* * *
Клок ночи зубами выдран
у жизни, спокойной внешне:
желаннейшим сделан выбор
внезапный… Наистраннейший…
Клок ночи, и тот предрассветный,
шагреневой кожей таял –
и снежная безответность
подтаивала… Местами.
Осталось, вкусив от плоти,
вином зари причаститься.
Оделась душа в позолоту,
ожоги прикрыв. Частично.
А жизнь вовсю торопилась
клок ночи вернуть обратно…
Зачем ей, скажи на милость?
Неужто и впрямь – утрата?
Июнь не заметил даже,
что тьма на судьбу короче!
Возможно, верну пропажу,
но только – вселенской ночи.
* * *
Промелькнула зима –
чем-то снежно-мятежно-гриппозным,
чем-то срочно сошедшим с ума,
омерзеньем, прозрением поздним,
балаганом, блудливым шатром,
или даже «Летучим Голландцем»…
Блеск поделок под никель и хром
отмерцал, и пора оголяться
от газонов до крыш –
посудьбинно, подушно, поглазно…
…А во сне обнаженный Париж
в шалом паводке талых соблазнов
отдается Весне.
О, гнездо родовое Амуров!
Стрелы – там. Здесь – пришибленный снег
под лопатами дворников хмурых
или что-то еще,
но с эпиграфом «не с кем и негде»…
Посторонняя. Вход воспрещен.
Даже Март, как бесполый Онегин,
ухмыляется вслед,
предсказуем на выстрел и ближе.
Что ж ты ищешь, мой вешний скелет,
в ликах луж отраженье Парижа?!
* * *
Штурмует весна ледяные ограды,
(любимый, не надо!)
из воздуха сердце иллюзии строит,
(желанный, не стоит!)
мы оба такие теперь деловые —
насквозь и навылет —
что даже вплотную не чуем друг друга.
Душа — как ворюга,
клянущий свое заточение в теле,
а тело при деле
чужом и постылом. Наряжено пешкой.
Пора бы опешить,
восстать и стряхнуть деревянную внешность
за вешнее нечто —
за куст, например. И одеться попроще:
(пусть публика ропщет!)
прикинуться рощей на грани апреля,
надеть ожерелье
на шею ствола, не прикрыв остального…
(ты думал, стального?)
Ты в шоке? Не буду, ведь мы же при деле:
две жизни в неделе,
а если о чем-то мечтается ночью,
то вскользь и не очень…
Вокруг и без нас как по пьянке за буем —
любимый, не будем!..
* * *
Снег сошел, а под ним кручина:
я тебя ненавижу, милый,
просто так, без причины.
Дни торчат из недель, как гвозди,
на тебе – ненаглядных гроздья, –
разве это причина?
Я тебя ненавижу, милый,
тихо, нежно, беззлобно –
за свиданье на месте лобном,
где воркуешь, от бега взмылен,
врешь умеренно правдоподобно,
упиваясь голосом сдобным,
но – не в этом причина.
На скамейке ножом перочинным
свой автограф увековечу –
пусть потрачу весну плюс вечер,
но с печёнки стряхну кумира!
«Я себя ненавижу, милый!»
САРАБАНДА
Кувшин мой бесценный,
прости! — не случайно разбила,
и вряд ли когда-нибудь склею…
Еще ты на сцене
и кажешься цельным и целым;
еще отражаешь рабыню
холеной глазурью своей
и внемлешь лакею…
Еще черепками не брызжешь
в миг общего вздрога…
Ты полон до края —
дурманом! — для бестии рыжей
и прочих двурогих…
Глядят на тебя, обмирая,
казнимые жаждой,
и вздохи подобны то хлопьям,
то пеплу, то выхлопам газов
из труб горловых.
Ты однажды
зачислен в шедевры холопом,
но ты – одноразов:
фанатам нектар обещая,
иллюзии плещешь в стаканы…
Однако, по нраву отрава
сердцам и мозгам обнищалым:
простят истукана,
махнувши кто левой, кто правой…
(Там сложно с душою:
хлебнул – и хоть с чертом венчайся!)
С подделкой себя разлучаю,
кувшин мой дешевый.
Ты мною разбит в одночасье
совсем не случайно…
РАЗБОРКА
Как бы нам разложить по полочкам
сути жуть без единого выстрела?
…Я – от джаза, а ты – от полечки,
обшей музыки нам не выстрадать.
