По запретам предков. Заметки из истории цензуры в России

   Жил на свете литератор Николай Алексеевич Полевой. Он издавал журнал «Московский телеграф». В нем еще Пушкин одно время печатался. И называл «Телеграф» лучшим русским журналом. Потом они с Полевым, правда, поссорились.

Полевой был прирожденным журналистом и издателем. Выпускать журнал в николаевской России было мудрено. В цензуру обычно посылалось втрое больше материалов, чем могло поместиться в номере: никогда не угадаешь, что взбредет в голову цензору. Допекали Полевого и конкуренты — так называемая монополия, то есть Булгарин с Гречем. Монополией они назывались потому, что пользовались исключительным правом публиковать политические новости. Эксклюзив, сказали бы мы сегодня. С публикой тоже не все было так однозначно, как мы привыкли думать: мол, правительство душило свободное слово, а общество, конечно, этого слова жаждало. На самом деле общество было, как писал вожак русских западников Тимофей Грановский об атмосфере николаевского царствования, «притеснительнее правительства».

   Посему пресловутое Третье отделение не имело недостатка в доносах бдительных читателей и коллег-журналистов. О Полевом сообщали, что он опасный якобинец и один из недобитых декабристов. В его публикациях выискивали материализм и сочувствие европейским революциям, а также американцам, вздумавшим учинить у себя республику. «Вообще дух сего журнала есть оппозиция, — уведомлял власти предержащие один из доносчиков, — и все, что запрещается в Петербурге говорить о независимых областях Америки и ее героях, с восторгом помещается в «Московском телеграфе».

   По словам историка русской литературы и цензуры Михаила Лемке, представители «железного николаевского режима» порой имели на свободу печати «более либеральный взгляд, чем некоторые писатели и ученые».

Особенно же опасным врагом Полевого был министр просвещения Уваров. Он неутомимо писал на высочайшее имя доклады о возмутительном журнале и подсовывал императору самые крамольные публикации — например, статью о Наполеоне, оскорбительную, на его взгляд, для чести русских. Николай прочел и наложил резолюцию: «Я нахожу статью сию более глупою своими противоречиями, чем неблагонамеренною… Полевому объявить, чтоб вздору не писал: иначе запретится его журнал». Однако же не запрещал.

   При таких условиях Полевому был необходим административный ресурс, защита от нападок. Он обрел его в лице начальника московского округа Корпуса жандармов генерала Волкова. Тем не менее ради спасения журнала ему приходилось постоянно лавировать между Сциллой общественного мнения и Харибдой охранительных органов. «Достаточно внимательно изучить его журнал, — пишет Лемке, — чтобы видеть, какую массу компромиссов Полевой делал не только для власти, но и для более широкого уловления подписчиков. Человек искренний и глубоко ненавидевший современный ему родной политический строй не писал бы того, что писал Полевой в случаях, когда приходилось спасать корабль от нападения пиратов. Это могло делать только внутреннее двуличие».

   И все же спасти журнал ему не удалось. В 1834 году (генерал Волков к этому времени уже умер) поэт и драматург Нестор Кукольник издал драму «Рука всевышнего отечество спасла» — о том самом событии, которое в России сегодня отмечается как главный государственный праздник, День народного единства. Полевой подверг сочинение Кукольника сокрушительной критике. «Как можно столь мало щадить себя, — восклицал в своей рецензии Полевой, — столь мало думать о собственном своем достоинстве! От великого до смешного один шаг. Это сказал человек, весьма опытный в славе» (и тут Наполеон!).

   Сдав рецензию в набор, Полевой поехал по делам в Петербург и попал в Александринский театр на спектакль по пьесе Кукольника. Он сразу же понял, что допустил роковую ошибку. Драма была поставлена с необыкновенной помпой, постановка обошлась казне в 40 тысяч рублей. «Самая блистательная публика наполняла ложи и кресла, — писал брат Николая Алексеевича Ксенофонт, в чьем изложении известны дальнейшие события. — Зала потрясалась от рукоплесканий».

Император со свитой удостоил посещением первый же спектакль и изволил аплодировать. Кукольниковская версия воцарения дома Романовых стала канонической.

   В антракте Полевой встретил «одного из влиятельный друзей», как выражается мемуарист (Лемке считает, что это был начальник Третьего отделения Бенкендорф, благоволивший к Полевому). Узнав, что Полевой написал зубодробительную рецензию на Кукольника, влиятельное лицо буквально умоляло его отозвать этот текст — «иначе вы навлечете страшные неприятности!». Полевой наутро написал брату, оставшемуся на хозяйстве в редакции, чтобы тот вынул рецензию из номера, но было уже поздно — журнал уже был отправлен подписчикам. Полевой понуро вернулся в Москву, ожидая расправы. Она не замедлила.

  Уваров поспешил к царю с очередным докладом о необходимости запретить «Московский телеграф». Он писал, что журнал давно уже «наполнялся возвещениями о необходимости преобразований и похвалою революциям». Предвидя возможные возражения, Уваров наносил упреждающий удар: «Время от времени встречаются в «Телеграфе» похвалы правительству, но тем гнуснее лицемерие».

Николай и тут не принял никакого решения. Он велел Бенкендорфу вызвать Полевого в Петербург, с тем чтобы он имел возможность лично ответить на обвинения Уварова. Бенкендорф устроил встречу Полевого с Уваровым у себя дома. «Тут дело идет не о литературных достоинствах сочинения, — выговаривал министр издателю, — а о противоречии вашем общему патриотическому чувству, которое возбуждает драма Кукольника. Вы как русский не должны были чувствовать иначе, нежели все самые возвышенные патриоты». «Я ничего и не писал против патриотических чувствований, — возразил Полевой, — а указывал только на недостатки сочинения, которое может возбуждать патриотический восторг и вместе с тем быть неудовлетворительно как произведение литературное и поэтическое». «Но, осуждая его, вы охлаждаете общее впечатление», — строго заметил министр.

   За первой встречей последовала вторая. На обеих министр листал тетрадь с выписками из «Телеграфа», Полевой оправдывался, а Бенкендорф слушал и мотал на ус. Не удовлетворившись этими дискуссиями, Полевой вручил Бенкендорфу и свое письменное объяснение, в котором писал: «Готов сознаться в ошибке. Но смею уверить всем, что есть для меня святого и драгоценного, что никогда в мысль мне не приходило, что-либо предосудительное против похвальной патриотической цели автора. Душевно радовался я потом, что каждое слово, близкое родного всем нам чувства к царю и отечеству, доходило до сердец зрителей…»

Объяснения не помогли. Полевому велели, не объявив никакого решения, отправляться восвояси. Ему дали подготовить новый номер журнала, но когда он обратился в цензурный комитет за разрешением на выпуск его в свет, ему сообщили, что «Телеграф» запрещен и номер подлежит конфискации.

Можно было бы бы написать, как принято в таких случаях, что все совпадения в этой истории с современными реальными лицами и сюжетами являются случайными. Но боюсь, что в русской журналистике они не случайны, а закономерны. 

________________

© Абаринов Владимир