Имя автора можно квалифицировать как неповторимый, значимый и по-своему уни-кальный элемент литературного произведения, составляющий его дальнюю (верхнюю) семантико-информационную периферию и помечающий собою его исходную границу. Самая сущность восприятия произведения такова, что оно начинается с заглавия, но предваряется именем автора. Так происходит даже тогда, когда это имя не проставлено над заглавием, но фигурирует, например, на обложке и титуле (возможно, и контртитуле) книги, помещено под портретом автора и т.д.
С учетом количественно-объемной специфики поэтических текстов, т.е. их сравнительно небольшой протяженности, последнее положение следует признать для поэзии более естественным по сравнению с тем, когда читатель видит одновременно и имя сочинителя, и заглавие, и текст всего произведения или хотя бы его начальный эпизод, – ср. с текстом романа, рассказа, эссе, публицистической или научной статьи, где автор регулярно обозначается именем до заглавия. Имя автора в поэзии поэтому следует считать отчасти «скрытой», или «не явленной взору читателя» информацией.
     Помимо сказанного, субъект, воспринимающий поэтический текст на слух или «с листа», подсознательно, а порой и вполне осознанно соотносит и связывает индивидуально-характеристические параметры текста (его сюжетно-смысловое содержание, эмоциональный тон, стиль изложения, иногда даже графическую организацию строк, т.е. рисунок текста, ср. знаменитую «лесенку» Маяковского) с личностью автора произведения, воплощенной для него в конкретном имени. По этой причине имя автора может быть также сочтено одним из наиболее мощных средств, маркирующих и тем самым индивидуализирующих собою текст. В предтекстовом комплексе (в поэзии) имя автора, если сравнивать его с заглавием, подзаголовком, посвящением и эпиграфом, есть единственный непреложный функционально-знаменательный компонент.
     До сих пор в специальной лингвистической литературе имени автора в предтексте уделялось весьма скромное внимание. По нашему мнению, связано это прежде всего с тем, что «при интерпретации, как правило, учитываются те из них (начальных элементов художе-ственного текста. – С.Н.), чья смысловая роль традиционно признана. В первую очередь это название и эпиграф и, пожалуй, в последнюю – имя автора» [1]. В то же время, «собственно смысловая роль авторского имени как элемента поэтического текста остается подчиненной. Самостоятельное значение приобретают главным образом псевдонимы», которые «зачастую служат инструментом стилизации, мистификации, пародии», или «создают внехудожественную, идеологическую установку», или «маркируют эстетическую позицию» [2].
В качестве первого, наиболее очевидного и непосредственного основания для нашего исследовательского внимания к иноязычному псевдониму назовем то, что выбор этого ус-ловного имени для автора есть всегда тщательно продуманный, органичный (в контексте его жизни и деятельности) значимо-характерологический творческий акт.
Второй, глубинной причиной интереса послужило то, что иноязычный псевдоним в принципе допускает собственную трактовку как метакомпонент – билингвема художественного произведения, а это помещает его в один ряд с такими билингвемами, как иноязычное заглавие, иноязычный эпиграф, внутритекстовое иноязычие и т.д. (более подробно об автор-ском терминоконцепте «билингвема текста» в поэзии см. в нашей работе [3]). В то же время, псевдоним-билингвема обладает и собственной спецификой, требующей своего вскрытия, описания, определения.
Большая часть таких псевдонимов-билингвем русских литераторов собрана в известном четырехтомном словаре И.Ф. Масанова; иноязычные псевдонимы, передаваемые буква-ми русского алфавита, могут быть найдены в основном корпусе словаря, в тт. 1-3, а иноалфавитные составляют соответствующий раздел третьего тома, см. «Псевдонимы латинского и греческого алфавитов» [4].
     Другим надежным источником иноязычных псевдонимов могут послужить два аналогичных раздела книги В.Г. Дмитриева «Скрывшие свое имя»: в них также приведен список наиболее известных русских псевдонимов, в том числе оформляемых с помощью латинского алфавита [5].