Я – от моря, а ты – от берега,
на точильный камень похожего…
От огня бы укрыться беглого –
твоего – за спиной прохожего,
но какие-то все прозрачные.
Мне везет на медузно-креветочных
и на тех, что с клешнями рачьими
против хрупкой коралловой веточки.
Зря ты в поисках слова шаришься
по карманам – все просто итожится:
вот дальтоник, от плоти вкушающий.
Только плоть не Христа, а Художницы.
* * *
Скорее бы переболеть! —
Хочу, могу
перекипеть и перетлеть
у дней в стогу.
Перезабыть, что пролилось,
в ночи горча,
по медной гибкости волос
и по плечам…
Убить в себе влеченья нерв,
как нерв зубной!
И, непременно поумнев,
стреножить зной
души, июля, сердца, глаз,
желаний, чувств…
В попытках переизощрясь,
зазря лечусь –
Не от того, не так, не тем…
Рецепты лгут!
К чему роднейшему из тел
такой приют?..
Зачем при встрече розоветь?
Мир прост и груб.
Мне б тот прощальнейший рассвет
содрать, как струп…
АНТИКЛЕОПАТРА
Досталась милому любовь,
как шуба с барского плеча.
А мне бы лучше голытьбой! –
так нет, одежды палача…
И есть кого казнить: себя.
И есть за что: раздор, мятеж,
оледенелая судьба
хрустит обломками надежд…
Неимоверное вершу:
чтоб другу средь зимы цвелось,
башку на блюде подношу
с копной ржавеющих волос –
шальную, дерзкую, свою,
которой лгать невмоготу…
… А милый жаждет интервью
и тянет микрофон ко рту:
«Хоть слово из небытия!
Прошу тебя… Хочу! Велю!..»
Шепнула голова моя
сенсационное: люблю…
ВСПЛЕСК
Ты заново мною придуман,
хоть съеден другими…
Тоскующая колдунья
так просто не сгинет
из жизни твоей — не иголка…
Ты многими выпит.
Глоток нескончаемо горький
оставь, отравитель,
мне, в крайности самой крайней.
Меж многих растаскан,
достанься единственной гранью,
в автобусе тряском
голодной ладонью коснувшись…
Прошедшими выжжен? —
Золы остывающий ужас
развею, чтоб выжить.
Бездарно раздарен всем прочим,
отдайся хоть словом —
любым, даже самым непрочным…
Сильнейшими сломан —
и все же, в ночи, где любили,
на зависть поблудам,
напишется гипсовой пылью:
«Мы были и будем»…
* * *
Городом правит осенняя вялость…
Равногорение — не состоялось.
Бабьего лета порыв не дурманит:
нам равнострастие не по карману.
Глаз небосклоны тоска погасила –
звездостояние нам не по силам.
Души затянуты ржавью и ленью…
Или пригрезилось равностремленье?
Не воскресить листопада гекзаметры!-
чувствам не больно, сорваны замертво.
Порознь чернеем, как деки рояльные,
словно и не было сердцеслияния!
Что ж мы никак не поделим дороги?-
Ангел бескрылый. Дьявол безрогий…
НОКТЮРН
Когда зубами ночь скрежещет
и волос дыбом у ольхи,
я знаю, что мои стихи
в руках твоих случайных женщин.
И ночи лик невыносим,
склонившейся над сценой этой,
где обжираются поэтом
первопроходчицы трясин…
Ну чем не пища для влеченья?!
(Не обкорми до смерти нимф!..)
Как если б над Иудой нимб —
так над окном твоим свеченье…
На ревность права не дано.
Я буду завтра вновь лукавить:
«Прости. Ошиблась ночь веками.
То было не твое окно…»
СТОП — КАДР
Глаз прищуренных прорезь.
Цвета персика шторы.
Ты — пропасть.
Я — манекен,
шмотки неплохо сидят на котором.
Чертова кукла.
Еще бы не мыслить.
Ни целей, ни далей.
Сумерки, Руки.
Райский шалаш в коммуналке
замызганной
(кем-то обменен, кем-то обруган…)
Времени обреченный пляс.
Лик.
А, может, стекло лобовое
после дождя…
И один из нас
это все назовет «любовью»…
Не разгаданная никем,
на потолке теневая пропись.
Долго, медленно манекен
падает в пропасть.
ГАДАНИЕ НА ОСЕННЕЙ РОМАШКЕ
Любит — не любит? — Не любится!
Хочет — не хочет? — Не хочется!
