Потомственный казак Алексей Зубков

    Еще два года назад случай привел в Вешенскую. Как ни странно, впервые. Столько лет собирался, а никак не складывалось. И в период жизни Михаила Александровича Шолохова можно было съездить с коллегами-филологами, и потом, после его ухода: как-никак филфак, где я так долго тружусь, мероприятия проводил, научные труды выпускал, в конференциях участвовал.  Но не сложилось: направление не моё, там столько было людей «в теме», что и неудобно, и незачем было – по делу, а из любопытства, интереса к литературе – не получалось: своих занятий всегда по горло… И только несколько лет назад в интернет-журнале Relga стали публиковаться научные сотрудники музея, завязалась переписка, установились связи, появились предложения… И вот теперь уже вторая поездка в легендарную станицу, но не в связи с шолоховской тематикой: человек интересный встретился, о нём хотелось рассказать, а прошлой встречи не хватило…

      Мы приехали в Вешенскую в субботу. Оказалось что с пятницы по воскресенье главная улица станицы – самая длинная и пересекающая ее как раз посредине – имени Розы Люксембург, на которой живет герой рассказа Алексей Семенович Зубков, полностью отдана под рынок, который проходит здесь каждую неделю в уикенд, но разгар как раз в субботу. Удивляет масштаб и размах мероприятия: привозят сюда отовсюду товары самые разные – и пищевые продукты (овощи, фрукты всех видов, мед, молоко, сметану, хлеб, муку, крупы – ну, всё, что душе угодно), и посадочный материал – саженцы, удобрения, семена, и одежду самую разную – мужскую, женскую, детскую, зимнюю, летнюю, и запчасти для машин и тракторов, хозяйственный инвентарь (лопаты, вилы, косы, точила, молотки, топоры), материалы (гвозди, шурупы, проволоку, электропровода, розетки), а также машины, трактора, косилки, буровые установки… Ну, всё, что только представить можно для жизни в селе и в городе.  Особенно в собственном хозяйстве. Шириной рынок занимает пространство от заборов по одной стороне улицы до заборов другой стороны, включая тротуары или  пешеходные дорожки, а в длину – всю улицу – не один километр, даже за пределами — и улицы, и жилой части станицы. Привозили не только с соседних деревень и станиц, но также из других областей и краев. Когда и почему так сложилось, что именно в Вешенской образовался такой гигантский рынок – трудно сказать, наверное, кто-то эту историю знает, но не мы, усталые от долгой дороги, ищущие дом по адресу.  Конечно, я созванивался с Алексеем Семеновичем, он объяснял, как найти его, но мы и представить себе не могли такие замысловатые и далекие объезды, а потом хождения по округе после оставленной автомашины. (Мы – это я и водитель «вольксвагена» Олег Витальевич, привезший меня в Вешенскую и сопровождавший в походах и беседах). На улицу Розы Люксембург мы вышли с другой, параллельной улицы, а номер дома никто не знал – сами же приезжие. До тех пор, пока не назвали его имя. Тут нам наперебой стали показывать, куда идти, а когда дошли, некая активная женщина последние метры уже повела до самой калитки, ввела во двор и объяснила, что лающую собаку бояться не надо, мы можем войти на веранду и там подождать.  Очень удивленные тем, что приезжие люди с рынка, не местные жители,  хорошо знали Алексея Семеновича, знали, что он ждет гостей и куда пошел встречать, кто-то пошел за ним – и все выражали исключительную готовность помочь нам и, видно, желали угодить ему, подчеркивая особое уважение к хозяину двора, который, впрочем, скоро вернулся, открыл  незапертую калитку, затем незапертую дверь веранды и прогнал шумную, но незлую собаку.

    Ситуация выяснилась позднее. Просто несколько десятков человек каждую субботу в течение нескольких лет устраиваются торговать вблизи его двора. А у него калитка открыта, и он разрешает пользоваться деревянной уборной во дворе, а также водопроводной колонкой, ведрами и банками для воды, тут же разбросанными, ставить вещи и даже в глубине двора, со стороны уже той, следующей улицы, параллельной Розе Люксембург, ставить машины – для двух легковых машин или одной легковушки и одного грузовика места хватает.  Иногда просят какие-то инструменты, инвентарь. На попытки расплатиться хозяин презрительно отказывался, а потом так поставил себя, что люди уже и стесняются предлагать, тихо уважают и благодарны.  Но увидев, как они бегают весь день туда-сюда, я сказал: «Так что это, проходной двор у вас, Алексей Семёныч, получается? Неудобно же, хлопотно…».

—       Ну, видите, людям ведь тоже деваться некуда. Власть налог с них собирает, а не удосужилась хоть чем-то помочь, ну сортир уж можно было соорудить? А никто, кроме меня, не предоставляет. А мне не жалко: во-первых, я один, обычно либо уезжаю, либо дома сижу, туалет я себе сделал внутри, а этим, дворовым, — хай попользуются люди. Опять же с машинами проблема. Ты видел, сколько их, так что, за два километра ставить? Но ставят вынужденно, деваться некуда или торгуют из-за этого по краям рынка… 

