* * *
Я все еще, хотя мне хочется уже.
Я изувер, убийца юных флейт.
Я ранен, и напрасна ворожба
Измученных сочувствующих фей.
Пустая трата чар, я потерплю,
По крайней мере, цель, — все веселей.
Вам ни убавить, ни прибавить ничего
К нещадной краткой радости моей.
* * *
Они ходят в храм, как на почту,
Чтобы отправить посланьице,
И оплачивают расходы по доставке,
Покупая грошовые свечи.
Ждите ответа, ждите ответа.
Почта работает плохо
Последнюю пару тысячелетий.
Satura
Все это — лишь мара: кончина свечи,
Урчание сытого темного эха,
Холодные холлы и цепь из парчи,
И корчи до крови избитого смеха.
Мой морок, мой мир, мой двуручный вопрос.
Уходит к другому гулящее время,
И смерть набухает от будущих слез,
Как в почве, до срока незримое, семя.
Мне страшно. Я знаю, что здесь меня ждет.
Все чище, все призрачней пар от дыханья.
Мне больно. Уже. Как медлительный мед,
Текут недомолвки последних желаний.
Но боль — моя сила. Я понял ее,
Я сделал ее своим вздыбленным эго,
Осталось лишь бросить ей тело мое
И пасть, как на меч, в цепенящую негу.
Не крикну. Пусть в горло вторгается сталь,
Взломав воротник, словно тайную дверцу.
Здесь нет никого, кто б, лелея печаль,
Простил мне мое неподвижное сердце.
Бремя
Я ветер. Сейчас я смотрю в ваши окна, во все ваши окна, ибо я целиком состою из одних только глаз и крыльев, и вижу вас, сидящих на ложах, поглощающих пищу, умирающих, играющих в игры, шьющих себе одежды… А вы не видите меня. Только слышите иногда, когда я облизываю тополиные листья или со свистящим бешенством несу над землей снег. Но я всегда с вами. Всегда здесь. И вы можете думать еще, что я — свободен! «Свободный как ветер». Я? Нет. Вам ведь не под силу даже предположить, чем мне приходится оплачивать собственное существование. Я переношу звуки, которые производите вы и ваши детища, вот чем. Я давно стал рабом, охраняя одну из многочисленных крепостных стен вашей реальности, а вы даже не узнали об этом. И хорошо. Если б узнали, создали бы кнут для меня. Я и так страдаю достаточно.
Звуки едки; по большей части они происходят от чего-то злого, а сладких звуков, вызывающих удовольствие, так мало. Мне нравится ваш смех. Мне нравится, когда читают стихи под открытым небом, такая ноша легка. Но вы не приспособлены для того, чтобы издавать много сладких звуков. Наслаждение редко выпадает на мою долю; о, мне достаются те звуки, которые калечат. Скорбные и тяжелые, как гробы. Переносить их — то же самое, что переносить боль. Отдерните штору, посмотрите на улицу: за одну ночь в этом городе можно услышать множество жутких звуков. Если собрать их воедино, ни одно ваше совершенное оружие не сравнится с полученной мощью.
Этой ночью сразу после захода солнца мне пришлось подхватить женский крик. Он прожег меня, как угли, до самой души, пока я не раскидал его по земле далеко за городом. Остался шрам, впрочем, я весь покрыт шрамами. Потом я долго носил ржавый собачий лай, перебирая его, словно четки; это странные немые создания, которые выходят по ночам из старых подвалов и сточных колодцев. Окружили стаю бродячих псов на пустыре. Вы не видите этих существ, я собаки видят. И боятся. Вы много чего не способны видеть.
Я перенес тонущий младенческий плач на несколько кварталов и оставил его на асфальте перед запертой дверью церкви.
Тихие стоны длинноволосого парня, избитого в опасном, как ущелье, переулке… Маленький звук капель его крови, что падали на землю, я бросил на могильную плиту сразу за воротами кладбища. А скрип кладбищенских ворот опустил в грязную городскую реку.
Сирены. Я ненавижу сирены. Они похожи на лезвия разной толщины и поднимать их звуки в воздух так же мучительно, как сжать в ладони горсть разломанных на кусочки лезвий. Этой ночью их было чуть меньше, чем обычно, я рассыпал сирены по крышам. После я унес дыхание животных, ждущих утренней казни на скотобойне, на свалку и вбил его там в мусор. Собрал жестокие звуки больничных палат и, будто письма, разбросал в окна заброшенных домов. Визгом тормозов я наполнил комнату негодяя, унижающего свою женщину, и пожелал ему дурных слов. Протащил по песку клочья скользких ругательств, которые эхом метались в узких дворах прибрежных улиц.
Когда наступил рассвет, птицы ласкали меня лишь мгновение. Потом навалились смрадные звуки машин, тяжелее, чем цепи; я обрушиваю их в разломы асфальты, изнывая от мерзости и тоски.