Обшелушится – облупится
имя – фамилия — отчество,
в недра вовсю склерозные
яблоки глаз покатятся…
Нам ничего не роздано –
стало быть, не в чем каяться.
Может — не может? — Не можется!
Впрочем, какая разница…
Порознь синдромы множатся,
общее — город разве что…
К черту послалось и плюнулось.
Впустит — не впустит? Не впустится! –
даже в сплошной безлунности…
даже на выстрел пушечный…
Сонет №34
Что мне орган, коль в каждой клетке Бах,
и ночь светла от выпитого чая…
Лишь ты, Июль, целуешь как вначале,
вкус вишни оставляя на губах.
Целуй и дальше, — чтоб не до печали
и прочего гаданья на бобах,
чтоб никаких «прости, увы и ах»,
когда с причала терпкого отчалим…
Две ставки на вишневый поцелуй!
Весь мир от нелюбви не исцелю,
но снизойду до местного масштаба:
смешаю вишню и любовный вздор –
получится какой-нибудь кагор…
А не кагор, так Истина хотя бы.
Сонет № 39
Сойди с небес, простоволосый ливень!
ведь мы с тобой по дерзости родня,
когда смываем зной и злобу дня…
Хоть пару глаз, но все же осчастливим,
хоть с парой губ сольемся, не виня
себя за возжеланье в ходе слива
вонзить во все, что лживо и тоскливо,
копье молниеносного огня!
Хоть парой слов зацепимся за зелень –
на выдохе, — чтоб обменяться зельем,
и пусть решает принцип домино,
кому и как не миновать остуды…
Увы, осколков больше, чем посуды,
что нам на счастье перебить дано.
Сонет №58
Еще позавчера в пылу шальном,
не замечая наших душ контраста,
нас рисовали кисти старой страсти
на шелестящем полотне ночном…
Еще вчера — шедевр любви и баста!
Искрилось море золотым руном,
и двое отпечатались в одном
кентавром босоногим и гривастым…
А ныне что? — мечты самоубийство:
напрасно Жизнь в ночи метала бисер
пред тем, кто без духовной пищи сыт.
Все перекрыло красками другими
прозренье. И былой натуры имя
ни страсти кисть, ни ночь не воскресит.
* * *
Опрокинь — опрокинусь, —
я просто кофейная чашка
с горчайшим осадком на дне,
из горла фарфора кричащем
о власти валькирий,
тебя окружающих, не
давая проснуться;
о золоте в несколько унций
(на шеях), тебя ослепившем;
о масках безглазых на фоне
отравленной сути и пищи;
о страсти, взрывающей формы,
(но чаще – мои)
о флоре зажравшихся и
о фауне нищих…
Ну ладно, прости…
Смотри, просветлело по центру,
и слава — за слово по центу,
и капли пробили пути
в грядущее как бы,
и с блюдца запахло веками,
сигарным дымком и любовью…
С патрицием схож,
со стенок моих сполоснешь
остатки осадка рябого
и снова нальешь — не без шарма!
Не бойся, любимый,
я лишь приоткрою судьбину
своим полушарьем.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ШАНСОН
Любимый — это тот, который с нимбом,-
побудь со мной: обнимемся, обнимем
вселенную, насколько хватит рук,
включая муз и для Пегаса выпас,
Парнас в разнос и лирику на вынос, —
ты не иссякнешь, я до дна не выпьюсь,
пока не разомкнется этот круг…
Обнимем во спасенье! — Во спасанье
от шанса превратиться в центнер сала,
приматами подвешенный за крюк
на пиршестве у плотоядной шайки…
Любимый, почему ты нимб как шапку
снимаешь и, учтиво ножкой шаркнув,
Венерой притворяешься — без рук?
* * *
Не рыцарь — но вечера панцирь
принес издалече
Не призрак — но лунные пальцы
ложатся на плечи
Не парус — но полон тревоги
в предчувствии гонки
Не кратер — но в прошлое вогнут
поэтому горько
Не муза — но вечера панцирь
надену на имя
Не полночь — но лунные пальцы
накрою своими
Не яхта — но крепость навырост
в предчувствии бури
Не лава — но чем-нибудь выльюсь —
пусть будет что будет!
САМОПАРОДИЯ
Завтра позабуду
имя, голос внешность.
Нынче ты — мой Будда!
Не придешь — повешусь.
Завтра перетрутся
кирпичи амбиций…
Нынче ж, мой Конфуций,
впору утопиться!
Завтра — панацея.