  Так первый разговор и состоялся, потом повез он показывать природу, места, конечно, изумительные, я уж наснимал много и уже делился с читателями раньше. Каждое место Алексей Семенович описывал подробно и профессионально, как специалист лесного хозяйства, проживший в этой местности всю жизнь и проработавший уже после окончания Новочеркасского мелиоративного института больше полвека. Повел и в музей-усадьбу М.А. Шолохова, где многие годы хлопотал по уходу за растениями, работая в научно-исследовательской лаборатории одного из НИИ по мелиорации. Все и всюду его в Вешенской знали и принимали с уважением. Но самые интересные разговоры, конечно, получились дома. Дело в том, что Алексей Семенович – потрясающий рассказчик. Рассказывал два дня по нескольку часов. Но не хватило, просил приехать ещё. Вот и приехал еще раз, опять на два дня. За время этих встреч я столько услышал, столько узнал нового, что не могу не поделиться. Конечно, фотографировал, потому что ведь и внешность незаурядная: ну, казак натуральный, я только с ним и почувствовал эту этническую особенность, которая, несмотря на рассказы Михаила Александровича Шолохова, Федора Дмитриевича Крюкова и других донских и не донских писателей, писавших о казаках, всё-таки воспринималась как плод литературы, а тут – натура.  Крупный мужчина, нерасчесанный, рубашка всегда не застегнута, а часто и не заправлена в брюки, головного убора или совсем нет, или очень легкий, небрежно напяленный, даже в мороз. Но всё это вовсе не от небрежности, неопрятности, человек он как раз аккуратный, дома у него порядок,­ а от близости к природе, к естеству. Такого естественного человека в городе не встретишь. Несмотря и на учебу в институте, хотя и заочную, и службу в армии.

     Кроме фотографий я ещё много записей его голоса сделал: хотелось манеру рассказа передать. Но звук – это новая сложность для журнала, возиться некому… Говорит Алексей Семенович много, перескакивает с темы на тему, от одного периода к другому и наоборот. Постараюсь оставить, насколько возможно, беседу с ним без изменений. Даже решил не уточнять события, имена и годы, в том числе, если они касались М.А.Шолохова и его окружения. Ведь не о нем рассказ и не о знаменитой станице, а о человеке – вешенском казаке Алексее Зубкове.  

      Вот он о традициях в жизни казаков вспоминает… 

       «Казаки лошадей в пахоту не давали. Если строевого коня взяли бы — не дай бог, скандал был бы. А строевой конь — это танк. Раньше, когда в армию брали в призыв, нужен был конь и снаряжение — сбруя, ещё нужно было иметь подковы, 16 подков и гвозди к ним. Первый год во всём своем был. Мужик служил 5 лет в кавалерии, а казна давала шашку, шинель, обмундирование. Вернулся, он уже — запас первой категории. Два раза в пять лет призывали в лагеря.

       А вы думаете, почему казачки всё умели — и полоть, и косить, и всё остальное? Потому, что на них же всё было. Мужчины ничего не делали. «Вань, ты сделал бы…», к примеру, жена говорит мужу. «Мне нельзя, – мужик отвечает укоризненно, – а вдруг в поход? — А я уставший!». И он каждый день должен был выезжать коня 3-4 часа, потом после обеда скакать, тренировать. Потом наступал запас второй категории, уже раз в год вызывали – чередовали, то зимой, то летом. Потом, уже через 10 лет, к сорока годам, – запас третьей категории. Дети учились бесплатно. Зато земля была бесплатная, давали 6 гектар пахотной, два гектара луга и гектар леса. У моей бабки было 12 сыновей, а после революции четверых уже не было, ушли в зятья, а у неё оставалось 4 коровы и 4 пары быков. А что такое корова? — 6 литров молока — и всё? Это сейчас они по 20 литров дают. Нас было двое братьев – старший и я, младший, значит, вся нагрузка на меня, так положено. Вот и пришлось доить, некому уже было. У матери руки болели, часто болела, научился доить без всякого. Молоко сначала проливалось, потом научился. Спустя много лет, уже в институте учился, приехал к матери, доил, соседи увидели, она приходит, плачет: «мне бабы сказали, что ты дояром в каком-то колхозе работаешь, а не учишься». Я посмеялся, говорю: «мама, да вот моя зачетка, студенческий билет, посмотри, я студент, экзамены сдавал, это я тебе просто помог…»

    Так вот, когда бабку хотели раскулачить, сваха, моя бабка по матери, была какая-то делегатка, она поехала к Калинину и доказала: нельзя нас раскулачивать – кормить же надо восьмерых пацанов! И бабку отстояли».

«А вообще я казак потомственный. И дед по матери, и прадед казаками были. Отец мой бакенщиком работал. Платили много – 630 рублей в месяц, у инженера 770 было. Ему разрешалось рыбу ловить удочкой и одну сеть ставить. Фонари зажигал на берегу вдоль Дона: по правой стороне красный фонарь, по левой — зеленый. На каждой извилине реки, на поворотах. У отца участок был – Ольшанский хутор до поворота на Мазки. Фонари на треугольном плотике, бакены, там лампа была со стеклом разной мощности: 7-линейная, 10-ти, 25-тилинейная – так называли… Горели они только ночью…   

     Я рассказывал, как с Шолоховым впервые познакомился, нет? Ну, вот. Однажды отец взял меня с собой на работу, шесть лет мне было, и говорит: «ты накопай червей, а я схожу, зажгу фонари. Я должен переночевать здесь, а ты утром карася возьмешь и – домой. Да окуней наловишь себе». Вот, я сижу, копаю червей. Мы  специально такую канавку копали, туда из Дона воду приносили, чтобы влажная почва была, делали углубление, чтобы не высыхала. А когда рыбалить надо, выкапывали. Вот, значит, копаю я и вдруг вижу: собака почти вплотную стала передо мной, понтер, и смотрит на меня. И тут подошел и стал рядом симпатичный дядя. У него патронташ. Вижу впервые — патронташ с патронами, ружье у него охотничье. (У отца было шомпольное ружье). Шляпа у него с пером. А самое, что поразило: у него такие ботинки крепкие, высокие, причем зашнурованы по колено. Ну, охотничий костюм такой, оказалось, из Италии привез.