…Может быть, наступит день, когда я взбунтуюсь. Лягу на землю. Буду смотреть, как провисли облака, как неподвижная пыль сливается в монолит под вашими ногами. Как птицы напрасно ищут моей помощи в воздухе. Я ветер. И я устал.
* * *
Безмолвие, как ветер,
Приносит одиночество,
И нет ни нот, ни стен,
Чтоб спрятаться от бури.
Касается лица
Незваное пророчество,
Пришедшее со свитой
Игривых черных фурий.
Тоска по морю
Жаль, что уже не шьют парусов,
Ветром вогнутых, как колыбели.
Мне страшно. Канаты
Рисованных парусников,
Будто нервы, тонки.
И ухают пирсы, как филины,
Вспоминая запах
Деревянных килей,
И мачты давным-давно уже
Не причисляются к лику мачт.
* * *
— Ты видел, куда- то за черные крыши
Метнулась звезда!
Вон, как царапина, узкий блестит
Ее путь…
-Спи! Уже поздно, ты бредишь во сне,
Как всегда,
Спи, уходи, уже поздно, дай мне
Уснуть.
-Ты разве не чувствуешь — замерли
Звери в лесах,
Дрогнули корни деревьев, как нервные
Чьи-то руки?? Спи! Это роется ветер в соседних
Садах,
Да мертвые вязы воют, рождая
Полые звуки.
-Да нет же, взгляни — странный свет
В неразборчивой тьме,
Там зарево зреет — взгляни же! —
За дальней рекой!
-Спи! Это тучи мешают подняться
Слабой луне,
Да что-то мерцает в болотах,
В топи гнилой.
-Здесь кто-то чужой, ты разве
Не слышишь слов?
Печаль и отчаянье тают
В ночной духоте,
Там страшно кому-то
От птичьих земных голосов,
Потерян там то-то, в полуночной
Злой красоте.
-Там нет никого, ничего,
И не пала звезда.
Спи! Ты безумна, я тешить
Тебя устал!
Это птица рыдает над колотой
Раной пруда,
Да источники шепчут под кожей
Малиновых скал.
* * *
Мы встретимся
На перекрестке
Двух самых маленьких улиц
Большого города,
Где горгульи на зданьях
Бьют крыльями
После наступления темноты.
Мы встретимся
За несколько ударов сердца
До заката,
Если не будет дождя.
Но с дождем мы сумеем договориться.
Память
Я помню, как вертелись ураганы
На сизых дисках мертвых площадей,
Я помню, как детенышам вараны
Рассказывали сказки про людей.
Я помню, как касались осторожно
Цветные вьюги выщербленных стен,
Я помню, как по замковым дорожкам
Бродил усердный сумеречный тлен.
Я помню, как ворочались украдкой
На старых картах ленточки границ,
Я помню, как спокойно и как сладко
Цвела трава под веками бойниц.
Я помню, как уверенно входила
В пустые крепости соленая вода,
Я помню, как в слоях сухого ила
Лоснились ломтики нетающего льда.
Я помню, и шальная эта память
Мой тонкий сон нещадно бередит.
Наступит время на ликующее пламя,
И станет пылью самый яростный гранит.
* * *
Там, на тех самых, на неведомых дорожках
Пушистый черт играет на свирели
И тополиный пух с повадкой черной кошки,
Дерзя отчаянно, пародирует метели.
* * *
Распятия птиц,
Уходящих в священное небо,
Растраченный голод,
По мелочи да впопыхах…
Опять отдается
Мое едва слышное «Где мы?»
Привычною болью
В искусанных жадных губах.
* * *
С нами все — страшный мрак
и полусладкая дрема,
Мы стыдливо обернуты в мятые тени.
Ты не спишь? Я стою над тобой, будто ангел.
Мнится мне, что — то там бродит, у дома…
…Что это — сон или пыль?
Одно тело и для любви, и для боли.
Вспышки. Каленые слезы воска.
Я не хотела, прости!
Нет, я хотела…
Правдивая, невежливая нежность.
Ты сжимаешь ладони, словно
держишь осколки.
И на пол сброшенная одежда
Похожа на спящего волка.
* * *
В твоем царстве дети появляются на свет
с маленькими черными крылышками,
И никто не знает, что находится
в конце улиц.
В твоем царстве вода так странно
звенит по ночам в реках,
И даже в жару мало кто
открывает окна после заката.
* * *
Они говорят, что я снова кричала во сне.
Боясь моей жажды, вода обращается в свет.
Под кромкой зрачков, источающих мирро и яд,
Как море под солнцем, навытяжку слезы стоят.
* * *
На плече самодержца востока —
Золотая погона,
Внезапная, узкая.
Выйти
В смертельно холодную рань.
Прошу тебя,
Рань,
Чтобы мне было,
Что чувствовать.
_______________
© Чевеля Янина