     Заметим, что русской литературе имя автора начинает играть повышенную роль в восприятии авторского сочинения лишь в начале XIX в., о чем свидетельствуют такие «новые» для того времени названия сборников, как «Опыты в стихах и прозе К. Батюшкова» (Санкт-Петербург, 1817), «Думы, стихотворения К. Рылеева» (Москва, 1825), «Стихотворения Евгения Баратынского» (Москва, 1835) и т.п.     Однако мистифицирующая традиция выдавать себя на иностранца и, соответственно, таким образом скрывать свое подлинное имя прослеживается в русской поэзии еще с конца XVIII века. Одним из ранних таких прецеден-тов является подпись, которую Г.Р. Державин проставил под опубликованной в «Собеседнике» за 1783 год одой «К Фелице»: Татарский мурза, издавна поселившийся в Москве, а живущий по делам в Санкт-Петербурге.
Позднее двумя латинскими буквами N.N. подписывали свои произведения К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский и многие другие известные русские поэты и писатели. Впрочем, этот условный графический знак следует рассматривать, скорее, как общепринятое обозначение анонима, нежели индивидуальный литературный псевдоним.
Как отмечает Б.О. Унбегаун, «причины возникновения псевдонимов в России были те же самые, что и везде: желание скрыть свое имя, заменить некрасивую или вульгарную фамилию на благозвучную, желание или необходимость скрыть иностранное происхождение подлинной фамилии, и – особенно для журналистов – возможность писать в различных газетах на разные темы под разными именами» [6].
     В.Г. Дмитриев среди основных причин авторской псевдонимизации (наряду с анонимизацией) называет желание уйти от «недреманного ока цензуры»; стремление избежать общественного порицания по причине «низкости» литературного труда; желание скрыть свое имя на случай литературного неуспеха или, напротив, шумной славы; желание отделиться от известных однофамильцев и подчеркнуть тем самым уникальность собственной личности; желание создать для себя литературную маску; желание изменить, в глазах читателя, свой пол (женщина-писатель, скрывающаяся под мужским именем, и – реже – наоборот) и т.д. К этому списку можно добавить намерение автора особым, необычным псевдонимом обеспечить себе дополнительную привлекательность для читателей («рекламная» функция); а также стремление обозначить псевдонимом свою особую эстетическую позицию. Всем этим целям вполне могли служить и билингвемы, используемые как иноязычные псевдонимы, или псев-доэтнонимы (термин В.Г. Дмитриева, см. [7]).
     К примеру, поэты-сатирики «Искры» из явно цензурных соображений заменяли свои имена иностранными (часто псевдоиностранными, т.е. не поддающимися этимологизации, абсурдными, иногда смешными, в чем, кстати, заключался и намек на их псевдонимическую природу). П.И. Вейнберг подписал стихотворение «Вести из Калуги» следующим много-словным описательным псевдонимом: Калужский мюрид, князь Махмуд Наср-Али Архалу-кидзе; В.С. Курочкин напечатал в «Искре» стихотворение «Письмо о России», где жизнь в Петербурге изображалась в резко сатирических тонах, но словно от лица иностранца – японца по имени Фукидзи Жен-Ициро.
Наиболее интенсивно псевдонимизация стала проявляться в русской литературе к началу XX века и в его первой четверти, что по времени совпало с формированием многочисленных, быстро сменяющих друг друга или существующих одновременно и часто вступаю-щих во взаимную полемику творческих течений. Как правило, такие течения имели собственные манифесты, в которых в развернутом виде и формулировались эстетические установки группы. Так, гораздо шире известны читателям именно под псевдонимами, но не под подлинными своими фамилиями символист Борис Николаевич Бугаев (Андрей Белый) и акмеистка Анна Андреевна Горенко (Анна Ахматова), эгофутурист Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев), имажинист Михаил Александрович Ковалев (Рюрик Ивнев), ирониче-ский сатирик Александр Михайлович Гликберг (Саша Черный; в эмиграции – А. Черный), обэриут Даниил Иванович Ювачев (Даниил Хармс) и мн. др.
Стоит отметить, что в обозначенный период времени поиски, выбор и использование вымышленных имен, основанных на иноязычном звучании, написании, происхождении, те-перь все чаще ведутся по линии коррекции (в сторону усовершенствования) образа автора в сознании читающей публики. Такая коррекция могла быть сопряжена с общественной мистификацией (ср. псевдоним псевдороманский Черубина де Габриак, выдуманный М. Волошиным для поэтессы с «банальной» фамилией Васильева) или, например, стремле-нием к индивидуализации (ср. итальянское слово Allegro, т.е. «радостная, весёлая», как псев-доним поэтессы и художницы П.С. Соловьевой, сестры известного философа, поэта и публициста Вл. Соловьева). Но почти всегда в случае с сочинителями поэзии названные причины бывают дополнительно сопряжены с романтизацией имени автора, придающей этому имени внешнюю притягательность и эстетическую определенность в глазах читателя.
