ПОСЛАНИЕ К НАТАЛЬЕ
1813

Так и мне узнать случилось,
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь — и я влюблен!
Пролетело счастья время,
Как, любви не зная бремя,
Я живал да попевал,
Как в театре и на балах,
На гуляньях иль в воксалах
Легким зефиром летал;
Как, смеясь во зло Амуру,
Я писал карикатуру
На любезный женский пол;
Но напрасно я смеялся,
Наконец и сам попался,
Сам, увы! С ума сошел.
Смехи, вольность, — все под лавку
Из Катонов я в отставку,
И теперь я Селадон.
Миловидной жрицы Тальи,
Видел прелести Натальи, —
И уж в сердце — Купидон!

Так, Наталья, признаюся,
Я тобою полонен.
В первый раз еще, стыжуся,
В женски прелести влюблен.
Целый день, как ни верчуся,
Лишь тобой занят я;
Ночь придет — и лишь тебя
Вижу я в пустом мечтанье,
Вижу, в легком одеянье
Будто милая со мной;
Робко, сладостно дыханье,
Белой груди колебанье,
Снег затмившей белизной,
И полуотверсты очи,
Скромный мрак безмолвной ночи —
Дух в восторг приводят мой!..
Я один в беседке с нею,
Вижу … девственну лилею,
Трепещу, томлюсь, немею…
И проснулся… вижу мрак
Вкруг постели одинокой!
Испускаю вздох глубокой;
Сон ленивый, томноокой
Отлетает на крылах.
Страсть сильнее становится,
И, любовью утомясь,
Я слабею всякий час.
Все к чему-то ум стремится…
А к чему? — никто из нас
Дамам вслух того не скажет,
А уж так и сяк размажет.
Я — по-свойски объяснюсь.

Все любовники желают
И того, чего не знают;
Это свойство их — дивлюсь!
Завернувшись балахоном,
С хватской шапкой набекрень
Я желал быть Филимоном
Под вечер, как всюду тень,
Взяв Анюты нежну руку,
Изъяснять любовну муку,
Говорить: она моя!
Я желал бы, чтоб Назорой
Ты старалася меня
Удержать умильным взором.
Иль седым Опекуном
Легкой, миленькой Розины,
Старым пасынком судьбины,
В епанче и с париком,
Дерзкой пламенной рукою
Белоснежну, полну грудь…
Я желал бы … да ногою
Море не перешагнуть,
И, хоть по уши влюбленный,
Но с тобою разлученный,
Всей надежды я лишен.

Не владетель я Сераля,
Не арап, не турок я.
За учтивого китайца,
Грубого американца
Почитать меня нельзя,
Не представь и немчурою,
С колпаком на волосах,
С кружкой, пивом налитою,
И с цыгаркою в зубах.
Не представь кавалергарда
В каске, с длинным палашом.
Не люблю я бранный гром:
Шпага, сабля, алебарда
Не тягчат моей руки
За Адамовы грехи.

Кто же ты болтун влюбленный? —
Взглянь на стены возвышенны,
Где безмолвья вечный мрак;
Взглянь на окна загражденны,
На лампады там зажженны…
Знай, Наталья! — я… монах!

МОНАХ (фрагмент)
1813

Ах, отчего мне дивная природа
Корреджио искусства не дала?
Тогда б в число Парнасского народа
Лихая страсть меня не занесла.
Чернилами я не марал бы пальцы,
Не засорял бумагою чердак,
И за бюро, как девица за пяльцы,
Стихи писать не сел бы я никак.
Я кисти б взял бестрепетной рукою
И, выпив вмиг шампанского стакан,
Трудиться б стал я жаркой головою,
Как Цициан иль пламенный Албан,
Представил бы все прелести Натальи,
На полну грудь спустил бы прядь волос,
Вкруг головы венок душистых роз,
Вкруг милых ног одежду резвой Тальи,
Стан обхватил Киприды б пояс злат.
И кистью б был счастливей я сто крат!

К МОЛОДОЙ АКТРИСЕ
1815

Ты не наследница Клероны,
Не для тебя свои законы
Владелец Пинда начертал;
Тебе не много Бог послал,
Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоров обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных плесков удивленья.
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной,
Но, Хлоя, ты мила собой,
Тебе вослед толпятся смехи,
Сулят любовникам утехи —
Итак, венцы перед тобой
И несомнительны успехи.