–      Не бойся, – говорит про собаку

–      А я и не боюсь

–      Ты чо, червей копаешь?

–      Я? Нет, глистов рою, что значит, копать? Рыть – это правильно…

–      Ага, понятно. А ты чей будешь? — спрашивает.

–      Зубков я, — отвечаю.

–      Так чо, Семен Тарасовича сын, что ли?

–      Да, — говорю. 

–      А он что делает?

–      Фонари заряжает.

–      Чо, стрелять будет, что ли? – спросил он с насмешкой.

–      Да нет, керосином заряжает, надо в каждый фонарь керосин заливать, чтобы лампа горела.

–      А, тогда понятно…

    Мы с отцом сели в лодку, посадили гостя и повезли на тот берег. Пока плыли, он меня спрашивает: «А ты считать умеешь?». Я говорю – да. – А до скольки? – Да хоть до тысячи. — Ну, посчитай. Я начинаю – «один, два, три, четыре…». А он перебивает – «девять, десять, одиннадцать…» И так несколько раз. Ну и смеялись все сразу. Потом стихотворение я стал рассказывать, а он – другое стихотворение. Так доехали до берега, а он ушел на охоту. А когда вернулся в станицу, встретил меня и дал одного вальшнепа. Я схватил – и бегом домой. Говорю, мама, смотри, какой красивый, ты не сразу его ощипи, я ещё посмотрю на него. Мать спрашивает: «откуда он у тебя?» Отец засмеялся: «Да писатель дал ему»…Тогда я и не знал, что это такое, писатель, кто он, ничего о нём не знал.

Так и состоялось моё первое знакомство с Михаилом Александровичем». 

  – А про керосин я хорошо знал почему, — продолжает рассказ Алексей Семенович. – У меня же в хуторе родном лампочка Ильича загорелась в 70-м году, радио — в 56-м… Рядом, где переход мостовой, там родная моя Пигаревка. Оттуда в школу пешком ходил в Вешки, Вы видели в музее, я показывал.

–  Ну, как это в 70-м? Вы не путаете? – я уже спрашиваю, удивленный.

–  Да, да, представьте себе, в 70-м. На столетие Владимира Ильича Ленина! Радио раньше, правда, – в 56-м.

–  Пигарёвка? — переспрашиваю.

–  Да, старая деревня такая, даже хутор, можно сказать: дед Пигарь был такой, в его честь и назвали.

      – А когда в школу пошли? В 39 году, в 41-м я уже в 3 классе был.

     На второй день войны, 23 июня, Михаил Александрович выступил на митинге и сказал: «Я тоже на войну еду, Сталинскую премию отдаю на оборону, послал Ворошилову с просьбой зачислить меня в Красную Армию. Ему тогда сразу комиссара присобачили, корреспондентом «Красной звезды» и «Правды» назначили… Тогда у них не было ещё погонов, только лычки, ну, в звании полковника, вместе с Фадеевым, одинаково. И так был до конца войны. В 43-м упал на самолете, лечился в Дарнице Уральской области в Казахстане. Потом долго болел, не мог на машине ездить из-за позвоночника, потом комиссовали.

      Немцы в июле 42-го года подошли к Дону. Ходили лейтенанты по домам, говорят: «собирайтесь, мы вас выселять будем». А у Шолохова дом еще не этот, старый был дом, но тоже полуразрушенный, вся семья его жила здесь. У него жена, Мария Петровна и дети: Светлана 26-го года, Сашка 30-го, Мишка 35-го, Манька 37-го. А мать его, Анастасия Даниловна, погибла от бомбежки. Немцы начинали бомбить переправу и мост, он там стоял, где Гришка Мелихов сейчас с Аксиньей на берегу. Тогда только решились и они уехать, дети просили ее уехать с ними, она отказалась, сказала  – «дом не оставлю». Они все вместе уехали, а потом, через час примерно, всё же решили вернуться, а её нет уже, мертвая лежит. Умерла во дворе от тяжелого ранения.

     Вешенскую так бомбили, что целых домов и не осталось. Вся станица каждый день в пожарах. То один, то другой дом, центр – весь сгорел – кинотеатр и всё вокруг. А семья Шолохова в Слащевской была сначала, потом в Волгоградской, потом переправили в Уральскую область, в Казахстан. Казахи его очень почитали. Он там пожил некоторое время, охотничий домик построил на Братановском яру. Сейчас музей там устроили. 

    – Михаил Александрович большим деятелем был в государстве, но и членом райкома всегда оставался. Вешенская со временем становилась всё больше известной. Драмтеатр тут был серьезный. Завадский был режиссером в Вешенском театре, а уж потом в Ростове. Моя родственница Дегтяревская Эмиллия Никандровна была певица, потом Ансамбль песни и пляски организовала, ее в Москву забрали. А потом стала ездить каждый год в Вешенскую, объезжала все колхозы с концертами. С собой всегда привозила музыкантов – то баяниста, то конферанса, еще кого-то. А мне контрамарки давали на концерты, я посещал. Приезжали знаменитые московские артисты, мы в этом смысле были избалованы. Ажиотаж был полнейший.