Укажем три важнейших требования, предъявляемые к псевдониму при его выборе (создании). Для поэта, проявляющего повышенный «профессиональный» интерес к любому слову языка в любой из возможных его форм и функций, несомненно значимыми представ-ляются и онимы. Среди них особое место занимает то единственное имя, которое ассоцииру-ется с автором, выступает его условным представителем и «замещает» его на книжной стра-нице. Имя поэта – это отраженный образ поэта, каким его видит или хотел бы видеть он сам. Естественно, такое имя должно быть изначально богато ассоциациями, причем чем больше объем и охват (широта) таких ассоциаций, тем более привлекательным представляется имя самому автору.
Далее и одновременно с этим имя автора должно быть уникально, неповторимо. Поэтому все возможные ассоциации должны только выделять его из числа других, «случайных», и противопоставлять им.
Еще одно требование может быть сформулировано как присутствие в таком имени некой загадки, возможно, нарочитой неясности, которая бы придавала ему таинственность, будила читательское воображение и стимулировала желание найти разгадку, но одновремен-но и сопротивлялась такой разгадке.
Все три названных параметра заставляют писателя напряженно «вслушиваться» в зву-ковой образ имени, искать в нем связи с другими словами, этимологизировать, обнаруживать заключенные в нем смыслы. В случае изобретения псевдонима такие ассоциации и смыслы принципиально создаются самим субъектом (не обязательно автором; история литературы знает случаи, когда удачный псевдоним был предложен «со стороны», т.е. лицом иным, не-жели сам автор).
Отметим, что при подборе иноязычного псевдонима у автора имеется несколько возможностей. Прежде всего, он может предпочесть существующее более или менее известное имя и таким образом удачно воспользоваться уже сформированным у этого имени «семантическим ореолом» (термин Н.В. Виноградовой, см. ее статью с подробной трактовкой этого феномена: [8]). Из псевдонимов данного типа можно назвать билингвему – литературное имя Alexander, которым подписывал свои стихи Александр Яковлевич Брюсов (1885-1966), родной брат В.Я. Брюсова, тем самым сохраняя связь между псевдонимом и своим подлинным именем. Однако такой псевдоним слабо индивидуализирован.
Автор может также избрать имя, ассоциируемое в общественном сознании с прослав-ленным историческим лицом, и таким образом спроецировать уже существующие ассоциа-ции на собственную личность. Примером может служить уже упоминавшийся псевдоним Рюрик Ивнев, в котором самой мощной ассоциацией выступает связь левого элемента с из-вестным по летописям первым русским князем, начальником варяжского военного отряда, якобы призванным ильменскими славянами княжить в Новгород.
Другим путем псевдонимизации может оказаться калькирование при помощи средств иностранного языка собственного полного имени. Так, прозаик Юрий Слезкин подписал роман-памфлет «Дважды два – пять» (1925) псевдонимом Жорж Делорм, т.е. французской формой своих подлинных имени и фамилии.
При выборе (создании) псевдонима автор может проявлять чрезвычайную изобрета-тельность и затевать с читателем остроумную языковую игру, при которой дополнительный эффект будет основываться на том, что билингвема будет обнаруживать скрытые связи с подлинным именем автора. Так, поэт Константин Михайлович Фофанов (1862-1911) придумал для себя оригинальный псевдоним «Комифо», соединив в нем первые слоги своего пол-ного имени и получив в результате форму, звучанием напоминавшую общеизвестную адвер-биальную французскую фразу comme il faut – «комильфо, прилично, как подобает».
Многие из перечисленных выше путей иноязычной псевдонимизации в качестве ос-новополагающего принципа своего построения ориентированы на ассоциацию с русским ав-торским именем (без такой связи обходится лишь псевдоним Рюрик Ивнев). В установке на связь между именем-билингвемой и подлинным (русским) именем автора проявляется общая принципиальная закономерность билингвем, которая в иных, внетекстовых условиях их функционирования обретает неявный, нерельефный характер.