Ты пленным зрителя ведешь,
Когда без такта ты поешь.
Недвижно стоя перед нами,
Поешь — и часто невпопад,
А мы усердными руками
Все громко хлопаем; кричат:
«Bravo, bravissimo, чудесно!»
Свистки сатириков молчат,
И все покорствуют прелестной.

Когда в неловкости своей
Ты сложишь руки у грудей,
Или подымешь их и снова
На грудь положишь, застыдясь;
Когда Милона молодого,
Лепеча что-то не для нас,
В любви без чувства уверяешь;
Или без памяти в слезах,
Холодный испуская ах!,
Спокойно в кресла упадаешь,
Краснея и чуть-чуть дыша, —
Все шепчут: «Ах! как хороша!»
Увы! Другую б освистали:
Велико дело красота.
О Хлоя, мудрые солгали:
Не все на свете суета.

Пленяй же, Хлоя, красотою!
Стократ блажен любовник тот,
Который нежно пред тобою,
Осмелясь, о любви поет,
В стихах и прозою на сцене
Тебя клянется обожать,
Кому ты можешь отвечать,
Не смея молвить об измене;
Блажен, кто может роль забыть
На сцене с миленькой актрисой
Жать руку ей, надеясь быть
Еще блаженней за кулисой!

ервое свое стихотворение (так и хочется сказать — «первое в жизни», но речь идет всего лишь о стихотворениях, хронологических известных) Пушкин посвятил Наталье, крепостной актрисе, о которой мы по существу ничего не знаем.

Любовное признание пылкого школьника облечено в поэтические строки, еще детские и откровенно игривые, в духе французских галантных куплетов 18-го века. Здесь передано впервые испытанное, острое эротическое влечение просто к женщине, которую, по воле судьбы, зовут Натальей (имя это не случайно казалось Пушкину простонародным на фоне воспеваемых поэтами той эпохи Хлой и Дорид, поэтому он предпослал своему стихотворению французский эпиграф, оправдывая выбор имени непоэтического: французский поэт дерзко воспевал девушку со столь же непоэтическим именем Марго). Юный поэт свое чувство к прелестной Наталье определил с наивной откровенностью:

В первый раз еще, стыжуся,
В женски прелести влюблен…

Изумление, томление, эротические сны, игра в тайну, когда поэт рядится в романтический образ грешного монаха, каким он любил ощущать себя в стенах Лицея — все это наивно и достоверно:

Кто же ты, болтун влюбленный?…
Взглянь на стены возвышенны,
Где безмолвья вечный мрак;
Взглянь на окна загражденны,
На лампады там зажженны….
Знай, Наталья, я … монах!

В поэме «Монах», над которой юный поэт работал в том же году, вновь мелькнет обольстительный образ Натальи, и поэт хочет преобразиться в Корреджо, чтобы выразить пленительную негу женских чар:

Представил бы все прелести Натальи…
На полну грудь спустил бы прядь волос,
Вкруг головы венок душистых роз…

Этот портрет словно сошел с галантных гравюр 18-го века и соответствует всем эталонам анакреонтики.

Вполне очевидно, что любовный пыл юного лицеиста не был ничем вознагражден: быть может, Наталья и не ведала о пробужденной ею страсти. Как явствует из признаний поэта, поклонников у ней было немало, и скорее всего она была предметом коллективного обожания лицеистов. Пушкин увидел эту актрису в крепостном домашнем театре графа Варфоломея Васильевича Толстого (1754-1838) в Царском Селе. Лицеисты особенно активно посещали спектакли этого театра в мае-августе 1813 года, и знакомство с его репертуаром отражено в послании Пушкина. Талия, с которой неизменно связывал свою Наталью Пушкин, была, как известно, музой комедии. В театре Толстого ставились, очевидно, в основном комические оперы, в числе которых были «Клорида и Милон», русская опера «Мельник, колдун, обманщик и сват» Аблесимова и «Севильский цирюльник» (не Россини, а Паизелло; Россини написал свою оперу только в 1816 году.). Поэт готов вообразить себя персонажами этих опер, чтобы свободно излить свою любовь избраннице: Филимоном (опера «Мельник, колдун, обманщик и сват»), «седым Опекуном легкой, миленькой Розины» (опера «Севильский цирюльник»).