Но пока — штормяга:
ты учти, мой Цезарь,
под бульдозер лягу!
Мой пезаж Пизанский,
хочешь, ринусь в бездну?
Потому что завтра –
ты никто и бездарь.
* * *
…и с глаз долой… и с глаз долой…
и с глаз…
Закрыл глаза — и вот оно, «долой»:
тягучей взгляд не тянется смолой
туда, где вопиет в пустыне глас,
что голосом когда-то был твоим, —
точнее, половиной моего…
Как выглядит оно, «из сердца вон»?
Как я и ты, разбросанные им
обрывками холста, кусками стен,
фрагментами полотен бытия…
Консервной банки ржавые края
под ребрами. А ребра на кресте
того из перекрестков, что спасет
от рта, переходящего в хулу,
от музыки с когтями по стеклу…
Мне все равно… мне все равно…
мне все…
МИНУС 25 ПО ЦЕЛЬСИЮ
Снега наложив на морщины,
страдает земля
в морозном плену. И мужчина
с лицом февраля
гармонию ищет в портвейне
под нимфой степной,
упившейся до откровений…
А холод стеной –
почти что Великой Китайской
живому во зло –
но за исключеньем скитальца
и рук на излом
похмелью вослед и штанинам…
Что с нимфы возьмешь?
…Замерзла слезою чернильной
у зеркала брошь,
замерзла слезой крокодильей
бродяги слеза:
от нимфы зима уходила
командой «Слезай!»,
ожогом остывшего чая,
молчаньем на спрос…
Февральские лица мельчают
с портвейна в мороз.
ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА
Ничейный, исполним Адама и Еву! –
Оденемся в тучки за неименьем
фиговых листьев;
откусим от кукиша,
за неимением яблок;
а вместо змеиных соблазнов
послушаем шины шипенье…
Пройдемся по скверику
за неимением рая;
потискаем каменных львов,
а шальных городских голубей
усадим на плечи,
с бродячим котом поиграем —
и вдруг осознаем,
что тучки от бедер далече…
Изведаем стыд приснопамятной сценки
прикроемся кружевом старой газеты,
покаемся в чем-то
у ёлки — за неимением церкви,
а к ночи дождемся оценки,
что нами весь рай испоганен…
Мы спустимся в лифте на землю,
где бродят другие нагие
за неименьем изгнанья.
* * *
Режет небо ас,
аки тортик мисс…
Мне ж — тоска на раз
и жара на «бис»…
Вплавь бы стилем «брасс»
да на твой карниз:
две свечи на раз,
звездопад на «бис»…
Мне ж любить — что красть:
милый, не сгубись!
Сразу вся — на раз,
вся ничья — на «бис»…
Свет луны анфас,
южноликий бриз,
розов цвет на раз,
крови вкус на «бис»…
…При погонах ас,
при винтовке мисс:
пара фраз — на раз…
Пара пуль — на «бис»?..
* * *
Вернулся? — Вернулся…
Ввернулся аж в троицу скважин,
с ключом ли? — не важно!-
Не только биением пульса
всочился Пречистый —
верблюд в игольное ушко
влезать у тебя научился –
брависсимо, душка!
Растекся по лону дивана,
нирвану
былую припомнить пытаясь…
(Ударить бы с левой,
но левая нынче не Тайсон)
Чай будешь? — проблею,
и буду казаться белее
полночного снега
и белки январской пушистей…
Голодному — снедью,
фетишем у губ фетишиста
как впредь нарисуюсь
(и Господа всуе
помянут за стенкой соседи)-
По-се-туй! —
на уймы и сонмы хотящих,
висящих на нервах,
сердечный ломающих ящик,
идущих на нерест,-
всем выдам по чаю,
как ты всем по семени выдал.
«Прощаю» и выдох
размажу по лицам прыщавым…
Простила. На выход.
САМБА
Встретимся под
часами
завтра, в другой
жизни…
Стонет апрель
самбу,
тесно бедру
в джинсах!
Это не та
самба,
где карнавал
в Рио,-
просто наплыв
сада
в неуставном
ритме…
Взглядов моих
сабли,
кожи твоей
сумрак —
грани одной
самбы,
звенья одной
сути…
Пиршества пик
самый,
сердце — небес
выше:
мера любви —
самба,
вся в лепестках
вишни…
Ну, запредчувствуй
самбу
там, в глубине
джинса!
Встретимся под
часами
завтра, в другой
жизни…
_______________________
© Эллионора Раймондовна Леончик