     В 46-м пошел в школу, уже в 6-й класс, но самый маленький в классе был. Вот Михаил Александрович, значит, с женой принесли в школу лебедя, ребятам показать, какой он, лебедь. А я захотел перо у него выдернуть, только попробовал, но не смог, а Шолохов сзади за руку меня остановил. Потом наклонился ко мне, я испугался, думаю: ну, всё, сейчас за ухо потянет. А он – на ухо мне: «ну, когда глистов рыть будем?». Я так обрадовался: «Михаил Александрович, да сразу после немецкого, мне только двойку исправить нужно…»

      А в 47-м я уже подрос, окреп маленько. И на охоту ходил и на рыбалку с отцом. Вот иду осенью, значит, догоняет меня «виллис», там Михаил Александрович, Марья Петровна, Сашка и Манька со Светланой, да еще две собаки  — все вместе, а места мало. За рулем Сашка, старший сын, меня увидел, спрашивает ну, ты, куда, Зубенок? (у меня старший брат Зубок, а я Зубенок, значит). — Не знаешь, где сейчас лучше вальшнепов пострелять? Я начал объяснять, показываю: вот, туда поедете, потом направо…, а Михаил Александрович и говорит: «что ты объясняешь, садись и езжай с нами, покажешь, а то набрешешь, а потом искать будем – так, не так…» Я тогда на подножку, места нет в виллисе, и — поехали. Показал дорогу, потом постреляли, мне ружье дали, я тоже двух подстрелил, а они штук 10…

        А школу потом уже закончил, в 51-м году. Потом – армия. Там в секретку меня отобрали, под Свердловск, в почтовый ящик, потом Свердловск-45 назвали. Скручивали там боеголовки. Приезжали моряки, летчики, танкисты за продукцией. В переднем тамбуре охрана, в заднем — тоже. Приходит поезд литерный «Владивосток-Москва», едет без остановок… Но в 55-м демобилизовался, по сокращению Хрущева… Это ж какое безобразие, это сокращение! Он, понимаешь, участник войны, осталось до пенсии немного, а его сокращают! И что он делать будет на гражданке, подумали?.. 

    – Ну, в 55-м вернулся домой. Попытался поступить в Новочеркасский политехнический, но набрал только 15 баллов — две тройки, четверка и пятерка. А проходной — 18 баллов. Ребята говорят: начисть мундир и сходи к ректору. Но я отказался — пришел в обычной одежке. Ректор говорит: «ну, ещё если бы 17 баллов – то, с учетом твоей службы, как-то можно было, а так не могу…» И тут заходит крупный мужчина, спрашивает у ректора: «что случилось?» Тот объясняет: так и так, мол, трех баллов не добрал парень после армии, я не могу его зачислить. Мужчина попросил меня выйти и подождать. Оказалось, это Борис Аполлонович Шумаков, будущий академик сельхозакадемии, в то время уже известный ученый, зав. гидротехнической лабораторией. Через пять минут вышел от ректора и говорит: «Мне такие кадры нужны, я возьму тебя в лабораторию, зарплату получать будешь, жить в общежитии, 15 рублей будешь платить за проживание». Повел в лабораторию. Она была крупнейшей в Европе по этому направлению. Мне показали, что делать. «Завтра приходи на работу, а в институт тебя зачислят, на заочное…»

   Во время учебы много хорошего было – отличные товарищи, дружба на всю жизнь осталась, кто живой остался, и сейчас иногда видимся. Преподаватели уникальные и как специалисты, и люди честные, доброжелательные, к студентам близкие. Та же обстановка в лаборатории. Послали одного в Италию, работой там нашей заинтересовались. А тогда ажиотаж был насчет болоньих плащей и рубашек, с ума сходили – помните? Так, он – денег же мало давали – решил материю эту купить, она дешево стоила – так 32 метра привез, больше на таможне не пускали. Понашили тогда бабы рубашек, плащей уйму, мне тоже пять рубах досталось… 

     Проучился 4 года на гидрофаке, не смог, трудно было учиться, к тому же болел после армии, бросил, уехал. Мне из института вызов приходит — явиться. Приезжаю — зовут к Шумакову. Он отчитывает: «ты почему уехал? ты что, один такой красавец? Я вон тоже учился в ин-те 10 лет. А ну, иди работай, переходи на лесфак…» Я продолжил работать в лаборатории Шумакова, доучился, окончил лесфак, вернулся в Вешенскую, тут как раз филиал открыли НИИ, где я и стал работать.

      А у Шолохова в усадьбе следил за озеленением, помогал за растениями ухаживать. Она постепенно формировалась, нынешняя усадьба – появились кочегары, домработницы, во дворе корову держали, курятник… Раз приехал специалист, спрашивает: «А кто у Вас обрезает деревья? Высший класс! Всё по науке!» Шолохов, довольный, отвечает: «Плохих не держим!» Потом у меня спрашивает: «Ты чё ж это ничего у меня не просишь?»

–      А мне не надо ничего, всё у меня есть!

–      А что у тебя есть?

–      Да всё – машина, лодка, жена…

–      А вот у Кольки тоже это есть, я у него спросил, он говорит: машина новая нужна, потом жена новая понадобилась…

–      Не, мне не надо – и машина хорошая, и жена – одна, но мне хватит, ну, я же не магометанин, — отвечаю. 

     – Михаил Александрович всё делал на высочайшем уровне, к любому делу – рыбалке, охоте относился серьезно, ответственно.  На охоту часто выезжал на лошади, часто ездил на бричке. Лошадей любил и разбирался в них. Во дворе конюшня была. Его тесть Громославский Петр Яковлевич, Марии Петровны отец — казак настоящий, с ним ездил.

