На макушке лета. Стихи

*     *     *

 

 «НАУКА УМЕЕТ МНОГО ГИТИК» —

формула старого карточного фокуса

 

 Спотыкаюсь на каждом шагу, на каждом слове.

«Это лучше, чем гладкопись», — скажет знакомый критик.

Ну а что же в остатке, в осадке сухом, в улове?

Неизвестно науке, хотя у ней «много гитик».

 

Прозаический звук паденья с высоты своего роста

зарифмовать не успеешь, споткнувшись на грубом асфальте.

А образы и метафоры — так те исчезают, просто

лечатся от удара — на облаке ли, на Мальте.

 

И ведь учили ходить, говорили мне: «Левой! Правой!».

Объясняли: «Надежнее, когда маршируешь строем —

в организованной массе, а не в толпе и ораве,

с твердого шага сбившись, да, сбившись — пчелиным роем».

 

Главное — смотреть под ноги, не забыть подстелить соломки,

освоить политкорректность, культурные знаки и коды

и уберечь организм свой от неизбежности ломки,

даже и не понюхав дурацкий наркотик свободы.

 

А то ведь можно втянуться, привыкнуть к этой отраве,

губу раскатать, забыв о денном и нощном контроле,

и, даже спотыкаясь, думать, что ты сам вправе  

выбирать, когда тебе падать и, вообще, какие играть роли.

 

Но и те, кто шагают в ногу, как будто во власти транса,

не склонные к рефлексии, послушные звуку команды,

нередко становятся жертвами пресловутого резонанса,

когда рушатся опоры и рвутся тугие ванты.

 

Это стихи о проблемах творчества и социальной адаптации.

Верь: люди поймут и поддержат, они же не изуверы.

Тем более, что у нас слава самой читающей нации, 

а шулерские приемы у знания есть и у веры.

 

Все любят показывать фокусы, а правды никто не знает.

Так что твори, влюбляйся, верь, что и ты не винтик.

А если и винтик, то нету пока на тебя контргаек,

и вообще ты «умеешь» «много» собственных «гитик».

 

2-6 июля 2010 г.

 

*    *    *

 

Прыжок затяжной 

из-под зимнего пледа

в томленье и зной 

бесконечного лета,

в медлительность сцены 

и сбивчивость речи,

когда откровенны 

и взгляды, и плечи.

 

А рыжих волос 

твоих протуберанцы,

как стуки колес 

у пропущенных станций,

тревожат и манят 

сорваться по следу —

летучая память  

забытого лета.

 

Минуя любви 

недомолвки и взгляды,

в объятья твои 

и тенистого сада

сквозь горечь и зной

дней, идущих на убыль,

прыжок затяжной,

нераскрывшийся купол…

 

15 июля 2010 г.

 

 

Чайка

 

Крылья чайки — упругий, изогнутый лук.

Тело чайки — прижатая к луку стрела,

как к губам прикипевший томительный звук,  

как побег — безуспешный побег от ствола.

Лук, увлёкший стрелу в их совместный полёт,

и стрела, за собой уносящая лук…

Тетивой-невидимкою ветер поёт.

Катер пашню реки разрезает, как плуг.

 

Но разрезать не может. Упрямая гладь

возрождает единство зеленой слюды.

И о чем ей жалеть, и чего пожелать,

и зачем отраженья хранить и следы?

 

Эта вечность, изменчивость без перемен 

нас проглотит: у времени свой аппетит.

Только ветер крылатый, прорвавшись сквозь тлен,

прозвенит тетивой, и стрела просвистит. 

 

26 июля 2010 г.

 

Английский сонет

 

О женщина, прозрачная вода, 

вписавшаяся в контуры бокала

естественно, как будто бы искала

такую форму для себя всегда.

 

А после — что возьмёшь с тебя? — вода,

ты формою гранёного стакана,

журча и изменяясь непрестанно,

овладеваешь так же — без труда.

 

Но если наступают холода,

любовь проходит, угасают страсти,

ты разрываешь свой сосуд на части,

бездушная замёрзшая вода.

 

И лишь себе самой не изменяешь,

хотя чужую форму сохраняешь.

 

28 июля 2010 г. 

 

Посмертный юбилей

 

                           Памяти Даниила Долинского

 

В июле, на макушке лета

пришли в библиотечный зал

друзья покойного поэта

и каждый что-нибудь сказал.

 

Что ж, юбилей — отличный повод:

прекрасны мысли и слова,

гудит высоковольтный провод,

и память верная жива.

 

Стихи читали, песни пели

и пили водку и компот.

А кем он был на самом деле?

Как брал он слово в оборот?

 

При жизни он учить пытался

докучливых и молодых,

но сам загадкою остался

и для себя, и для других.

 

Искал он верную тональность,

на слух настраивал струну

и не играл в оригинальность,

обманчивую новизну.

 

Пострел, до старости мальчишка,

солдат, умывшийся в крови,

писал всю жизнь одну лишь книжку

о жизни, счастье и любви.

 

Качнув нам из бездонной стыни

уже невидимым крылом,

стрелок-радист, летит и ныне

он в поднебесье голубом.

 

2 августа 2010 г.

 

РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

 

Россия — старый стоптанный башмак,

сатиновый протертый нарукавник,

пиджак, забывший свой исходный цвет

и брюки с пузырями на коленях.

 

Все это можно запросто любить,

не думая о перемене платья.

Здесь дело вовсе не в консерватизме,

а в осознаньи, что оно — твое.

 

Когда к вещам привык, их жалкий вид

перестает смущать тебя, тем паче,

казалось, никогда их не сносить.

Но как-то разом все пришло в негодность.

 

Пришло в негодность и пошло в разнос:

империи не вечны, как и вещи.

Нас вместе держит разве что язык.

Вот за него, действительно, обидно.

 

Великий и могучий,

как латынь,

неужто он исчезнет, канет в Лету,

останется уделом знатоков?..

О, боль моя фантомная, Россия!

 

13-16 августа 2010 г.

Римини, Италия

 

МАРИНА

 

Луч солнца, преломившийся в волне,

скользит волной над отмелью песчаной —

прозрачная лазурь по желтизне…

Мне хочется назвать его Лучано,

чтоб выразить Италию вполне.

 

У чаек только рыба на уме:

крыло креня в упругом развороте,

пикируют и пляшут на волне.

Их крики — не бельканто Паваротти,

но и они свои в своей стране.

 

А патина веков и кракелюры —

как знак товарный старых мастеров.

Любовные забыты авантюры.

Но лица Беатриче и Лауры

не занавесит времени покров.

 

Колышется морская пелерина.

А ты бежишь по пенной бахроме —

вся в брызгах и лучах — неудержима…

И знаю я: зовут тебя Марина.

И верю я, что ты спешишь ко мне.

 

Как фея Адриатики, как сон

о Римини, Италии, отчизне…

Я помню, что всю жизнь в тебя влюблен.

Я должен был привыкнуть к этой жизни,

но снова восхищен и удивлен.

 

Волна с шипеньем гаснет на песке.

А песня из любви и солнца свита.

И нежный голос где-то вдалеке

«Феличита, О соле, Дольче вита…»

поет на итальянском языке.

 

Август 2010 г. 

Римини — Ростов-на-Дону

 

 На смерть Леонида Григорьяна

 

Лягу в два, а встану в три, 
Гляну в окна, закурю. 
Бог позволит: говори – 
Ничего не говорю.

Л. Григорьян 

 

Вот теперь не осталось ни страха, ни боли.

Можно окна открыть и постель поменять.

Больше Бог Григорьяну уже не позволит

ни курить, ни любить, ни стихи сочинять.

 

Поезда не встречают на этом вокзале,

из забоя не ждут опустевшую клеть.

И подругам, что сдуру ему отказали,

остается гордиться и тихо жалеть.

 

А стихи — как стихи. В них сказал что хотел он.

Но уходит, как будто и не был знаком.

И душа, расквитавшись с измученным телом,

улетает от нас сигаретным дымком.

 

 30 августа 2010 г.

 

 

Американская шутка

 

 Надпись «Kiss and Ride» — здесь нет стоянки —

так переведем мы эту фразу.

В общем, чмокнул, высадил и сразу —

отъезжай. Так шутят эти янки.

 

Милая, я враг подобных шуток.

Мне б еще побыть с тобою вместе.

Штраф плачу в любое время суток,

лишь бы «Kiss and Kiss» на том же месте.

 

31 августа 2010 г.

 

Застеколье

 

Бывает так: несовпаденье

в каких-то глупых мелочах —

и вот уже брожу как тень я,

себя ищу в пустых речах.

 

Мечтаю вырваться на волю, 

бьюсь о стекло, как стрекоза,

об интерьер чужой мозолю 

свои офсетные глаза.

 

Но в избавление не верю. 

Хоть рядом улица и двор,

прибит плакат над каждой дверью: 

«Нет выхода!», — как приговор.

 

Мне говорят: «Решаешь сам ты!».

Что ж, раб бессмысленной возни, 

я с мошкарой кружить у лампы

не стану больше, черт возьми!

 

Куском последним сыт, не так ли? —

а может, просто слеп и глух,

я, наступив на те же грабли,

не начинаю новый круг.

 

Я вырвался из хоровода.

Не веря, как мне повезло,

лечу туда, где свет, свобода…

И бьюсь о пыльное стекло.

 

24 сентября 2010 г.