени
у фонаря – их лучше обойти.
Год кончился внезапно, как терпенье,
но с худшим результатом.
От пяти
отнимешь пять, и, нечто получая
от бублика – ни спицы, ни оси –
катись домой, прими покрепче чая
и в первый раз о помощи проси…
_________________
© Аргутина Ирина