Из поэтического дневника
* * *
Беспечный май: и дождь, и солнце,
и зелень парка, и вино,
и тёплый ветер за оконцем –
призывный ветер… Как давно
все это было и уплыло,
и искрой вспыхивает вдруг:
знать, ощущенье не забылось –
весны и молодости… Друг
там рядом верный и подруга
с глазами лани и потом –
счастливое пространство луга
и в даль манящий окоём…
* * *
За окном мороз трескучий,
уши шапки развяжу –
в пять минут ходок везучий
до работы дохожу…
Хоть и пять минут – для носа
испытанье – красен стал,
после утреннего кросса
бодр и весел, не устал,
не замерз!.. И чашку чая,
заваривши, улыбнусь:
снова новый день встречаю –
и за это помолюсь.
* * *
Проснулся из-за скрипнувшей двери –
котенок попросился мне подмышку…
Малыш, ну что ты, милый, натворил:
сон перебил, а это, братец, слишком…
В том сне журчала тёплая вода,
и женщина в прилипшем к телу платье,
брела сквозь волны, видимо, туда,
где ветер вышивает тихо гладью.
Другая, помню точно, не она,
печально свою голову склонила
мне на плечо… И нежностью до дна,
во сне мне сердце нежностью пронзила…
Маме
…Тот дом уютный в тихом переулке,
тот сад, ухоженный заботливой рукой,
и вечерами голос вахты гулкий,
что на крылечке слушали с тобой.
…Посёлок тихий: старики и дети,
конюшня, огороды, родники –
простор приволжский и далёк и светел,
а за лесами – город у реки.
И пахнет кожей хомутов, и дёгтем,
и табаком цигарок из газет,
и земляникой, и травою мокрой,
и сладким мёдом наших детских лет.
Там Пасха светлая, и утро с куличами,
и радость встречи с близкою роднёй,
там дом – и счастье, и свидетель драмы,
наш Дом, построенный руками мамы,
и сохранённый мамою покой.
* * *
Ты что так строго смотришь, зверь, –
глаза в глаза, – не отрываясь?..
Свирепость, кошка, поумерь –
под взглядом пристальным теряюсь.
На грудь взошла, как на помост, –
ты лечишь или заклинаешь?
Какой в глазах твоих вопрос,
о чём меня предупреждаешь?
А вдруг переселенье душ –
реальность? Кто ты – друг из бездны?
Не можешь высказаться вслух,
но хочешь дать совет полезный?
А если недруг, и сейчас
стремишься исцарапать шею
(грехов достаточно у нас,
но их исправить не умеем…)?
Диковинный и странный мир
природной фауны и флоры,
где рядом лекарь и вампир
ведут с тобою разговоры…
* * *
О чём молчал мой старый дед,
когда мы с ним дрова пилили,
когда пасли с утра овец,
когда траву в логу косили?..
Мне было лишь тринадцать лет –
в деревню я приехал в гости
и думал, что сердит мой дед.
За что – не знал… А дома после
у мамы спрашивал, на что
сердит он так, сопит сурово…
«Сынок, ты говоришь не то –
забот невпроворот… Эх, Вова,
когда б ты знал, как нелегка
жизнь у крестьян…». Лишь много позже
я всё же понял старика,
молчавшего в дубовой роще.
Там, за спиною, – две войны,
детей семь душ, весь век двадцатый…
Семья и дом сохранены,
но жизнь прошла… Кто виноватый,
что небогат крестьянский двор,
что кровля снова обветшала?..
«Подай-ка, мне, внучок, топор…» –
и роща гулом отозвалась…
* * *
На уровне слуха, на уровне запаха,
на уровне сердца вдруг что-то придёт:
такое летучее и зыбко туманное –
волнует, тревожит и сладостно жжёт.
И ты замолчишь, притаишься, как маленькая,
ведь так хорошо и приятно – до слёз:
как будто цветок ожидаемый аленький
отец из-за моря дочурке привёз.
* * *
Ещё вчера деревья были голы –
лишь почки набухали на ветвях,
а нынче зеленью покрыты долы,
листва скрывает заполошных птах.
А те поют незримы в новых кущах,
приветствуя рождающийся день –
Весна пришла! И солнца ранний лучик
щекочет, загоняя в угол тень.
Играет солнце на стекле оконном,
берёзы томные ещё как будто спят,
но в городе подслеповато сонном
готовится невидимый обряд.
Рабочий люд идёт на остановки,
моторы пробуют лениво шофера…
День настаёт и требует сноровки
для скромных дел, оставленных вчера.
* * *
У каждого дерева – тайна,
характер особый и вид,
сознательно или нечаянно
обидеть не пробуй: болит
и ножка, и веточка-пальчик,
и волосы-крона болят,
когда хулиганистый мальчик
с ножом нападает на сад…
Когда он и колет, и режет
забавы бессмысленной для,
не ведая: ствол этот нежен,
как кожа… И ранить нельзя
деревья, молчащие будто –
эх, знать бы их тайный язык:
как плачут берёзы под утро,
срываются клёны на крик…
Для голоса нужен им ветер,
для плача – ненастье, дожди,
пусть долог их век, но не вечен
ни дуб, ни платан… Подожди!
Одумайся, сын неразумный,
и лезвие брось навсегда –
мы равные в мире подлунном:
деревья как люди… Да, да…
* * *
Мне десять лет, недавно умер папа,
и воет-плачет наш любимый пёс,
доверчиво мне подававший лапу…
Он горя к нам пришедшего не снёс:
не ел, грустил и вскоре запаршивел,
и умер зимней ночью у крыльца.
И я повёз на саночках к могиле
последнего товарища отца.