Но мечты остались на бумаге, и в 1815 году Пушкин вдруг разочаровался в своей Наталье, взглянув на нее строгим оком искушенного театрального критика («К молодой актрисе» 1815):

Тебе не много бог послал,
Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоров обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных плесков удивленья;
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной.

Юный поэт безжалостно перечисляет недостатки доморощенной дивы: неловкость жестов, напыщенность и холодность и даже —

Недвижно стоя перед нами,
Поешь — и часто не в попад…

Все это означало, что одна любовь прошла и наступила другая. Но в этом первом опыте для нас важно не только свидетельство ранних эротических мечтаний Пушкина, но опыт его первого знакомства с русским театром.

Позже Пушкин станет «почетным гражданином кулис» в Петербурге и упомянет о том, что эту же школу прошел и его Онегин — «непостоянный обожатель очаровательных актрис». Но эти его ранние стихотворения содержат по-своему яркую картину русского крепостного театра — явления, Европе неведомого.

Первые крепостные театры появились в России в конце 17- го века, а к концу 18-го их уже насчитывалось свыше 170. Сначала эти театры были закрытыми и обслуживали избранную публику, оставаясь как бы домашними. Позже они стали принимать зрителей и даже приносили своим владельцам немалый доход. В большинстве своем их репертуар был оперно-балетным, хотя наравне с этим могли исполняться и драмы.

Крепостные актеры иногда обучались в школах прямо при театре, но некоторым из них удавалось получить образование и за границей. Это целиком зависело от богатства и амбиций их владельцев.

Пушкинская Наталья, очевидно, была актрисой неважной, и стоило поэту немного остыть от созерцания ее женских прелестей, как он это заметил. Вероятно, и в целом театр В. В. Толстого славы не снискал, потому что в 1815 году он прекратил свое существование. Кстати, Варфоломей Васильевич Толстой наверняка должен был обладать должным вкусом и пониманием искусства, если судить по тому, как впоследствии блистали потомки его семейного древа. Его двоюродными братьями были Петр Андреевич Толстой, отец поэта Алексея Константиновича Толстого, граф Федор Андреевич Толстой, известный московский библиофил и коллекционер (и кстати отец А. Ф. Закревской, позже воспетой Пушкиным в стихах), граф Илья Андреевич Толстой, родной дед Льва Николаевича Толстого. В общем Варфоломею Васильевичу, приобщившему Пушкина к соблазнам крепостного театра, судьба определила быть двоюродным дедушкой Алексея Константиновича и Льва Николаевича Толстых, которые внесли свой вклад в развитие русского театра. Но его собственный театр закончил бесславно…

Правда, были в ту пору в России и крепостные театры, пользовавшиеся заслуженной высокой репутацией. Здесь прежде всего следует упомянуть об актерских труппах князя Н. Б. Юсупова и графов Шереметевых. У нас нет сведений о том, посещал ли Пушкин эти театры, но с людьми, их создавшими и поддерживающими, он оказался неожиданным образом связан. В доме Н. Б. Юсупова семья Пушкина жила в Москве в начале 1800- х годов, и у поэта остался в памяти «великолепный мрак чужого сада». Этому русскому аристократу, выросшему и сформировавшемуся на благодатной почве европейского Просвещения, Пушкин посвятил свое известное послание «К вельможе», написанное после посещения юсуповского имения Архангельское. Что же касается Д. Шереметева, русского Лукулла, то Пушкин неоднократно встречался с ним в свете, и именно о нем идет речь в известном послании поэта «На выздоровление Лукулла», где публике предстала неприглядная ситуация посягательства графа С. С. Уварова на несметные богатства молодого аристократа. Думается, что Пушкину не могла не быть известна романтическая история, случившаяся в семье Шереметевых и связанная опять-таки с крепостной актрисой.