–      Так, он же станичным атаманом был, как я помню, его что, не репрессировали?

–      Нет, у них на квартире стоял Малкин, комиссар, это его спасло. Когда пошли повальные аресты, станичники предупредили и спрятали, не выдали чекистам. Вынужден был в Вешенскую приехать в конце 20-х годов. Когда жена умерла, 2 сына остались от первого брака, он женился на второй, та тоже 4-х родила, 3 сына и 4 дочки, а всего у Громославского 7 детей было (Алексей Семенович, не задумываясь, перечисляет всех по именам и возрасту). Шолохов женился на старшей дочери – Марии Петровне.

    Казаки приняли советскую власть поначалу не с восторгом, но благожелательно. А потом пришла сюда Пензенская дивизия. Рубка была жесточайшая. И начались репрессии… Сам Михаил Александрович молодым много пережил, даже к расстрелу приговаривали, потом отменяли. И всё наблюдал, тем более рядом всё происходило – Мигулинка, Миллерово, Бухановская, потом Вешки… И описал это всё в романе.

     Рыбалку тоже любил. Снасти у него, удилища у него были только самодельные, одно было бамбуковое, это у Марии Петровны, а у него только березовые. Он ходил, выбирал, выезжал в березняк наш, вырезал, обрабатывал… Патроны заряжал сам. Лески, удилища – крючок, подсадки – всё деревянный самодел.  Двоюродной сестры муж, литсотрудником в газете работал, вот Михаил Александрович обращается к нему: «Матвеич, ты куркулистый мужик, я знаю, а можешь мне дать полегче, не могу я этими сазаньими…  Я видел у тебя заготовочку. Ты сделай мне подсад, пожалуйста, а то этот уже истрепался…» Потом съездил он за границу, в Швецию, кажется, и привез  ему в подарок рыболовный нож, исключительный, удобный, со многими штучками, лёгкий, специально для рыбаков. «Матвеич, в доказательство того, наши с тобой дружеские отношения не забывал за границей, дарю тебе этот нож». Любил на лодке ездить между камышами… Обычно вдвоем с кем-то, однажды со мной.  Я говорю: Михаил Александрович, а вы садитесь вперед, вам удобнее будет. – А ты? — А я на заднем сяду, я же тяжелее… Подъехали к камышам, а тут вдруг селезень над нами взлетел неожиданно, обрызгал. А сзади мужик плыл на лодке, выстрелил в упор и промахнулся. «Как же ты оплошал? – Шолохов спрашивает. «Ты видал, какие у него красные лапы?» — мужик отвечает. «Понятно, он засмотрелся», сказал Шолохов – и все рассмеялись… Насчет дичи дедушка был нежадный. В последнее время выезжал на куропаток. Выезжал, ходить уже не мог. Инсульт был, передвигаться трудно было, по дому уже не мог ходить… 

      В конце пятидесятых на него наезжали невозможно насчет выпивки. Приезжали разные люди из партийных органов и от литературного начальства. Я, когда просили,  помогал пикник организовать – костер развести – и всё такое прочее. Выпивали, он доказывал, что не так пьет, как ему приписывают, мол, не больше других, часто обстановка требует. В подробности я не вникал, уходил, чтобы не подслушивать. Потом меня спрашивают:

      – А кто это был, что  говорили?

      – А я не знаю.

–      Ну, как же, ты же рядом был.

–      Да меня потому и приглашали, чтобы я вопросов не задавал…

    Но не помогло тогда, решение было принято – всю семью и близких людей разослали по разным местам. Кого в Белую Калитву, кого — в Шахты, Кириллова в Ростов, года два там со своей Лидой жил, потом вернулся, так и другие. Всё приближение разбросали. Потом вернули. 

–      Но Вы-то как, Алексей Семенович, считаете насчет алкоголизма – придирки это были, ведь постановления принимали по этому делу – «О создании условий писателю Шолохову», кажется?

–      Я так скажу: было это, выпивал, других угощал. Но ничего сверхъестественного в этом я не видел. Я вам показывал комнату – столовую, вы видели.

       Алексей Семенович до этого разговора устроил экскурсию по музею, показал в холле место, где когда-то была его школа, где примерно стояла его парта. А в столовой, которая демонстрируется в том виде, в той сервировке стола, как было тогда, Алексей Семенович подробно описал, кто где сидел и сказал: «я имел честь тоже иногда сидеть за этим столом, вот здесь… Кстати, никто не напивался, ну, просто обед – первое-второе, перед этим принимали по стаканчику для аппетита. Сам Михаил Александрович делал это не торопясь, с удовольствием. Подкормить хотели семью, работников и, если гости случатся, – тоже со всеми. Обстановка была непринужденной. Раз блины подали: у меня падает с вилки, у Мишки тоже, Михаил Александрович говорит: да не мучайтесь, ребята, это же не в ресторане где-то, здесь всё по-домашнему, вот так надо: показывает — руками берет блин, обмакнул в сметану — и в рот… А когда не стало его, Мария Петровна также продолжала эти обеденные застолья, так и сказала: «Будет так же, как было при нём». А когда борьба с алкоголизмом началась, приехали два местных партийных секретаря, Михаил Михайлович приглашает: «Мама сказала – накрыто, за стол садитесь». Увидев водку, первый и говорит: «Вы не можете убрать это?» — Как? – она удивляется. – Чтобы в доме Шолохова не было водки? Так это уже не дом Шолохова будет!» После этого ели и выпили, как обычно.  