Одновременно с этим псевдоним, демонстрируя свою «чужую» национально-языковую отнесенность, может быть никак и не связан с подлинным именем носителя, не обусловлен им. Таковы, например, уже названные билингвемы Allegro (Поликсена Соловье-ва) и Черубина де Габриак (Елизавета Васильева).
Но псевдоним мог также вполне успешно отражать и идейные установки его носителя или по меньшей мере соответствовать им. В этом смысле он был и идеологически значимым элементом литературного произведения. Среди литературных течений, возникших в России в первой трети XX века, заметное место занимали имажинисты, пришедшие на смену футуристам и акмеистам. Группировка именовала себя «орденом», а поздние ее представители объединились в «воинствующий орден имажинистов». Уже одним названием течения, происходившим от романского корня image – «образ», утверждался примат самоцельного об-раза, главенство формотворчества над смыслом, идеей в искусстве. Самый процесс возникновения имажинистского образа представлял собой «намеренное разрушение предметного значения слова путем сопоставления непохожих предметов, явлений, понятий» [9].
Достаточной известностью среди имажинистов пользовался поэт Александр Борисович Кусиков. О том, как старательно он романтизировал свой образ, создавая себе имидж дикого горца, свидетельствуют следующие строки его биографии: Кусиков «сочинил себе черкесское происхождение и тщательно это подчеркивал в стихах и письмах, в одежде (чер-кеска и военный френч, брюки-галифе и высокие сапоги, на плечах бурка, в руках четки) и манере поведения» [10]. Вполне поверив в эту мистификацию, его собрат по «ордену» Вадим Шершеневич позднее писал: «Александр Кусиков, кавказец, чеченец, носил в жизни прекрасную и звучную кличку. Его полное настоящее имя было Сандро Бейбулет Ку. Мать была очаровательной черкешенкой» [11]. Как видим, здесь литературный псевдоним с некритичной готовностью принимается за подлинное имя носителя. Но фамилия «Кусиков» также не была настоящей, поскольку будущий поэт родился в армянской семье в Армавире и изначально носил фамилию «Кусикян». Естественно, армянская определенность такой фамилии мешала бы дальнейшему построению нестандартного авторского образа, и он ее изменил, русифицировал, чему способствовала уже сложившаяся к тому времени традиция: «Морфологическое единообразие армянских фамилий нарушается их довольно широкой русификацией. Практически каждая армянская фамилия на -ян/-янц имеет параллельный вариант с русским суффиксом -ов» [12]. Авторская псевдонимизация здесь приобретает множественую природу и прослеживается по двум линиям: использования иноязычия (Сандро Бейбу-лет Ку) и, одновременно, русификации (Кусиков). Впрочем, в обоих случаях псевдонимы оказываются основанными на действительном полном имени субъекта.
В «воинствующий орден» также входил проживавший в Ленинграде в 1920-х годах Леонид Осипович Турутович, последовательно выступавший под вымышленным именем Владимир Владимирович Ричиотти. Само употребление русского имени и патронима одного корня (тут нельзя игнорировать возможной связи с именем и отчеством чрезвычайно попу-лярного в то время Маяковского) делает псевдоним достаточно звучным, тем более в сочета-нии с «фамилией» якобы итальянского происхождения. Слово Ричиотти – один из самых загадочных псевдонимов в русской литературе XX века. В поисках его происхождения мы натолкнулись на имя сына Джузеппе Гарибальди, которое звучало как Ричиоти Гарибальди (Riccioti Garibaldi), а также обнаружили имя не слишком известного основателя одного из первых европейских кинематографических обществ Европы, современника поэта Ричиотто Канудо (Ricciotto Canudo). Кроме этого, можно, отвергнув версию заимствования, попытать-ся возвести этот псевдоним к итальянской форме riccio, в функции прилагательного имеющего значение «кудрявый, курчавый», а в функции существительного – «локон, завиток». Riccio также означает по-итальянски «ёж».
Однако подобная этимологизация не выглядит достаточно убедительной, хотя и на-званные имена собственные, и итальянское riccio в принципе могли послужить стимулом к выбору рассматриваемого псевдонима. В комплексе [р’ичитт’и], использованном как квазифамилия русского поэта, явно анаграммирована его подлинная фамилия Турутович; этот комплекс мог эффектно использоваться в сочетании с именем и отчеством поэта, но не терял своей звучности и самостоятельной образности и в изолированном употреблении.