* * *
Не верьте тем, кто говорит: «Довольно
наслушались мы песен у костра…»
и в скепсисе, в угаре алкогольном
брюзжит: «Теперь совсем не та страна…».
Что «глупо тратить время на стишата:
“Как здорово, что все мы здесь ла-ла…”,
что нынче бизнес надобен, ребята,
что изменилась ценностей шкала…».
Ну да, они как будто бы в фаворе –
бунгало, яхты, баксы на счету…
А им знакома радость на просторе
поляны нашей? Леса черноту
и речки свежесть, и травинки запах,
и звёзд безмолвных над страной полёт,
росу, блестящую на елей тёмных лапах,
дано почувствовать? Услышать, как поёт
поляна и звучит в ночи гитара,
костёр трещит и мошкара вокруг?..
И мир вокруг – пусть новый, но и старый,
и рядом – новый, но и старый друг.
* * *
Уходят, уходят романтики –
прагматики нынче в цене.
Детишки играют не в фантики –
играют в «тебе – я», «ты – мне»…
Иные работают «ценности»,
иной на кону «идеал»:
«Довольно о долге, о верности –
ты нас утомил, аксакал!..»
Но если беда вдруг приходит,
болезнь, не дай Бог, вдруг пригнёт –
меняется тут же народец
и милости к падшим зовёт…
* * *
На улице враждебной, неуютной,
где от дождя поникли фонари,
ты думал ли, что вдруг придёт минута,
когда попросишь Время: «Повтори!»
Тогда весь мир таинственным казался,
незнанье было счастием твоим,
а то, что в этой точке оказался, –
решенье свыше: рок неумолим.
Мальчишка телом и душой ребёнок –
сосуд непрочный и ещё пустой, –
физических совсем чуть-чуть силёнок,
но, слава Богу, дружен с головой…
Домов глазницы и деревьев руки
в ночи ненастной видятся теперь
издалека иными. Улиц звуки
другими слышатся, и город – страшный зверь –
не грозен, а маняще мил и близок…
Но вглядываясь в странника в ночи,
предупредить от ложности каприза,
нет, не удастся…Сколько не кричи…
* * *
Друзья ушли. Другие не пришли.
Не получилось. Или не желалось.
Дома, в которых жили и росли,
и их тропинки – вот, что мне осталось…
Давно погас в их окнах белый свет,
других людей скрывают эти стены.
Не возвратить волнующих бесед
на самые волнующие темы…
По их дорогам новые идут
троллейбусы, автобусы (трамвая
теперь уж нет), и сдачи не дадут
кондукторы, маршруты называя…
* * *
Куплен билет, и надо бы ехать,
только вот что-то мешает тебе,
кто-то как будто устроил потеху,
карты смешав в игровище-судьбе…
Будто плутаешь по улицам детства,
едешь, летишь и рискуешь упасть,
и узнаёшь с замиранием сердца:
ты опоздал… Это что ж за напасть?!..
Связаны ноги, маршрут перепутан,
встречи ненужные – всё вразнобой…
…Вышел из сна, и вдруг счастлив минутой:
это была всё ж дорога домой.
* * *
Засохла рябина, она сожжена,
безжалостным солнцем опалена –
не вызреют осенью гроздья,
не встретится рыжая гостья…
Каштаны и клёны пожухли до срока…
Зачем прилетела так рано сорока
с письмом – не окончилось лето,
деревья пока что одеты?..
Но им – как приказ: раздевайтесь,
до веток сухих оголяйтесь,
а неслухов – малых и старых –
тотчас испытают пожары!..
* * *
Жара прошла огнём по лесу,
по полю и по всем домам.
Деревни нет!.. Укрыться нам,
одеться и питаться нам
теперь уж негде… Радость – бесу:
пылают верхние пожары,
травою стелется огонь.
Чужого, негодяй, не тронь,
а страсть к наживе урезонь –
и так страшны судьбы удары.
Пожар – война, проверка сил,
и человечности, и воли.
Не пожелай такой же доли
кому-то, а частицу боли
возьми и помоги другим
х х х
Природа рано повзрослела –
состарилася от жары…
Ещё травинке быть несмелой,
ещё пора – плодам неспелым,
ещё бежать от мошкары,
ан нет: уже трава пожухла,
плоды скукожены лежат,
зерно погибло – мало хлеба
всё обещает…Только небо
безмолвствует, громов раскат
не слышен, долгожданной влаги
всё нет и нет, как не проси.
Всем – испытанье (в море юном
до срока не желай бурунов…),
вновь – испытание Руси.
* * *
1
Уже не вспыхивает чувство
от мимолётного штриха,
от дуновенья ветерка –
всё чаще грустно, грустно, грустно…
Уже не радует так глаз
дорога и знакомство с новым –
всё кажется теперь знакомым,
как будто виделось не раз…
Лишь иногда нахлынет вдруг
необъяснимое волненье,
такое смутное томленье,
такой неясный полукруг…
2
Как мы боялись не успеть,
не поучаствовать, не видеть –
так было просто нас обидеть:
не дать увидеть, вместе спеть…
Как интересен был другой –
она и он, они – другие…
Мы были чистые, нагие,
и мир вокруг был молодой.
* * *
Уверенность – его беда.
Вердикт? Любой! Без сожаления,
без продуктивного сомненья
и без растерянных Нет-Да…
Такой полезен на войне.
Незаменим. Хотя, наверно,
и на войне издать неверный
приказ – обходится вдвойне,
втройне дороже. Ведь цена
огромная – живые люди!
Но о войне сейчас не будем –
сегодня, к счастью, не война…
г. Воронеж, 2010