Где-то в середине 50-х годов мы, строители коммунизма, услышали долетевшие из-за океана звуки, взбудоражившие наше воображение и потрясшие организм до печенок. Но откровением для нас тогда стали не слова (кому они были нужны, да их могло и не быть вовсе или же они могли заменяться немудреными, как бы самодостаточными повторами типа «буги-вуги» или «тутти-фрутти»), а, прежде всего, — доселе неслыханный, словно раскачивающийся ритм. Позднее он будет назван «свингом», что в переводе с английского действительно значит «раскачка», и будет академически строго определена его основа — особый размер со смещением акцента с сильной на слабую долю на фоне «шагающей» партии баса. Необычными были и инструменты. Однако, как известно, лучшим музыкальным инструментом всегда был и будет человеческий голос, а потому уже тогда сильно пошатнулись наши представления о хорошем вокале, который до того был чем глаже, тем лучше (сказывались каноны оперного пения — итальянского бельканто). Теперь же в нашу повседневную жизнь нахально вторгались хриплые голоса, которые лет через десять перейдут в неподражаемый крик и истошные вопли, вызывающие большое беспокойство у людей старшего поколения. Шли месяцы, годы. Звезды и звездочки нового жанра — кто называл его «буги», кто, по старинке, джазом, а кто и «роком», сокращая название танца «рок-н-ролл» — возникали и гасли. Зажглось несколько светил и в Европе. И вот тут-то, году эдак в 64-м, из хриплых динамиков наших роскошных радиол донеслось, после совершенно немыслимого аккорда на двух электрогитарах, — уверенное и одновременно лиричное «It’s been a hard day’s night!» И кто-то из остолбеневших от избытка чувств юных слушателей впервые задал мне вопрос: «А о чем они поют, эти… как их… Битлы?»
Позднее я буду слышать тот же вопрос на протяжении всей моей жизни, меняться будут лишь имена исполнителей. А спрашивать будут все — от моих родителей и соседей по двору тогда до школьников и студентов сейчас. И многочисленные друзья-меломаны. Причина тут проста: в 60-е я учился в первой в Ростове школе с английским уклоном, в 70-е — на инязе, и в этом смысле должен был оправдывать доверие окружающих. Но была здесь и «обратная связь»: теперь, через много лет, вспоминая свои полузрелые размышления по поводу собственного вероятного будущего (сочинение на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту»), я могу спокойно признаться: английский я выучил только за то, что им разговаривал Леннон.
* * *
Строго говоря, вся «новая» музыка ХХ столе тия вышла из блюза американских негров. А блюз есть выражение печали по поводу и без такового, просто песня усталого работника, даже не танец, а тихая жалоба тому, кто тебя понимает. И слова этой жалобы должны быть немудрящи. Чаще всего — о любви, лучше о несчастной. В этом смысле они не должны отвлекать от музыки, в которой и кроется суть жанра. Настоящий, «черный» блюз и его отпрыск «соул» по сей день повествуют исключительно о любви, при этом обходятся двумя-тремя десятками слов.
Еще одно направление негритянской музыки — «спиричуэл» — о том же, то есть о любви, хотя на этот раз к Христу. Великие исполнители «соул» Отис Реддинг и Рэй Чарлз, во многом создавшие жанр, так и не вырвались из замкнутого круга «универсальной» тематики. Но внимательный слушатель «со стажем» заметил ранние отступления от набивших оскомину «baby, I love you» уже в модных песнях середины 60-х годов. Увлеченные звонкими голосами «Битлов», их фанаты не сразу поняли, что, хотя и поют их кумиры о том же, но делают это … хором! Представьте — три или даже четыре голоса признаются в чувствах к одной возлюбленной. Тогда это не казалось странным. Сейчас ясно — в этом был первый шаг к уходу от текстовых канонов блюза.
Дальше — больше. Даже если в модной песне речь велась об «отношениях между полами», то делалось это уже при помощи большего количества слов и сложных поэтических образов. Так, знаменитые битловские «Yesterday», «Run For Your Life» и «Norwegian Wood» тоже о любви, но каждая — еще и совершенное словесное произведение. Усложнились ко второй половине 60-х годов и тексты второго лидера мировой поп-музыки — группы «The Rolling Stones»: их «(I Can’t Get No) Satisfaction» буквально взорвала в 1965 году благолепие безраздельно царившей любовной лирики.