Алексей Семенович описывает приезд Н.С.Хрущева.  

      – Это было перед поездкой в Америку. Хрущев очень хотел, чтобы Шолохов с ним поехал, а тот отказывался, а тут уж, когда сам приехал в Вешки, пришлось согласиться. Но ездил за свой счет! Все деньги тогда свои потратил, но не взял ни копейки с государства. Народу тогда на площади собралось – тысяч пятьдесят, а охраны немного, не то, что сейчас. Вот, Путин когда приехал на 100-летие Михаила Александровича, дык тут что делалось – бог мой! Вон у моей калитки вижу – детина стоит двухметровый. Я вышел во двор – он как гаркнет на меня: «уйди домой и занавески задерни, и сиди молча, понял?». Я ему было: «Дык, я здесь живу…» Так он так рявкнул, что я и ушел в дом. Путин должен был проезжать по улице… А тогда время другое было. Через некоторое время после Хрущева Гагарин приехал – тоже юбилей, кажется, был Шолохова. Я со своим Юркой пришел, лет около пяти ему было. Аэродром в Басках был, и Шолохов встретить поехал. Гагарин сел за руль и как погнал! Михаил Александрович ему: «ты, Юра, осторожно, это тебе не космос.» А когда километров 20 проехали, говорит: «всё, Юрка, ты тут не сможешь, по грунтовке» – и заменил его за рулем. Тоже народу набилось тогда, а охраны почти не было, только в 7 метрах от трибуны солдаты стояли. Мужики рвались с Гагариным пообщаться, он и сам хотел, но секретарь райкома не разрешил – мол, некогда, ехать надо. Еще немец один приехал западный, из ФРГ, сказал: «вот, я прежде не верил, что Шолохов живет в деревне, а теперь убедился. Потом не верил, что столько людей здесь интересуются литературой, а вот, приехал, вижу…»

 

Алексей Семенович то и дело о жене рассказывает, говорит о ней с уважением, по имени-отчеству – Таисия Ивановна, не иначе. Портрет её на видном месте в гостиной. Умерла она шесть лет назад, он так бобылём живет.

–      Я женился в 30 лет. До того меня мой патрон сказал: у нас в России есть пословица – в 20 лет ума нет, в 30 лет — жены. Предложение я сделал 12 апреля 1961 года, когда Гагарин полетел. Как сын родится, сказали мне, назовешь Юрием, я так и сделал. Она Ленинградский сельхозинститут закончила, потом  аспирантуру, защитила диссертацию в 67-м году. Фамилия её Селезнёва. Она была старший научный сотрудник лесоопытной станции.  Эти домики служебные были, если бы мы ушли с работы, у нас отняли бы. Потом только уже осталось за мной, как она ушла… У нас не было разделения, что делать по дому. Кто первый пришел, тот работает. Сын пошутил как-то при матери: «давай, отец, изготовим маме сложное блюдо французской кухни». – Какое? – Картошку в мундире…

     Описывает преимущества жизни в Вешках.

     – Жена сказала, что из Вешенской никуда не денется…. Ну, посуди: контора рядом была. Мы в 12 на перерыв, в 12 вышли, через минуту здесь, печка заправлена, чирк – и загорелась… Также домой с работы – всё рядом… Мы в 68-м приобрели лодку, выезжали на Дон, несколько семей, ни одного выходного. Но никто не скажет, что я в опытной станции хоть раз был пьяным. Одно лето, например, работал с Московским университетом. Приезжали из Москвы работать несколько человек, сидели за этим столом, а я – обслуживающий персонал – вставал в 4 утра, кипятил чай, готовил что-то. Они уезжают, работают, а я готовлю обед, потом стираю им горы одежды… Это было бесподобно. Людей перебывало очень много. На базе нашей опытной станции проводили испытания многие, известные в стране крупные институты.

   Сын учился, мы не знали проблем – денег мало давали, он сам не брал… Материально мы не нуждались. В 78-м купили Москвич, очередь супруги дошла, как нам сообщили, мол, очередь пришла – берите, он 7 с половиной стоил, мы за год рассчитались. Супруга получала как кандидат, я тоже, поменьше, но тоже прилично. Плюс рыбалка, охота, грибы, ягоды – пожалуйста. Заготовки делали по нескольку раз в сезон..

    В свое удовольствие я работал в лесоводстве и в музей потом пришел, там трудился, оттуда на пенсию… Я ж каждый клочок земли там в заповеднике изучил. За 4 года природный ландшафт восстановил, потом музей готовил для посещения… Всё это предусмотрели. После смерти к Марии Петровне приходил. «Семеныч» идет, ей сообщали. Помню, в 85-м генерал, сын дочери приезжал, начал было командовать мне по привычке, а я ему: «увы, генерал, я на вахте…» Он растерялся: «Ну, вахта – дело святое»…

     Члены семьи никогда не кичились, что они Шолоховы. Мария никогда не могла пройти мимо плачущей женщины… Все заботились о людях. Вот, человека оговорили, жена обратилась за помощью, приняли, разобрались. Случаи были, когда сам Шолохов, его помощники, жена – спасали людей от несправедливого преследования, настаивали пересмотреть дело уже после суда и добиться справедливости. Я тоже в таких делах участвовал. Потом меня заседателем выбрали. Я в суде заседал, но перед этим просил, чтобы знакомили за три дня с делом. Судья меня поддержал: «мне нужен не попка, а оппонент полноценный». Алексей Семенович с удовлетворением описывает случаи, как удавалось помочь людям добиться справедливого решения…

     «Всё было хорошо, – заключает он поздние посиделки, – пока перестройка не грянула. А потом 90-й год – людей сократили, механизмы отняли. Люди пошли торговать…»

  Вздохнул: «ну, ладно, выпьем за тех, кто жив, а то рано люди уходят… В 6 часов у меня подъем. Собака, потом этот нахлебник (про кота, посмотрев на него), тоже требует есть… Я ей корм даю – овсянку, кот не хочет, собака эту же овсянку в его миске видит и туда». Алексей Семенович показывает, где кто спит – он, собака, кот, а где мне спать – предлагаются варианты, на выбор.