То, что псевдоним Ричиотти обладал для его носителя автономным звукообразным достоинством, выступая знаком авторского выделения и отделения от сотоварищей по группировке, убедительно доказывает факт его включения в стихи 1922 года и окружения звуками, соотносимыми с фонетикой псевдонима:

Пусть Есенина в строках ловят,
Ричиотти – не меньший черт.
(Черногрудое жирное поле
градопрутница больно сечёт.)

Несомненно, билингвемами в роли псевдонимов пользовались далеко не все и даже не большая часть русских поэтов. Так, имажинист Матвей Давидович Ройзман, по-видимому, принципиально проставлял под стихами свою подлинную фамилию, в которой явственно слышится еврейское (идиш) происхождение. Такая позиция поэта органично соотносилась с духом и содержанием его стихотворных сочинений, где нередко находило место обширное внутритекстовое иноязычие в виде транслитерированных фрагментов из Торы на иврите (см. его стихотворные тексты).
Итак, обзор иноязычных авторских имен – псевдонимов, за которыми скрывались русские поэты конца XIX – начала XX вв. (период наибольшего распространения вымыш-ленных литературных имен и интереса к ним), позволяет сделать следующие выводы. Литературный псевдоним, в котором в том или ином виде используется иноязычие, в большинстве случаев отличался национально-языковой определенностью и своей связью с подлинным именем автора. Связь эта носила специфический, чаще всего скрытый характер. В ряде слу-чаев указанная связь принципиально отсутствовала, что свидетельствовало о стремлении автора по тем или иным причинам произвести полную деноминацию и деидентификацию своей личности как творческой единицы.
Псевдонимизация могла производиться по самым разным причинам от желания избежать цензурных гонений до мистификации или более адекватной самоидентификации. В соответствии с этими причинами находятся и функции поэтических псевдонимов.
Одной из важнейших, доминирующих над другими функций иноязычных псевдони-мов в поэзии выступает функция создания образа автора – неповторимого, оригинального, богатого ассоциациями, а также внешне яркого, а потому запоминающегося. Псевдоним подчас находил свое отражение и трактовку в тексте (текстах) поэта, но чаще и скорее всего был связан с биографией, литературными воззрениями, эстетической и идеологической позициями творческой личности. Иноязычный псевдоним ни в коем случае не должен был «разгадываться» моментально, он был призван таить в себе трудноразрешимую или вовсе не разрешимую загадку. Такой псевдоним помещал авторскую личность над читательской общественностью, а часто выводил ее и за пределы круга собратьев по перу.

Литература

1.     Веселова Н.А. Имя автора в заголовочном комплексе // Материалы 2 конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». – Тверь, 1998. С. 25.
2.     Веселова Н.А. Заголовочный комплекс в новейшей русской поэзии: традиция и эксперимент // http://dll.botik.ru/az/lit/coll/litext5/06_ves.htm
3.     Николаев С.Г. Феноменология билингвизма в творчестве русских поэтов. Часть I: Теоретические основы изучения иноязычия в поэзии. Ростов н/Д, 2004. С. 56-70.
4.     Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. 1-4. – М., 1956-1960. – Т. 3. С. 301-345.
5.     Дмитриев В.Г. Скрывшие свое имя (Из истории анонимов и псевдонимов). – М., 1977. С. 280-312.
6.     Унбегаун Б.О. Русские фамилии. – М.: «Прогресс», 1989. С. 183.
7.     Дмитриев В.Г. Указ. соч. С. 179-190.
8.     Виноградова Н.В. Семантический ореол имени и его составляющие (имя Петр в русской литературе) // Ма-териалы 2 конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». – Тверь, 1998.
9.     Ревякина А.А. Имажинизм // Литературная энциклопедия терминов и понятий. – М., 2001. – С. 294.
10.     Шнейдерман Э.М. Александр Кусиков. Биографические заметки // Поэты-имажинисты. – СПб, 1997. С. 322.
11.     Шершеневич В. Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. – М., 1990. С. 554, 555.
12.     Унбегаун В.О. Указ. соч. С. 286.
______________________
© Николаев Сергей Георгиевич