В конце 18-го века крепостной театр Шереметевых в Кусково считался лучшим в России. Для обучения театральному искусству здесь отбирали самых способных девочек и мальчиков из крепостных. Так попала в театр и юная Параша Ковалева, дочь дворового человека Шереметевых, кузнеца. Уже в 10 лет она впервые выступила на сцене в опере Гретри «Испытание дружбы». Ее обучали итальянскому и французскому языку, пению и танцам лучшие наставники. Получила она доступ и к богатой барской библиотеке, в основном состоящей из книг французских, и предалась чтению с настоящей страстью. Она поражала современников не только красотой и талантом, но умом и изысканностью. Вполне естественно, что сердце ее потянулось к молодому барину, Николаю Петровичу Шереметеву, глубокому знатоку театра, и искреннему ценителю ее таланта. Николай Петрович настолько любил театр и музыку, что предпочитал всему игру в составе собственного крепостного оркестра. Он был блестящим виолончелистом. Объездив всю Европу, граф Н. П. Шереметев собрал в своем доме богатейшую библиотеку по мировой драматургии и музыке. Они были друг друга достойны. Поэтому когда к Параше в конце концов посватался сын пекаря, брака с которым искренне желал ее отец, разразилась драма. Дочь проявила неповиновение, и отныне ее положение в доме Шереметевых стало и вполне определенным и ложным. Просвещенный ум и развившиеся чувства только углубляли трагедию крепостной актрисы, обреченной самой судьбой на унизительное положение фаворитки.

В 1788 году умер отец графа Николая Петровича Шереметева, оставив ему огромное состояние — 210 тысяч крепостных душ!

Граф жил с Парашей в Кусково, в специальном доме, который был выстроен неподалеку от театра. Актриса могла выходить отсюда только в театр, по проторенной тропинке, а затем вновь прятаться от посторонних взоров. Такое положение продолжалось почти десять лет. Как-то ее оскорбили, когда она появилась в местной церкви. Будучи свидетелем ее непритворной истерики, любящий граф перевез ее в другое свое имение — Останкино. Театр отправился вслед за ними.

В конце концов Н. П. Шереметев принял неслыханное для того времени решение — узаконить свои отношения с крепостной актрисой. На это, естественно, требовалось решение государя. Он решил пригласить к себе в театр Павла I, чтобы тот лично удостоверился в прелести Параши. Павел подарил актрисе дорогой перстень, но это ровным счетом ничего не означало, и Шереметев не осмелился действовать более решительно. Однако он все-таки отправился в Петербург, ко двору, где ему предложена была должность директора императорских театров. Разлука с родными местами, а главное со сценой, и все более удручающая неопределенность положения роковым образом сказались на здоровье Параши Ковалевой. В Петербурге у ней началась чахотка. Граф Шереметев, чувствуя свое полное бессилие, решил с помощью умелого стряпчего выправить Параше фальшивые документы, согласно которым она признавалась бы дворянкой. Ей был найден подставной отец — шляхтич Ковалевский, который ее «удочерил». Только после смерти Павла I Н. П. Шереметев решил, наконец, узаконить свои отношения с Парашей. Они тайно обвенчались в ноябре 1801 года в Москве. В феврале 1803 года Параша родила сына, но брак по-прежнему оставался в тайне, и супруги не без основания боялись, что ребенок (наследник!) будет похищен недовольными родственниками мужа. В доме была установлена круглосуточная охрана. Но Параша с постели уже не поднялась: она умерла через 20 дней после родов, так и не успев увидеть своего сына, которого прятали в дальних покоях. Только на следующий день после ее кончины Н. П. Шереметев осмелился открыто объявить, что он женат. Брак его был признан законным либеральными императором Александром I, а рожденный сын получил все наследственные права.

Этим сыном несчастной крепостной актрисы и одного из самых богатых людей России и был граф Дмитрий Николаевич Шереметев, пушкинский «Лукулл», которому Пушкин в конце известного своего стихотворения адресовал искренние дружеские строки:

Так жизнь тебе возвращена
Со всею прелестью своею;
Смотри: бесценный дар она;
Умей же пользоваться ею;
Укрась ее, года летят,
Пора! Введи в свои чертоги
Жену красавицу — и боги
Ваш брак благословят.

В ту пору, когда Пушкин посвятил любовные признания в стихах актрисе Наталье, этой печальной истории он, естественно, еще знать не мог. О судьбе юной «жрицы Тальи» нам, увы, узнать уже не суждено. Не обладая талантом Параши Ковалевой, она не оставила после себя памяти и, может быть, даже не ведала о том, что в пору своей недолгой, вероятно, театральной карьеры удостоилась чести открыть антологию любовной лирики поэта, который ее увековечит.