—       Если вам нужно убежище, чтобы поработать, приезжайте. Вы здесь, Нива на ходу. Вы здесь не найдете лучше, тише место. Приезжайте сюда, с вас же ни копейки не возьмут, харчи тоже есть.

       Рефрен «раньше было лучше» продолжает звучать и наутро:

— Раньше наш район сдавал по 4 миллиона яиц сдавали государству, а еще оставалось у себя… А сейчас? Мясо самое дорогое у нас было 2 рубля, а можно было по себестоимости выписать в совхозе по 60 копеек. Но я не прибегал к этому.  Ну, 3 копейки яйцо стоило, а сейчас 3 рубля штука, а мясо – 300 рублей килограмм… Сейчас выдают единый охотничий билет, платить арендатору за охоту. Раньше я считаля охотник, член общества, у которого были свои предприятия, ни рубля у гос-ва не брали, госпошлину платил, рубль за год, членские взносы и всё. А сейчас тысячи платить надо. А когда на пенсию ушел – 4 тысячи, ох, как трудно было.. Тогда не зачли институт и службу в одном международном батальоне. 7-8 лет тянули…

— А Вы обращались?

— А куда? Написал жалобу генпрокурору, он не ответил, я в суд написал – тоже молчок. Ну, ладно, теперь установили 12 тысяч, хорошо. И прибавили всем, и мне посчитали службу и всё… Теперь хорошо… 

    О природе рассказывает с особой любовью. Водил в лес, показывал дуб, которому, по его словам, больше тысячи лет. Мне показалось это подозрительным. «Алексей Семенович, — говорю, — а вот в Запорожье мне дуб показали, под которым казаки писали известное письмо турецкому султану, ему 300 лет, но он побольше вашего будет по обхвату…». Зубков категорически не согласен: «проверено, сам считал! Я ж занимался изучением пойменных лесов, в том числе возрастом деревьев.» — А как же там на табличке написано: 400-420 лет? — Да то начальство решило: «мол, не пиши больше 400, а то потом хлопот много будет: отчитываться, ухаживать…»  

    Лес густой рядом, примыкает к полянке с дубом, впечатляет аккуратным массивом. «Так он же молодой, — упреждает моё удивление Алексей Семенович, — во время войны, с 44-го, сажали. Тогда много людей в округе собралось – инвалидов, раненых, контуженых, бездомных, вот они и сажали лес этот, власть распорядилась – каждый день работали помногу часов – за еду. Денег не платили, но кормили…».

       Говорит об особенностях климата, почвы… «У нас только почки, в Ростове уже цветочки, хотя напрямую 260-270 километров. У нас же резко континентальный климат. Вешенская, Казанская, Калач, Миллерово, Боковская… – нам присылали с каждой станции погоду. Например, Казанская – минус 10, у нас минус 27. Выражения: «хоперское понижение», «миллеровское понижение…» В Казанске и Боковской дождь, у нас нет, пески и чернозем – влажность разная, в 100-200 раз больше влажность отнимает песок, чем чернозём. Я поливаю утром, вечером пересыхает, вода уходит…

Увидев на веранде оленьи рога и висящее рядом ружьё, я спросил об оружии и услышал долгий страстный рассказ, сопровождающийся демонстрацией одного за другим четырех ружей, особенностей и достоинствах каждого, историей его появления у хозяина.  Рассказывает, как начальник защитил диссертацию, обмывали первую его большую зарплату. И он сказал публично: «Очень большая заслуга в защите моей диссертации моего первого зама Алексея Семеновича, вот в благодарность дарю ему ружьё, его золотую мечту – ИЖ-54!».  – Вот из этого ружья я валял сохатого, вот эти рога, за свою жизнь убил 43 лося. Последнего лося, нет, оленя – убил 8 лет назад. Пригласили, попросили помочь с охотой. У нас в районе лесистость самая высокая в области – 12 %, поэтому и есть еще животные. Но нынче новая беда – поджоги… В Вешенском лесхозе работало 350 работников, с сезонными до 500. Сейчас осталось 18 человек – на 50 тыс. га, попробуй, охрани – ни бензина нет, ни машины! 

      Алексей Семенович показывает остальные ружья, историю и особенности их создания и появления у него, описывает патроны к ним, разбирает и собирает затворы.

       И с грустью: «понимаете, ну, как вам сказать? нет романтиков…». Рыбу ловить надо  со знанием – где, когда, как, чем ты будешь это делать. Какие снасти, в каком месте и в какое время ставить, какую наживку готовить… На охоте – то же. Не просто стрелять – убить зайца, к примеру, если понадобится – в падении. А когда ищешь дичь? Я стою на номере, там лось или кабан, на брюхе ружье. Выскакивает кабан, я только сжимаю ствол, вскидываю ружье – и сходу стреляю… (Дальше следуют подробные детали охоты). 