Пожалуй, настоящую революцию вызвали опять-таки «Битлы» своим лучшим — как единогласно признают сегодня критики обоих полушарий — альбомом всех времен и народов «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band» (1967), на котором не звучало ни одной (!) песни о любви. Кстати, это был первый диск, на конверт которого были вынесены все тексты (теперь-то без этой детали просто и дисков почти не бывает). Замечу, что главным «текстовиком» у «Битлов» был, конечно, Джон. Маккартни замечательно стилизовал, но в конечном счете это были те же «Silly Love Songs» («Глупые песенки о любви» — одна из пост-битловских вещей Пола). Леннон же, еще в эпоху «Битлов» выпустивший две книжки эксцентричных литературных опусов в стихах и прозе, порой закручивал такое, в чем до сих пор не могут разобраться ни критики, ни поклонники «Битлз» (сюрреалистичная «I Am The Walrus», «Revolution» с упоминаниями председателя Мао и т.д.). Любопытно, что после развала бывшие «Битлы» помельчали и в смысле текстов: диск Пола «Ram», столь любимый у нас в России, не был принят на Западе именно из-за своей текстовой убогости, а Джон в своем политическом раже дошел до того, что выпустил песню «Power To The People» («Вся власть народу»), которая взбесила одновременно и левых, и правых.
Не стоит забывать, что к тому времени набирало силу движение политического протеста, имевшее и своих музыкальных глашатаев. Среди них неожиданно оказались довольно немолодые люди — американцы Мальвина Рейнолдс, Пит Сигер, Гай Кэрэвэн. Однако самым ярким представителем молодого поколения, который уделял не меньшее (если не большее) внимание текстам своих песен в ущерб музыке, был певец и гитарист из США Боб Дилан (Роберт Зиммерман). Между прочим, значение этого несомненного гения в развитии современной музыки еще предстоит осознать. Кроме того, что он одним из первых стал писать настоящие стихи (а не слова к песенкам — его тексты сегодня вошли в солидные поэтические антологии и изучаются на уроках словесности в американских школах), он был первым, кто ввел в музыкальный обиход оказавшуюся столь плодотворной ансамблевую схему — три гитары и ударные.
Среди исполнителей, проводивших активные поиски новых тем, были «The Doors», чей лидер Джим Моррисон не скрывал того, что при сочинении текстов вдохновлялся стихами английского поэта-метафизика XIX века Уильяма Блейка (это, разумеется, помимо вдохновения от приема наркотиков). Впрочем, те произведения, которые исполнял Моррисон, в особенности слова, во многом определили весьма своеобразное направление, которое смутно именовало себя «психоделическим роком» и выражало протест, скорее, через общее отрицание ценностей старшего поколения, нежели как-то более конкретно. Наркотики стали обязательным атрибутом жизни и творчества этих музыкантов, они настойчиво просились и в тексты, откуда торчали во все стороны, несмотря на нехитрую скрытость в сленге.
В Соединенных Штатах тем временем вызревали вполне осмысленные формы, которые явились результатом внимания именно к песенным текстам. Дело здесь в том, что к концу 60-х — началу 70-х годов, когда наркотики, словно дурной ветер, унесли несколько культовых фигур (Моррисон, Джоплин, Хендрикс) и бессчетное число их поклонников по всему миру, стало очевидно: музыка, которая раньше воспринималась как безобидный фон для танца, превратилась в нечто большее — в образ мыслей и жизни, в точку зрения, угол познания мира. Теперь музыканты уже сочиняли не песни, а композиции, и в каждое их слово патологически внимательно вслушивались миллионы молодых людей, полных первобытных, необузданных сил. Сразу после восприятия нового альбома своего кумира они запросто могли выйти на улицы, чтоб бить там витрины, или организовать марш в защиту или против чего-либо, или тихо повеситься, не выходя из собственной комнаты. Или же потянуться к книжной полке, чтобы узнать, кто такие «Tolstoy» и «Lenin», о которых так проникновенно нашептывают им «Саймон и Гарфункел» и Дон Маклейн.
70-е годы, давшие так много новых имен и направлений в популярной музыке, принесли еще более сложные тексты и еще более внимательное отношение к ним. Красноречив уже сам факт появления рок-опер, для которых отдельно писались либретто. Любопытно, что на Западе поэтов-песенников (не правда ли, в этом слове есть что-то родное, советское?), в общем-то, и не было, хотя в 70-е годы появляются две такие фигуры — Тим Райс, автор либретто к опере «Jesus Christ Superstar» и Берни Топин, «штатный» поэт Элтона Джона.
Вспоминая об этом десятилетии в истории мировой «несерьезной» музыки, сейчас можно сказать, что именно оно полностью реабилитировало рок, придав ему статус искусства, к которому стоит именно прислушаться. К этому периоду относится расцвет арт-рока, который органично соединил в себе элементы классической и популярной музыки. Стихи, звучавшие в композициях британских групп («Pink Floyd», «Jethro Tull», ранний «Genesis»), — это такая же «визитная карточка» коллектива, как и сама музыка. Тексты Роджера Уотерса (альбомы «The Dark Side Of The Moon», «Wish You Were Here» и в особенности «The Wall») — вполне благодатный материал для любого прилежного психоаналитика, если не психиатра. В это время становится престижным создавать не разрозненные вещи (tracks), а «концептуальные» альбомы, проникнутые одной генеральной идеей или темой, которая находит выражение в музыке, органично соединенной с текстом. Под такое уже не попляшешь, это слушали в полной тьме, в состоянии легкого транса и слияния с исполнителем, а проникновение его идеями считалось делом обязательным. Для подкрепления концепции в звуковую ткань часто вводились конкретные звуки и шумы и даже — внимание! — стихи в исполнении члена коллектива или профессионального актера.
Одной из гигантских фигур рок-музыки следует признать потомка сицилийских греков, американца Фрэнка Заппу. Любые рамки жанра были ему тесны, и любые условности противопоказаны. Мало того, что «папа Заппа» произвел на свет наибольшее по длительности количество музыки и был одним из самых виртуозных гитаристов (его называют вторым инструментальным гением после Хендрикса), — он всю свою жизнь сочинял потрясающе остроумные тексты, которые мог петь, говорить, а порой и просто кричать со сцены. Тексты — о чем? Да обо всем на свете — о политике, о сексе, о борьбе за права черных, белых, женщин, мужчин, гомосексуалистов, эксгибиционистов и т.д. По большому счету, этот гениальный шут высмеивал мрачные глупости цивилизации — американской, как ему казалось, но, как выясняется теперь, мировой. Недаром в конце жизни он вовсе отказывается от привычных форм и уходит в авангардно-классическую музыку традиционного склада. Кстати заметим, что у Заппы появляется много непристойностей и открытого мата в стихах, что было продиктовано его идеологическими убеждениями о том, что абсолютная свобода для художника — все равно что воздух. В целом же социально-табуированная лексика не характерна для текстов популярной музыки, и исключение здесь составляют разве что «металлисты», эпатирующие густым матом «гнилых интеллигентов» и «маменькиных сынков».
Что касается 80-х с их легковесным «диско» и 90-х с полным смешением направлений (рок плюс опера, фольклор, джаз, музыка Ближнего Востока и прочая, и прочая), то в текстовом отношении ныне доминируют две основные тенденции: во-первых, по-прежнему свежи и насыщенны мыслью стихи «стариков» — Боба Дилана (его альбом 1996 года получил несколько «Грэмми»), канадца Леонарда Коэна, изумительной канадско-американской певицы, композитора, поэта и художника Джони Митчел, англичан Питера Гейбриэла и Кейт Буш.
Второе направление — это рэп, или хип-хоп. Английское слово «rap» вообще означает процесс говорения, но с оттенком «выговаривания кому-то за что-то» (из одной нашей телепередачи я с изумлением узнал, что сие есть аббревиатура от «rhythmic American poetry», что оригинально, но едва ли верно). Как бы то ни было, но в сегодняшнем рэпе очень мало музыки и много слов, в которых ясно различимо недовольство, даже если слушатель не понимает сути сказанного. Действительно, рэп — это преимущественно музыка цветных, в которой те свободно выражают свое раздражение практически по любому поводу — от семейных неурядиц до той или иной статьи Конституции США.
Что же все-таки остается от той поэзии, которая использовалась в популярной англо-американской музыке послевоенного периода? Остается, разумеется, много. Фразы из хрестоматийных песен «Битлов» и «Роллингов» настолько хорошо известны всему англоговорящему миру, что редкая британская, американская, австралийская газета обходится сегодня без «битловско-стоунзовских» аллюзий в заголовках статей. Регулярно выходят и антологии рок-поэзии. По-прежнему свежо и актуально звучат тексты Боба Дилана и Джони Митчел — представьте, даже те, что посвящены любви.
Но в то же время «бессмертного»остается безумно мало. Думаю, что истинной классикой словесности можно признать не более трех десятков текстов. Все, что напечатано, — раскупается, читается и заучивается наизусть в основном поклонниками того или иного исполнителя, изредка — филологами, социологами, культурологами, одним словом, исследователями.
Что касается восприятия текстов рок-музыки в России, то я давно пришел к одному глубокому убеждению: наши фанаты много теряют оттого, что не разумеют, о чем пытаются докричаться их кумиры. В этом смысле для нас частично или полностью потеряны такие грандиозные сочинители, как Лу Рид, Пит Браун, Том Уэйтс.
Однако и то правда, что это незнание с лихвой компенсируется богатой музыкой, которая на Западе всегда, просто по определению стояла на первом месте. Должно быть, по этой причине политики сегодня серьезно утверждают, что «Битлы» предотвратили третью мировую войну — они, мол, были близки и понятны и американцу и, с другой стороны, русскому, и китайцу, не знавшим английского. Надо полагать, по той же причине наш божественный Высоцкий, не переоценивавший своих композиторских способностей, не нужен «там» никому. Как непонятен и не нужен «тут» и их Дилан, равновеликий поэт с гитарой. А жаль!
_____________________________
© Николаев Сергей Георгиевич