    Пересказать всё, о чем Алексей Семенович рассказывал совершенно невозможно. Тут масса воспоминаний о делах и людях в разные периоды его жизни, эпизоды из истории казаков, огромное количество любопытных фрагментов из жизни животных и растений. Тут  отношения мужской и женской особей среди комаров и бабочек, поведение червей накануне попадания на рыболовный крючок и влияние его на рыбную ловлю, происхождение песчаников в регионе и их воздействие на гидрогеологию почвы, и вытеснение казаков из их исконних территорий («мы сейчас на одной пятой территории Войска Донского живем», — говорит он с сожалением), о грибах. «Сейчас грибов нет. Влаги мало было. Дождей практически не было. Очень засушливое лето… В прошлом году был гриб. Бывают колосовики, в мае, когда пшеница колосится.  А раньше – я пешком походил два часа – и ведро уже есть. Приношу домой. жена обрабатывает. Собирали мешками белые грибы. На сушку молодые идут. Отваривала сноха, привезла мне, я – в морозильник. Там мясо положишь, а оно — как стекло натуральное…  

    – Скучать не приходится. Если что, я беру собаку — и поехал на рыбалку или за грибами… Я в первый раз приехал на озеро. Без прикормки она уже не берет. Паводка нет. Как бы там ни было, весной поднимается вода. Углубление идет, а через берег, на пойму, вода не выходит. Заходишь — раз, по пояс… Раньше любил с бреднем бродить. А щас нельзя бродить — не притомишь его. Край по земле идет, а рыба мелкая, большой уже нет. Рыбы мало осталось. На рыбу пресс колоссальнейший. Раньше сеть ставишь, надо сушить, максимум через 8 часов, а сейчас капрон, фельдиперс и прочее — можно сколько хочешь держать… Я на Цимле в прошлом году был. 

    – С каждый годом всё тяжелее… Молодежь меня не бросает, периодически приглашают: давай, дом твой закроем, окна забьем, переезжай к нам. А я — нет! — Почему? – Потому что вы живете отдельно, у вас компания, друзья-товарищи, а вы стесняться будете, если я буду там жить. Перестанете общаться, как хочется, с кем хочется…

   Алексей Семенович в процессе разговора принимает водочку с удовольствием. Не пьянеет нисколько при серьезных вливаниях. Чувство юмора – постоянное. «Вы что это не закусываете? Пьете, а едите мало?». Ответ молниеносный: «А фигура как же?» У сына отмечали день рождения, ну, принял побольше обычного, сын и говорит осторожно: «папа, ты как?» Он: «нормально, а что?»

–  Так я же тебя еще должен до дома отвезти живым…

–  А, ну ты прав, сынок, тогда вот еще на посошок – и поехали!

    Перед приездом звонил ему, говорю: «не привезти ли очищенной воды?» Он так серьезно стал говорить, что воды правда не хватает, конечно, надо, что я, не сомневаясь, аж две 20-литровые бутыли «Архыза» привез. Он хохотал долго: «Да я ж пошутил, неужто поверили? Как это у нас воды нет? Её столько, девать некуда!» Напрасно я пробовал убеждать, что в реке грязная, в водопроводе тоже слабо очищенная, он убедил, что вода в Вешках самая чистейшая из скважин, самого лучшего состава. «Ну, не расстраивайся, я её пристрою куда-то – поливать растения, хотя для этого тоже не ахти, соли, небось, вывели, может кот и пёс попьют? Да нет, шучу, конечно, забирай назад домой, там же у вас невесть что после очистных дают…» 

      Очень не хотел расставаться. Понятное дело: одинок человек. Трудно ему одному. Сын с невесткой зовут в своё село, не хочет: привычка к независимости. А сам – один. Всё время на вы ко мне обращался, а тут на ты перешел напоследок, но по имени-отчеству:

–  Александр Иванович, ну, приезжай, приезжай, ей-богу! Что ты там коптишь в своём Ростове? Я тебя на рыбалку свожу – костер разожжём, вытащим пару сазанчиков, уху сварим, зажарим…

–     Так, я же не рыбак, не охотник, на природу мне сложно. К тому же мерзну сильно.

–   Да нет, я ж тебе такой тулуп дам, на любом морозе будешь как дома

–   Ты и ходить-то не будешь, я же тебя на «Ниве» отвезу. 40 лет она у меня, а как часы работает, ни разу ничего…

–   Да знаете, я уже не очень насчет поездок…

–  Ну, не захочешь – сиди себе и пиши. Я тебе комнату выделю. Да сам смотри, какую хошь бери. Я вообще могу и на веранду уйти!

–  Да ладно Вам, я не стану я Вас стеснять

–  Да о чем ты? Наоборот. Ты ж говорил, что тебе уединиться надо, писать: вот и пиши себе на здоровье. С тебя никто ни копейки не возьмет за постой, я тебе обещаю. И расходоваться нечего – всё же есть! И еда – у меня ж засолено свинины 30 килограмм и выпить хватит…

–   Да уж вижу.

–  Да нет, эти бутылки – это так, а ты не знаешь, у меня ж и самогон заготовлен отменный, тоже бутыль 20-литровая… Ну? А природа – сам видел. Это ж тебе не по Садовой взад-вперед шастать, выхлопными газами дышать!

© Акопов Александр Иванович (текст и фото)  

 

Фотографии с подписями из архива А.С. Зубкова: