Перевод с польского О. Лукьянченко    

I

Во времена неспокойного царствования Метионидов местечко Анафлист, лежащее у подножия аттического Олимпа, стало ареной весьма необычного события.

Было оно настолько невероятным, что, когда впоследствии повествовали о нем рассказчики-краснобаи в Диомее, на празднествах, посвященных Гераклу, их забрасывали со всевозрастающей пылкостью луковицами, дикими грушами и яйцами, не отличающимися должной свежестью. Дело кончалось тем, что краснобай соскакивал с помоста и, уворачиваясь от пинков, обращался в бегство, дружно освистываемый публикой. И долгое время после праздников те, кто его слышал, с возмущением спрашивали знакомых, которых встречали в колоннадах Пестрой Стои: «Ты знаешь, что наплел этот диомейский пустобрех?» И повторяли весь его рассказ, вызывая такое же возмущение у случайных своих слушателей. В славную эпоху Перикла не было ни одного афинянина, который не знал бы этого рассказа и не был бы им возмущен.

Воспроизведу его здесь, хотя и c некоторыми сокращениями; пусть мне послужит оправданием то, что я никогда не излагал его на веселых праздниках, посвященных Гераклу, в предместье Афин Диомее.

Но прежде я должен поведать читателям о том, что в Диомее и так было всем известно – а именно: кто такие Метиониды и почему их царствование я назвал неспокойным.

Дело в том, что еще во времена счастливого правления Иона в Афинах распространилось известие о том, что похищенный в пору раннего детства сын Эрехфея, которого считали погибшим, на самом деле скрывается в Мегаре под именем древнего акропольского героя Кекропа. Но так как никто этого известия подтвердить не мог, то Ион тоже не придал ему значения. Кекроп Второй так и умер на чужбине, не увидев больше Афин. Но сын его, получивший имя старого любезного богам царя Пандиона, не намерен был отказываться от престола. Он торжественно отправился в Дельфы и в присутствии всех вопросил Аполлона: верно ли, что он, Пандион Второй, по отцу является внуком Эрехфея, и Аполлон, также в присутствии всех, дал ответ, что это действительно так. Тогда благородный Ион сказал, что покоряется воле своего отца Аполлона и готов уступить афинский трон Пандиону. Креусы уже не было в живых; Ион с женой и четырьмя сыновьями отправился на малоазиатское побережье, где стал основателем новой Греции, названной в его честь Ионией.

Пандион Второй, который женился на дочери царя Мегары, был достаточно мудрым и сильным человеком и в других обстоятельствах мог бы править с успехом, но после великолепного царствования сына Аполлона его правление казалось чересчур заурядным, и граждане начали роптать. Из их недовольства пользу извлекли сыновья и внуки Метиона, предка боковой линии царского рода. Пробуждая в народе тщетные надежды на возвращение Иона, они подняли восстание против Пандиона и изгнали его в Мегару, где он и умер. Они же вовсе не собирались отказываться от власти, добытой под чужим именем: предвидя, однако, что на граждан в этом нечестном деле положиться нельзя, пригласили наемное войско из Фракии. Содержание этого войска стоило очень дорого, поэтому жителей обложили новой данью, собирая ее через своих наместников со всех городов Аттики. Наместники обкрадывали народ к выгоде Метионидов, да и себя не забывали, и глухой ропот разносился по всей стране.

II

В Анафлисте наместниками Метионидов стали два самых отпетых негодяя – Эврибат и Фринонд. Они не были уроженцами Аттики и попали в страну Паллады, совершив множество преступлений на континенте и на островах Эллады; привела их сюда надежда на быстрое обогащение, но она не сбылась. Метиониды сразу верно оценили намерения этих людей и послали их наместниками в далекий Анафлист, приказав тамошнему выборному демарху беспрекословно им подчиняться. Эти двое, правда, не касались разбирательств в народном суде, но все другие важнейшие дела решали сами. Не было ничего удивительного в том, что жители Анафлиста возмущались новыми порядками, а больше всех старый вдовец Алкифрон, человек весьма порядочный, но угрюмый и вспыльчивый. Был он одним из самых влиятельных граждан городка, что уже само по себе привлекало к нему зоркое внимание обоих мошенников; при этом, будучи моряком, он имел и в Эгине, и в Трезене, и на ближних островах Архипелага массу знакомых, от которых узнал о бесчисленных злоупотреблениях анафлистских разбойников. Обладая к тому же большим запасом «аттической соли», он рассказывал о них на площади в Анафлисте, сидя с приятелями в тени кленов за кувшинчиком вина. Разумеется, Эврибат и Фринонд о том дознались, что еще больше усилило их враждебное отношение к Алкифрону.

Помимо доходов от торговли, богатство этого старца составляли пахотные земли и бесчисленные стада коз и овец, которые паслись на сочных лугах по склонам Олимпа, а также на принадлежащем ему достаточно большом, хотя и безлюдном острове Элевзе, лежащем около мыса Астипалеи, где находился храм Афродиты, филиал афинского храма. С учетом всех этих обстоятельств и построили мошенники свой план.

Им стало известно, что статуя Афродиты в храме Анафлиста была изваяна сравнительно недавно. О прежней же статуе говорили, что она некогда упала с неба и что ее довелось видеть отцам нынешних жителей, но однажды ночью загадочным образом исчезла. И тогда они заказали у знаменитого Дедала, который тоже принадлежал к роду Метионидов, деревянный кумир Афродиты, поставив условие, чтобы он был сделан в старинном духе, с неразделенными ногами; когда кумир был готов, его покрасили и измазали землей, чтобы он выглядел трехсотлетним, и ночью закопали на Элевзе. Спустя несколько дней Эврибат провел ночь в приделе храма и громогласно оповестил всех о том, что видел во сне Афродиту, которая поведала ему, где находится ее древний кумир. Толпа двинулась за ним. Он приказал всем сесть в лодки и, провозглашая свои пророчества как одержимый, отправился во главе толпы на остров, где был закопан кумир, изготовленный Дедалом. Он велел его откопать; правда, жрица Афродиты с сомнением покачала головой, когда увидела статую, но не посмела противоречить Эврибату.

Через несколько дней Эврибат и Фринонд вызвали Алкифрона на свой суд и спросили, как он осмелился пасти свои стада на острове Афродиты и на каком вообще основании считает его своей собственностью. Когда Алкифрон принялся объяснять, что этот остров куплен им очень давно и что он не знал о закопанной там Афродите, судьи объявили ему, что в отношениях с богами не бывает срока давности, а незнание не является оправданием. Алкифрон возмутился и заявил, что кумир поддельный, а они сами мошенники. При этом в подтверждение своих слов привел свидетельство о подобном же мошенничестве, совершенном ими на Кеосе. По приговору судей Алкифрон был объявлен святотатцем и его обязали выплатить сумму, равную половине его состояния: столько-то за получение доходов с лугов богини на протяжении стольких-то лет, столько-то как кару за богохульство. Жрице было обещано, что деньги передадут в главный храм Афродиты в Афинах. Но, разумеется, Афродита никогда этих денег не увидела, вся сумма попала в казну Метионидов, если не осела в бездонной мошне двух проходимцев.

Алкифрон узнал об этом от своих фалерских друзей и с удвоенной ожесточенностью начал под кленами на анафлистской площади кампанию против недобросовестных наместников. Напрасно его молодой сын Клеомед просил не дразнить мошенников, которые могли еще больше ему навредить. Алкифрон не слушал сына, а лишь повторял: «Хуже быть не может! Хуже не будет!» Однако он ошибался. Эврибат и Фринонд вызвали его снова и стали доказывать ему, что овцы, которые паслись на лугах богини, тоже ее собственность. Алкифрон пытался объяснить, что коли он уже заплатил столько-то денег за пользование лугами, то тем самым выкупил и овец. На это ему ответили, что если он считал уплаченную сумму взысканной незаконно, то должен был сразу же подать протест, а оглашенное решение не может быть изменено; в любом случае овцы, которые паслись на лугах богини, принадлежат ей. Поэтому он должен возвратить овец, которые у него остались, а за тех, которые были им проданы или съедены за истекшие тридцать лет, заплатить справедливую цену.

«Справедливая цена» поглотила вторую половину состояния Алкифрона, и бывший богач стал нищим. Побледнев от гнева, он крикнул: «Уеду к дикарям, у них хуже не будет!» 

III

Он так часто повторял эти слова: «Уеду к дикарям!» – что в конце концов решил выполнить свое обещание. Но это оказалось непросто по той существенной причине, что он не имел ни малейшего понятия, где эти дикари обитают. Он знал континентальную Элладу, знал все острова до Крита включительно, а также Ионию, слышал, что с Ионией граничит прекрасная Лидия. И на этом его познания заканчивались.

Тут ему пришло в голову, что мудрый Дедал знает всё.

«Пойду к нему».

Он отправился в путь со своим сыном и через два дня прибыл в Афины. Дедала застал в его мастерской на Акрополе. Множество статуй с разделенными ногами, одна из которых была выставлена вперед, вызвали у него восторг, граничащий с ужасом.

– О Дедал! – воскликнул он. – Видно, сама Паллада научила тебя ваять убегающие статуи богов!

Дедал усмехнулся.

– Многому научила меня мудрая дочь Зевса, очень многому, не спорю, но не всегда я следовал ее советам, за что заслужил ее гнев, и она перенесла свою заботу на моего племянника Пердикса, он уже начинает меня превосходить.

– Быть того не может! – горячо возразил Алкифрон. – За что же могла разгневаться на тебя владелица Горгоны?

– За то, что мои родичи сумели вопреки ее воле уговорить меня, чтобы я  изготовил кумир Афродиты по древним образцам для немилых богам анафлистских кровопийц, и дошли до меня вести, что они использовали его, чтобы погубить почтенного анафлистского старца Алкифрона.

 – О Дедал! – воскликнул обрадованный гость, – ведь я и есть тот самый Алкифрон, которого лишили всего достояния эти враги богов и людей.

– Если ты Алкифрон, – сказал ваятель с серьезным выражением на лице, – то я твой должник. Денег тебе дать не могу, так как не имею отношения к власти и серебряный дождь обходит меня стороной. Но если я могу как-то помочь своим искусством, то готов тебе послужить.

Алкифрон рассказал ему о своих планах. Дедал задумался.

– Поскольку Триптолем облетел все побережья Амфитриты, – заметил он, – и наградил их жителей дарами Деметры, среди них нет варваров. Тебе придется либо отправиться сухим путем в глубь континента, либо тем же способом пересечь границу Атласа.

Алкифрон вздрогнул. Путешествия по суше были чужды духу детей моря эллинов, переход же границы Атласа вообще вызывал у всех ужас.

– Не спеши пугаться, – успокоил его ваятель. – Влияние Египта простирается до Большого Сирта, не дальше. Триптолем же, пролетая вдоль берегов Ливии, к востоку от Карфагена, который находится в Малом Сирте, повернул на север. Следовательно, только там, между двумя Сиртами, ты еще найдешь настоящих дикарей.

Алкифрон почесал затылок. Между двумя Сиртами! Легко сказать – да как туда добраться!

– Вот тут-то тебе и поможет мое искусство, – успокоил его Дедал. – Я изобрел самоходную лодку. На носу ее устанавливается кумир бога или богини. Произносишь молитву с просьбой о том, куда хочешь плыть, и лодка сама доставляет тебя в нужное место.

Алкифрон воспрянул духом.

– Пусть все двенадцать богов вознаградят тебя за твою доброту, и пусть вместе с Эриниями изведут твоего наглого племянника!

Но Дедал не разделил его радости.

– Это еще не всё, мой дорогой. Скажи мне, а на каком языке ты собираешься объясняться с дикими?

Алкифрон посмотрел на него с удивлением:

– Да разве ж они не знают языка Паллады?

Купец из Анафлиста не был глуп и необразован, но полагал, что всем варварам известен хотя бы тот ломаный греческий язык, на котором общались с ним финикийские моряки.

Дедал рассмеялся.

– Даже не надейся на это. Но и тут есть выход. Вставь себе в правое ухо изобретенную мною воронку с ситечком; любой варварский язык, через него процеженный, превратится в чистейший аттический диалект. Но это лишь половина дела. Гораздо труднее добиться, чтобы и твоя речь стала им понятна. Правда, я изобрел в качестве добавления к воронке еще и рог с таким же ситечком, но его, в отличие от воронки, некуда спрятать, поэтому я дам тебе обыкновенный рожок, который ты сможешь уместить между ладонями. Конечно, чистота звука будет желать лучшего, но варвары в этом отношении не слишком придирчивы.

Восхищение Алкифрона все возрастало. Он начал торопить Дедала, чтобы тот как можно скорее помог ему отправиться в путь. Но Дедал проявлял сдержанность:

– Друг мой, нужно предусмотреть всё! Я бы никогда себе не простил, если бы ты погиб по моей вине. Должен пожертвовать тебе еще одну вещь на случай крайней беды, но помни – действительно крайней.

– Что же это за вещь?

– Она совсем неприметная, но именно в этом и состоит главная ее ценность; это всего лишь черная ракушка размером с горошину. Но куда бы ее тебе поместить? Погоди, мне пришла в голову мысль… Ты уже немолод и наверняка сохранил не все зубы – верно?

– Чего уж скрывать, не все.

– Вот и вставь эту ракушку на место одного из утраченных зубов. Так, чтобы ты мог, но лишь с большим усилием, прокрутить ее языком. При этом не нужно ничего говорить, всё произойдет само собой. А теперь пойдем к лодке. Какое тебе божество поставить на ее носу?

Алкифрон задумался.

– Наша богиня – это Афродита, но она ведь разорила меня руками тех, будь они трижды прок…

– Тихо, Алкифрон, не ругайся, когда говоришь о богах.

– В таком случае установи мне Палладу, нашу общую богиню.

– Это хорошая мысль, ибо нет никого могущественнее Паллады, сам Зевс исполняет все ее желания. Но я сказал уже тебе, что эта богиня на меня гневается. Поэтому, так как ты  станешь продолжателем дела Триптолема, – пусть тебя ведет Деметра Элевсинская!

Дедал снял со стены старинный кумир Деметры и вместе со своими гостями спустился с Акрополя. Внизу стояло множество повозок, принадлежащих Метионидам. Ваятель выбрал большую четырехместную и велел вознице ехать в Фалер. Там под навесом стояла его самоходная лодка величиной с тридцативесельный корабль; на ее носу Дедал и укрепил кумир Деметры.

– Послушай, – обратился он к старцу, – пусть Деметра завезет вас прежде всего в Анафлист. Вы приплывете туда ночью, что будет вам на руку. Там ты возьмешь с собой все запасы, которые берут в таких случаях изгнанники, сам знаешь какие, не мне тебя учить, – а теперь желаю тебе счастливого пути! 

Алкифрон и Клеомед уже стояли в лодке и, испытывая сердечное волнение, прощались с чудодейным ваятелем, сам же он оставался сдержанным и серьезным.

– Еще одно словечко, Алкифрон! Ты и в самом деле не испытываешь страха?

Лодка рассекала уже зеленую гладь Фалерского залива. Алкифрон, стоявший у борта, решительно махнул рукой:

– Хуже не будет! 

IV

Пальмовая роща шумела от вечернего ветра. Она издавала тот особенно плотный шум, напоминающим таинственный гул водопада, который никогда не забудет тот, кто слышал его хотя бы раз, и который одним воспоминанием о себе будит непреодолимую тоску в Ливийской пустыне.

Однако Алкифрон и Клеомед не вслушивались в шум пальмовой рощи; их внимание было обращено на группу чернокожих людей, которые сидели в роще вокруг костра с котлом и ели какое-то непонятное блюдо. В другой момент они не позволили бы к себе приблизиться, но в тот день, как позже выяснилось, эти люди ограбили караван, следовавший из Египта в Карфаген, и утолили жажду несколькими бурдюками египетского пива; потому и забыли об обычной осторожности.

Благодаря воронке Дедала Алкифрон понимал их язык и мог шепотом отвечать на вопросы Клеомеда:

– О чем они говорят?

Алкифрон с добродушной усмешкой смотрел на чернокожих; он явно был очень растроган.

– Они точно не говорят ни о грязных судебных процессах, ни о конфискации имущества! О нет, Эврибатов и Фринондов тут не встретишь! Милые, простые люди!

– Так о чем они все-таки говорят?

– Ты не поверишь! Спорят о том, кто из них больше съест. И вот тот толстяк с головой, украшенной страусиными перьями, – вероятно, он их демарх – хвалится, что съел в два раза больше своего соперника. Видел, с какой гордостью он похлопал себя по брюху?

– А как его зовут?

– Зовут его Квагга.

– Вот так имечко!

– Мне оно нравится: в нем много выразительности и первобытной силы. А что касается благозвучия, то ясно, что мы, эллины, имеем другое мнение. Вообще их язык, – продолжал Алкифрон, прислушиваясь к разговору варваров, – звучит довольно странно: видно, грамматика его еще очень несовершенна, особенно раздел о местоимениях. Ты только представь: они спрашивают не «что ты ешь?», а «кого ты ешь?» Но это пустяк, мы научим их греческому языку.

Алкифрон снова с сочувствием посмотрел на диких.

– Из наших богов им известна, мне кажется, только Горгона. Видишь там, сбоку под навесом, идола с высунутым языком? А рядом с ним другого, поменьше? А вон тот заплывший жиром старик с диковинными узорами на лбу, наверно, их жрец. Что ж, и то неплохо. Раз они знают Горгону, со временем узнают и Палладу. Милые, простые люди! Вообще, признаюсь тебе, я испытываю к ним безграничное доверие. Прежде чем мы отправимся отдыхать, я хочу представиться им и поговорить с ними. Увидишь, какой это вызовет эффект, ведь еще недавно я считался первым оратором среди сидящих под кленами на анафлистской площади.

Через минуту Алкифрон был уже посреди пирующих варваров. Клеомед последовал за ним. Дикие изумленно смотрели на них осовелыми глазами, не понимая, что происходит. Алкифрон же сложил руки рупором, как научил его Дедал, и начал свою речь:

– Мужи-дикари! Да благословят вас ваши боги! Как те, которых вы знаете, так и те, которых пока не знаете! Вот стоим мы перед вами, я и мой сын, прибыв сюда только что из страны Паллады, о которой вы наверняка слышали, так как слава ее проникла за Понт и за границы Атласа. Но сейчас там творится зло; стонет вся Аттика, плачет ее перл Анафлист, ибо не стало там уже Правды: изгнали ее Метиониды и их проклятые приспешники. Мы же, не в состоянии более выносить их бесчинства, решили поселиться здесь. С верой, что только у вас найдем Правду – у милых простых людей! Примите же нас в члены своей общины, а мы будем подчиняться вашим законам. Верим, что вы найдете в нас полезных сограждан: мы знаем много такого, что поднимет вашу жизнь на более высокую ступень. Итак, во имя совместной выгоды позвольте поселиться среди вас двум новым гражданам!

Речь Алкифрона произвела воистину неожиданный эффект.

Квагга кивнул двум молодым варварам и приказал:

– Отрубить ему руки и отрезать язык!

Приказ вождя был исполнен так быстро, что Алкифрон не успел и вспомнить о чудесной ракушке Дедала, а когда вспомнил, было уже поздно: нечем было привести ее в движение, так как он лишился языка. Жрец смазал его раны какой-то мазью, которая причинила ему невыносимую боль, но одновременно остановила кровотечение; язык же один из молодых варваров с поклоном подал Квагге, который тут же его проглотил.

Спустя минуту он подошел к пленнику.

– Твой язык теперь вот где! – объявил он со смехом, хлопая себя по брюху. Потом радостно подскочил на одной ноге, а другой с завидной ловкостью пнул Алкифрона в грудь. Тот хотел ухватиться за ствол пальмы, но у него уже не было рук, поэтому он упал навзничь, ударился головой о твердый камень и потерял сознание. Очнулся от острой боли в спине. Когда открыл глаза, увидел нескольких мегер, которые безжалостно хлестали его чем попало. Одна из них схватила его за волосы и потребовала, чтобы он поднялся на ноги.

– Хорошо, что ты проснулся, лодырь! Ступай за водой!

Вероятно, еще раньше Алкифрона раздели догола: теперь мегеры положили ему на спину какую-то тростниковую плетенку в качестве подставки для переноски тяжестей.

Такова была теперь его работа. Его использовали как тягловое животное наравне с ослами, но более охотно, так как мегеры заметили, что он понимает их речь. Надежда увидеть сына не сбылась, из разговоров своих мучительниц он узнал, что Клеомеда посадили в клетку, чтобы откормить его и съесть во время приближающихся праздничных торжеств.

Так в тяжких физических и духовных мучениях прошло два месяца. Наконец наступил день праздника.

Алкифрона привели в пальмовую рощу и поставили в таком месте, откуда он мог всё видеть; стерегли его те самые мегеры. Как следовало из разговоров варваров, им будет приятно посмотреть, как страдает отец жертвы. Посреди пальмовой рощи вновь пылал костер, над которым висел огромный котел, наполненный водой. К костру придвинули навес с идолами, сбоку от них стал жрец. Остальные варвары во главе с Кваггой расположились вокруг костра.

Когда все заняли свои места, принесли привязанного к доске обнаженного Клеомеда; доску положили на подставки, и началась церемония жертвоприношения.

Началась с того, что жрец освободил от веревок правую руку юноши, затем отсек ее и, окропив идолов его кровью, бросил руку в котел. Но когда он хотел то же самое проделать с левой рукой, неожиданно вмешался другой варвар, который, по-видимому, был поваром.

 – Самым вкусным блюдом, несомненно, является печень, – начал он объяснять Квагге.

– И ее тоже сожру я! – подтвердил вождь.

– Непременно, но чтобы она увеличилась в размерах, следовало бы помучить его перед смертью. Тут еще и та выгода, что мы получим новое развлечение. А отец его пусть смотрит – это нас тоже позабавит.

Квагга одобрил такой план рукоплесканием. Для начала решили вырвать у юноши все зубы, по поводу дальнейших пыток мнения разделились. Тем временем принесли уродливые клещи. Клеомед крепко стиснул зубы, но удар могучего кулака заставил его в крике раскрыть рот.

Алкифрон хотел отвернуться, но бдительная мегера тут же стукнула его своим тяжелым кулаком в горло. Тогда его охватило отчаяние. Преодолевая свирепую боль, он едва зажившим обрубком своего языка нащупал то место во рту, где в промежутке между двумя зубами скрывалась ракушка. Вытянув, насколько было возможно, корень языка, он мало-помалу добился, чтобы она совершила оборот вокруг своей оси.

И тут… 

V

И тут – я вынужден на минуту прервать повествование – в голову диомейского краснобая полетели первые луковицы, шишки и прочее, что, по моему мнению, свидетельствует лишь о несдержанности аудитории.

Это его, однако, не смутило, и он продолжал… 

VI

И тут произошло нечто необычайное. У Алкифрона сразу отросли руки и язык, а тело его покрыла прежняя одежда.

В одно мгновение вырвался он из рук своих мучительниц и протиснулся сквозь толпу варваров, чтобы освободить сына. Но это было уже лишним, ибо у Клеомеда точно так же отросла рука, он, обретя свой привычный облик, вскочил с доски и бросился навстречу отцу.

Но это всего лишь мелочь по сравнению с тем, что произошло с дикарями. Ошеломленные произошедшим на их глазах чудом, они все как один пали наземь и на протяжении долгого времени недвижно лежали ничком.

Первым опомнился Квагга. Это выразилось в том, что он медленно, что-то трусливо бормоча, подполз на четвереньках к ногам Алкифрона, который в это время, упиваясь безраздельным счастьем, обнимал Клеомеда.

Но вскоре он ощутил на своих ногах что-то влажное, щекочущее и вернулся к действительности. Посмотрел вниз. Это Квагга усердно лизал ему ноги. Хоть Алкифрон и был сильно разгневан на диких, однако его эллинское сердце возмутилось при виде такой униженности.

– Встать! – крикнул он варварам.

Те моментально вскочили и покорно уставились в глаза Алкифрону в ожидании дальнейших приказаний.

– Зачем ты их поднял? – спросил Клеомед. – Мы ведь могли воспользоваться их ужасом и отрубить им головы.

– А Деметра? Нет, мой сын. Вспомни, что главная наша цель – послужить делу, которому служил Триптолем. Наша обязанность – очеловечить этих несчастных.

– И как ты намерен это сделать?

– Это и есть моя главная забота. Мы, эллины, известны миру уважением к чужим религиям, но всему есть предел. Не можем мы оставить этих слепцов во власти их кровожадных Горгон. Ибо человек становится похожим на своих богов. Пока они будут приносить жертвы своим идолам, никакого культурного развития у них не произойдет. Для этого принеси с нашей лодки – ты ведь помнишь место среди скал, где мы ее спрятали, – Деметру Дедала. Пусть вид ее чистой красоты облагородит их черствые сердца.

Клеомед ушел и вскоре вернулся с кумиром Деметры на спине.

Тогда Алкифрон крикнул варварам, указывая на их обрызганных кровью божков:

– Сожгите этих мерзких идолов!

Тут же все во главе со жрецом кинулись к идолам и с дикими воплями бросили их в огонь.

На освободившееся место Алкифрон поставил кумир Деметры:

– Ей вы теперь будете поклоняться!

Жрец пал к стопам богини и начал усердно лизать ее ноги.

– О Фесмофора! – вздохнул Клеомед. – О владычица сокровенных тайн! Достойного мы тебе наши иерофанта!

– Перестань, Клеомед, все со временем образуется. Нужно только учить их постепенно и с добротой.

Сказав это, Алкифрон ухватил жреца за складки толстой шеи, поднял его, показал, как нужно возносить руки для молитвы, и велел повторять за собой:

Деметра, владычица тайн сокровенных,

Внемли, о святая, молитве моей. 

Варвар повиновался ему во всем.

– Первый шаг сделан! – победно воскликнул Алкифрон. – Теперь ты увидишь, как под воздействием нашей кроткой религии облагородятся их обычаи. Сдается мне, что теперь мы можем подумать об укреплении наших позиций. Глупого Кваггу мы должны лишить трона. Это не подлежит сомнению. Царем стану я. Моя коронация должна пройти весьма торжественно. Пока ты сидел в клетке, мне довелось увидеть их удивительный музыкальный инструмент, который они называют «маримба»; правда, Аполлон наверняка ужаснулся бы, если бы его услышал, но так как он действует на них возбуждающе, то нам нужно этим воспользоваться. Я не буду вести с ними разговоры, ибо убедился, что их варварские души еще не готовы воспринимать и ценить слово. С ними необходимы – беспрекословность и сила.

И он приказал трем мегерам принести маримбу, один вид которой развеял всеобщее мрачное настроение.

– Мужи-варвары! – обратился к ним Алкифрон. – По воле богини, которую вы тут видите, – жрец, подними руки! – я стал вашим царем!

Загремела маримба, и все варвары оглушительно взревели.

Они хотели припасть к его стопам, но Алкифрон это строго запретил. Квагга снял со своей головы перья страуса и вручил Алкифрону, который неохотно принял от него это украшение и заколебался, надевать ли его – уж очень оно было грязное. Но доводы высокой политики перевесили, и он водрузил перья себе на голову. Новый рев варваров и грохот маримбы заглушили хохот Клеомеда, которого просто пополам согнуло, когда он увидел отца в таком диковинном головном уборе.

– Друг мой, сохраняй серьезность, – сказал ему отец. – В жизни трудно обойтись без компромиссов, этот же, хотя и не особенно приятен, относится к числу безобиднейших. Мужи-варвары! – продолжил Алкифрон, когда энтузиазм его подданных несколько угас. – Сегодня вы хотели насладиться неподобающей человеку пищей во славу ваших мерзких идолов. За это богиня Деметра велит вам отправиться спать голодными. Но прежде предоставьте ей и нам приличный шатер.

Квагга уступил свой. Он не блистал чистотой, но был достаточно удобен – кроме шкур тигров и пантер там находились трофеи, захваченные при нападении на египетский караван. У выхода эллины поставили Деметру и сделали для нее балдахин из звериных шкур, а в глубине шатра приготовили ложа для себя. Солнце уже клонилось к западу, и вскоре наступила ночь – прохладная субтропическая ночь. 

VII

Утром оба эллина приготовились к дальнейшей цивилизационной работе.

– Нам нужно решить три наиважнейших проблемы, – сказал Алкифрон сыну. – А именно: продовольственную, матримониальную и образовательную. Полагаю, что вопрос о форме правления не относится к насущным; хоть и с отвращением, но придется последовать примеру Метионидов. Итак, приступим к вопросу о пропитании. После долгого размышления я решил запретить нашим подданным мясные блюда: уверен, что другим путем мы не отучим их от людоедства. В таком случае возникает другой вопрос – чем их кормить? Пока нива Деметры созреет, пройдет несколько месяцев. У нас есть еще запас сухарей, но мы можем выдавать в виде поощрения лишь по одному на человека, иначе нам самим не хватит. Но я надеюсь, что с помощью жреца и повара мы сможем приготовить для них достаточно вкусные вегетарианские блюда, а утолять жажду они будут молоком ослиц и тех горбатых уродцев, названия которых я не знаю, – других домашних животных я у них не видел.

Так и сделали. Сухари пришлись по вкусу изрядно оголодавшим варварам. Воспользовавшись этим, Алкифрон тут же прочитал им лекцию о землепашестве. Плуг и другие инструменты для обработки земли у него имелись – взять их посоветовал ему Дедал. Первая трудность возникла с вопросом: кто будет пахать землю. У диких все тяжелые работы выполняли женщины. По мнению Алкифрона, первым условием прогресса должно стать возложение пахотных работ на плечи мужчин; он предполагал, что если они с Клеомедом покажут в этом пример, то другие не будут возражать. В отношении мужчин он ничуть не ошибся; сильнейшая оппозиция образовалась со стороны женщин. План реформы они встретили таким грозным воем, что Алкифрон вынужден был пойти на уступки.

 – Женщины, – сказал он сыну, – всегда и везде охраняют традиции, даже если эти традиции ощутимо их притесняют. Пусть же пока остается, как они хотят; со временем, когда мы приведем в порядок образовательный и матримониальный вопросы, и на этом направлении будет возможен прогресс.

Так или иначе, но работа была выполнена. Узкий пояс лугов и рощ, отделяющий море от пустыни, имел черноземную почву. Привезенной на лодке пшеницей удалось засеять большой участок земли, урожая с которого хватило бы для пропитания его подданных на целый год. Пока же обходились теми вегетарианскими блюдами, которые готовили два специалиста; Алкифрон же дополнял рацион молоком, а также рыбой и другими морепродуктами.

Мужчины воспринимали всё без пререканий, но женщины возмущались и бунтовали. Растущее их недовольство убедило Алкифрона в том, что пришла пора урегулировать матримониальный вопрос.

Наблюдая за жизнью своих подданных, Алкифрон пришел к выводу, что у них нет не только единобрачия, но и – многоженства: все женщины были как бы одним общим стадом… 

VIII

На тему положения женщин и матримониальной проблемы краснобай-рассказчик привел множество любопытных и достоверных подробностей. Его рассказ был выслушан почитателями Геракла в веселой Диомее с особым вниманием. Вполне возможно, что он понравился бы и самому Гераклу; я же счел необходимым эти подробности опустить. 

IX

В один прекрасный день Алкифрон приказал всем своим подданным обоего пола собраться на площади перед кумиром Деметры, который стоял в его шатре, как в храме.

От имени богини он объяснил мужчинам, что с этого дня каждый из них должен жить в своем шатре с одной-единственной женой.

Вид Деметры всегда вызывал у варваров ужас; ее боялись больше, чем самого Алкифрона. И сейчас они выслушали его слова в покорном молчании. Затем Алкифрон взял за руку Кваггу и предложил ему выбрать среди женщин подругу жизни. Квагга указал пальцем на чернолицую и, как показалось Алкифрону, самую грязную, но зато и самую толстую из всех. Другие последовали его примеру, но когда все мужчины выбрали себе нареченных, оказалось, что для значительной части женщин желающих не нашлось. На взгляд Алкифрона, это были наименее грязные женщины. Что же делать? На лице его выразилось недоумение, которое он постарался скрыть, чтобы не подорвать свой авторитет.

В этот момент к нему подошел жрец, который благодаря своей сообразительности сумел занять в государстве Алкифрона привилегированное место. Он предложил Алкифрону с Клеомедом поделить оставшихся женщин между собой. Но эллины благоразумно отказались от такого подарка.

Заметив, что предложение жреца успеха не имело, повар тотчас же выдвинул свое, замечательно простодушное: зарезать и запечь. Но Алкифрон обругал его и приказал прочитать перед кумиром Деметры покаянную молитву.

Решению проблемы это, однако, не помогло. Алкифрон, понимая, что не в силах разрешить возникшую ситуацию, постановил оставить дело, касающееся незамужних женщин, в прежнем положении.

Эта полумера привела к фатальным последствиям: стадо отвергнутых женщин стало той средой, в которой зародилась, выросла и окрепла оппозиция, направленная против него и его реформ.

Но это относится к дальнейшему развитию событий. Пока же все шло хорошо. Алкифрон следил за тем, чтобы свадьбы его подданных проходили  как положено. На площади устанавливали кумир Деметры, и жрец по приказу Алкифрона троекратно проводил все пары в торжественном шествии вокруг статуи. Сам же он вдвоем с Клеомедом исполнял песнь Гименея, которую дикие выслушивали с должным вниманием; но оживлялись только тогда, когда приносили их старую маримбу и им позволяли завывать в такт ее громыханью. Но Алкифрон, который приучил себя принимать во внимание этнографические различия, был доволен.

– Матримониальную проблему мы решили, – сказал он сыну. – Одно только меня тревожит: как новые хозяйки научатся обрядам Деметры Фесмофоры? Мы-то с тобой их не знаем, ведь это специальный женский праздник. Не отправиться ли нам в Анафлист за твоей теткой?

– Представляю себе радость Каллигении, когда в конце года венок ее будет пожертвован чернолицему младенцу!

– Твои суждения легкомысленны, мой друг. Если по неисповедимой воле Деметры появляются на свет черные дети – говоря откровенно, я и сам не понимаю, зачем они ей нужны? – то все остальное становится прямым следствием. Но это уже относится к образовательной проблеме. Хотел бы поделиться с тобой своими соображениями по этой теме. Образование наше подразделяется на гимнастическое и музыкальное – и лучшего, конечно же, никто не придумал. Обе эти части объединяются в хорее, именно тут нас подстерегает новая трудность. Разделяем всех следующим образом: мальчики – Аполлону, девочки – Артемиде. Но, во-первых, у нас нет тут этих богов, во-вторых же, мы и сами не знаем песен в честь Артемиды.

– Не обойтись нам, видно, без тетки, – холодно ответил Клеомед.

– Ты опять шутишь, Клеомед, а мне пришла в голову вот какая мысль: Аполлона и Артемиду закажем жрецу. Он человек разумный, и мы сумеем объяснить ему, какими нужно сделать этих богов. Теперь займемся гимнастическим образованием. Тут я рассчитываю на тебя, ведь на родине ты был из числа первых в палестре.

Клеомед готов был работать, но первый день занятий принес ему большое разочарование.

– Эти обезьяны, – сказал он отцу, – на занятиях в палестре используют лишь три приема: кусаются, лягаются и плюются, не считая четвертого, вовсе неприличного. Сомневаюсь, что сумею сделать из них атлетов. Взгляни, на что стали похожи мои руки.

Руки Клеомеда были густо покрыты красными полосами со следами от зубов.

– Позволь мне, отец, высечь главных виновников.

– Нельзя, сын мой, обучение не должно строиться на устрашении, а только на пробуждении благородных инстинктов в соревновании. Готовься завтра снова приступить к работе.

Но и дальнейшие занятия не принесли результата. Наутро ученики Клеомеда поджидали его на верхушках пальм с высунутыми языками, а когда он приблизился, встретили градом мелких камней.

– Тебе тяжело, но не отчаивайся, – подбодрил его отец.

На следующий день он обошел все пальмы, громко оповещая:

– Дети граждан-дикарей! Кто из вас правильно выполнит заданные царевичем упражнения, тот получит в награду горсть фиников.

И сейчас же с верхушек всех пальм, подобно кокосовым орехам, посыпалась чернолицая детвора.

 – Да здравствуют благородные инстинкты! – выкрикнул Клеомед.

Похоже было, что дело кое-как идет на лад: но к вечеру руки Клеомеда были искусаны еще больше чем прежде.

– Плохо дело! – вздохнул Алкифрон.

– Прежде чем я приступлю к музыкальному обучению, ты должен позволить мне применить розги в качестве временного средства. Надеюсь, что по мере облагораживания обучаемых это средство станет излишним.

– Нет, нет, Клеомед, послушай же! Наш жрец восхитил меня чрезвычайно. Он сразу понял, чего я хочу, и готов работать. Конечно, наши кумиры Аполлона и Артемиды будут изготовлены не в мастерской Дедала, но ведь и почитатели их придут не с берегов Кефиса.

Клеомед лишь покачал головой.

К стыду человеческой породы, следует признать, что с помощью розги дела вошли значительно лучше; вскоре Клеомед доложил отцу, что гимнастическое образование уже дает результаты. 

 – Но как взяться за музыкальное?

После долгого раздумья Алкифрон ответил:

– Помимо всего прочего, жрец меня так и не понял. И Аполлона, и Артемиду он изготовил по образцу Горгоны, с оскаленными клыками и высунутым языком. Он утверждает, что этого требуют местные обычаи и что такие статуи вызывают у туземцев высокий религиозный подъем; но я не могу с ним согласиться, по-моему, это просто кощунство. Поэтому я тоже решил ввести систему всеобщего образования и посвятить детей обоего пола Деметре. Танцевальную часть, конечно, поручу тебе, а с музыкой постараюсь справиться сам.

Дело оказалось очень трудным, но постепенно и тут все более или менее пошло на лад.

Однако семейная жизнь новых одноженцев доставляла Алкифрону множество хлопот. В их шатрах не замедлили появиться наряду с женами и доброволки; когда же Алкифрон начал упрекать мужчин в том, что они нарушают завет Деметры, те отвечали, что делают это по требованию своих жен. Но, что еще хуже, многие из обитательниц шатров пожелали вернуться в общее стадо и вести тот образ жизни, о котором можно было бы рассказать только в Диомее. Алкифрон оказался тут бессилен.

Вообще он должен был признать, что слушались его только мужчины, которые оказались свидетелями совершенных им чудес. Что же касается женщин, то те при встрече показывали ему язык либо делали всякие непристойные жесты. В конце концов он вынужден был обратиться за помощью к жрецу и был крайне изумлен, когда благодаря его вмешательству положение сразу же нормализовалось: доброволки вернулись в стадо, а беглянки в шатры.

Но что действительно доставляло ему огромное удовлетворение, так это нива Деметры.

Благодаря умело применяемому искусственному поливу и естественному плодородию целинной почвы нива прекрасно заколосилась, и вот уже приближалась пора жатвы.

Алкифрон хотел превратить жатву в единый великий праздник Деметры с хореей и угощением. Он заранее объявил, что в первую четверть месяца пройдет сочельник с хореей, следующие несколько дней будут посвящены жатве, а с наступлением полнолуния все должно завершиться.

И вот пришел назначенный день.

Кумир Деметры установили на площади. Алкифрон и жрец принесли ей жертвы из остатков старого урожая и ослиного молока. Потом начались гимнастические состязания: бег, прыжки, борьба и метание диска. Победителем стал мальчик, который был гордостью Клеомеда и которому Алкифрон дал святое имя Триптолема за ревностную службу Деметре. Затем начались детские танцы, в которых лучшим также оказался Триптолем, а из девочек – самая учтивая и самая красивая по имени Метанира. Общий хор исполнил по-гречески песнь: «Деметра, владычица тайн сокровенных…» – и так далее. До совершенства было еще далеко, но кое-какие слова уже можно было разобрать. В завершение туземцы исполнили танец отцов и матерей, и тут Алкифрон пошел на уступки и ради соблюдения традиций согласился на ненавистную ему маримбу.

Алкифрон весь сиял.

– Ну что, – сказал он сыну, – мог ли ты представить, что за такое короткое время возможен столь невероятный прогресс? Скажи мне теперь – разве я был не прав, когда говорил перед отъездом, что хуже не будет?

– Дай-то бог! – ответил Клеомед. – Однако не забудь помолиться также и Немезиде. 

Х

На ночь Деметру вернули в царский шатер. Алкифрон делал это обычно не столько для богини, сколько для себя самого, потому что его подданные так ее боялись, что не посмели бы переступить охраняемого ею порога для своих воровских фокусов. Красть любили все, не исключая Квагги и жреца.

Потом отец и сын легли спать. Сон Алкифрона был особенно приятен. Страстный земледелец, он видел во сне, как уже через несколько дней соберет богатый урожай, часть которого превратит в муку и хлеб, а другую часть оставит для посева на участке земли, впятеро большем, чем нынешний. Избыток урожая окажется столь велик, чтобы заполнить лодку-самоходку и отправить в Анафлист.

«От кого ж это?» – «От Алкифрона, бывшего жителя Анафлиста, а ныне царя обоих Сиртов. Покупайте, граждане, лишнего с вас не запросят. Только проклятым Эврибату и Фринонду ни единого зерна!»

Утонувший в своих сладких мечтах, он вдруг почувствовал, что кто-то его толкает.

– Что случилось?

– Там какое-то зарево, отец!

Алкифрон подскочил к широкой щели в стене шатра, вгляделся и пошатнулся.

– Боги! Что же это! Нива Деметры горит!

Он присмотрелся. Пылала дальняя пашня, но и на ближних сновали взад-вперед чернолицые мальчишки с факелами в руках: командовал ими Триптолем.

Алкифрону не пришлось долго наблюдать за этим зрелищем. В тыльную стену шатра ударил град камней, которые пробили ее во многих местах. Он выглянул в одно из отверстий. Здесь тоже горели факелы. В их свете он разглядел женское стадо во главе со жрецом. Быстро одевшись, эллины побежали к выходу. Там роилась толпа мужчин, возглавляемых Кваггой. Увидев чужеземцев, они дико зарычали и замахали дубинами.

– Мы должны прорваться сквозь толпу, – сказал Алкифрон. – Не ждать же нам тут, пока они подпалят шатер. Бери богиню; мы спасем ее, а она – нас.

Клеомед схватил Деметру и побежал на толпу, которая тут же утихла и расступилась перед двумя эллинами, и они помчались в сторону моря.

Но толпа оставалась на месте не более минуты. Жрец, поняв, что толпа упустила добычу, присоединился к ней, а за ним двинулось в поход целое войско мегер.

– Кого вы испугались? Заморского идола? Своих богов сожгли, а чужих боитесь?

После этих его слов все понеслись к морю вслед за беглецами. 

Клеомед был очень силен, но с богиней в руках бежать ему было тяжело. Алкифрону также пришлось замедлить бег. Рев диких раздавался все ближе и ближе. До моря оставалось еще больше половины расстояния, когда Клеомеду в голову попал камень. Он упал. Через минуту его окружили черные фигуры преследователей. Алкифрон бросился к сыну, но тут же сам оказался в гуще черной своры.

– Не трогать его, я сам! – раздался чей-то крик. – Перед ним появился Квагга. Он зарычал от удовольствия, высунул язык во всю длину, снова зарычал и, поклонившись Алкифрону в пояс, завопил: – Приветствую тебя, царь!  – Потом целую минуту самодовольно разглядывал его и, наконец, замахнулся дубиной.

Тут внутренний голос шепнул Алкифрону: «Ракушка!» Он нащупал ее языком и прокрутил…

Раздался взрыв, и диких разбросало во все стороны.

Клеомед вскочил и, почесав голову, побежал дальше. Алкифрон за ним. Остановилась только тогда, когда достигли берега моря. В свете восходящего солнца они отчетливо увидели своих врагов. Жрец дергал Кваггу за волосы, повар сидел на кузнеце, как на коне, дальше пятеро диких общими усилиями тормошили шестого и т. д. При этом физиономии у всех выражали крайнее изумление.

– Скорей к морю, пока они не опомнились.

Лодка-самоходка стояла среди скал, отделенных от берега довольно широким проливом; по замыслу Алкифрона ее поместили туда, чтобы его подданные не смогли ее украсть – он знал, что они боятся моря и вообще воды.

Они разделись. Клеомед обмотал вокруг головы свою и отцову одежду. Алкифрон же взял статую, и оба бросились в море. Подплыв к скалам, скоро обнаружили грот, который послужил укромной пристанью для лодки-самоходки. Спустили лодку на воду и перенесли в нее все свои пожитки. Затем установили на носу Деметру. Все эти дела заняли у них немало времени, закончили только к полудню. Запасов было еще достаточно, они перекусили и, подкрепив силы, почувствовали жажду. Тут Клеомед стукнул себя по лбу: 

– О воде совсем забыли!

– Не забыли, – возразил Алкифрон, – просто не имели возможности о ней побеспокоиться. Но у нас ведь есть вино.

– Во-первых, вина у нас не так уж много, во-вторых же, отец, ты сам знаешь, что в путешествии по морю от него мало толку. Пять дней и пять ночей! Ты только подумай!

– Но что же делать?

– Я возьму большой бурдюк, вернусь на берег и наполню его водой из колодца.

– Как! Ты хочешь вернуться к этим воспитанникам Эриний?

– Не бойся, я буду осторожен, я ведь знаю их насквозь.

Как он сказал, так и сделал. Юноша долго не возвращался, и отец успел переволноваться, пока на гребне дюны не показалась желанная фигура сына с полным бурдюком на плече.

Теперь все было готово. Деметра тихо покачивалась на волнах, в которых отражалось полуденное солнце.

– В Анафлист, дорогая! В наш милый Анафлист!

– Вот оно как! – рассмеялся Клеомед. – Если ты теперь скажешь «хуже не будет», я не стану тебе возражать. 

XI

Отец и сын долго стояли на палубе и, несмотря на сильную жару, наслаждались видом Деметры, которая рассекала своей могучей грудью синие пенящиеся волны. Эллинские их сердца радовались этому зрелищу, которого они не видели уже почти год. Но потом, когда тень от борта стала шире, бессонная ночь дала себя знать; убаюканные шумом волн, оба заснули сладким сном. А когда проснулись, солнце уже клонилось к закату и воздух был полон вечерней свежестью. Ненавистный берег давно исчез за горизонтом; их окружали только небо и море.

– Чудесно! – воскликнул Алкифрон. – Теперь, сынок, надо бы подкрепиться и выпить по кубку вина в честь Деметры и Диониса.

Клеомед подал отцу еду, но когда посмотрел на него, неожиданно прыснул смехом.

– С чего это ты?

– Царь Квагга! Владыка обоих Сиртов!

Действительно, голову Алкифрона до сих пор украшали перья страуса. Он машинально нацепил их вместе с одеждой, когда они убегали из шатра, и совсем о них забыл.

Клеомед никак не мог успокоиться.

– Воображаю, как удивятся анафлистцы! И уж Эврибат и Фринонд теперь точно не оставят тебя в покое.

Алкифрон тоже засмеялся. Потом снял с головы свое украшение.

– Могучая Амфитрита, прими заранее нашу благодарность!

Но Клеомед решительно запротестовал:

– Зачем? Во-первых, это трофей и в то же время доказательство того, что мы действительно были у черных; во-вторых же, – тут он немного смутился, – ты ведь знаешь, отец, что такие перья стоят в Элладе очень дорого, и Метиониды охотно купят их у нас для своих нарядов.

– Ты прав, мой дорогой, – ответил Алкифрон с хитрой улыбкой, – но пусть меня лишит милости Амфитрита, если я поверю, что ты думаешь об акропольских нарядах, а не о черноглазой дочери анафлистского демарха.

– Не стану опровергать твои слова, – со вздохом ответил Клеомед, – не забывай однако, что я уже не гожусь в женихи Демараты. Но – долой грустные мысли! Давай лучше отпразднуем завершение нашей плодотворной работы среди ливийских варваров.

Клеомед со смехом налил в кубки немного вина.

– Ты над ней только посмеиваешься, – с легким упреком заметил Алкифрон. – Конечно, не все наши надежды сбылись; единобрачие, образование, добрые нравы, культ Деметры – все это обратилось в прах. Но в этом мы сами виноваты: слишком поторопились, а цивилизацию нужно внедрять постепенно. Больше тебе скажу! Даже если наше пребывание среди этих несчастных не дало никаких результатов, кроме того, что мы отучили их от людоедства, то и в этом случае заслуга наша очень велика.

Но Клеомед отрицательно покачал головой.

– Знаешь, отец, что я видел, когда ходил за водой? Крадусь среди скал по дюнам – и вдруг мне стало казаться, что я вернулся в тот первый день, когда начались наши приключения среди черных. Подхожу к пальмовой роще – и что же вижу? Сидят там все наши друзья, как и тогда, тесным кругом. Снова выше всех – Квагга, только без украшения на голове. Рядом с ним жрец, сильно, надо сказать, с тех пор похудевший, а сбоку от него стоят под навесом, как воскресшие из мертвых, обе Горгоны, обильно забрызганные кровью.

– Какой ужас! – воскликнул Алкифрон. – И это наверняка были те самые Горгоны, которые должны были изображать Аполлона и Артемиду. Боги, смилуйтесь надо мной! Ты сказал: обрызганные кровью? Чья же это кровь?

Клеомед передернул плечами.

– В центре круга снова горел костер, над ним висел на цепи знакомый нам котел, и в нем что-то готовилось, а что именно, можно было только догадываться, но не вызывало никакого сомнения, что рядом с Кваггой торчали на жердинах три черные головки и одна из них еще вчера принадлежала бедняжке Метанире.

Алкифрон вскочил как безумный.

– О Аполлон Защитник! О Диоскуры! О могучая Геката! О Пан и корибанты! О Эринии, Эмпузы и все остальные силы ада! Что за чудовищный кошмар! Пожирать не просто людей, но собственную дочь! Плоть от плоти своей!

– Должен признаться, у меня ноги подогнулись, когда я это понял. Но припомнил их поговорку, которая так пришлась тебе по вкусу и которую на аттический язык можно перевести приблизительно так: голод не тетка!

Алкифрон безостановочно плевался.

– А теперь выпьем еще по глотку вина, а остальное возольем Зевсу Спасителю!

Они наполнили кубки вином и совершили возлияние. Солнце уже тонуло в море. Вокруг лодки резвились дельфины, прыгая друг через друга и через лодку. А на носу, где стояла Деметра, море пело свою вечную кроткую и успокаивающую колыбельную. 

XII

Всходило солнце шестого дня, когда лодка-самоходка, миновав остров Элевз и мыс Астипалеи, с шумом воткнулась в песчаный берег анафлистской гавани.

– Слава Посейдону! Слава Амфитрите и нереидам! Привет вам, ореады аттического Олимпа! Привет тебе, Афродита, родная наша богиня, хоть ты и не была особенно милостивой ко мне. Мы уж и не надеялись, что снова вас увидим! Клеомед, лодку мы пока оставим здесь, домик наш недалеко, и мы сразу пошлем раба укрыть ее навесом, мне не терпится скорее помолиться нашим домашним богам. 

Клеомеду тоже не терпелось, но когда они остановились перед своим домом, осуществить желание им не удалось, потому что, несмотря на раннюю пору, дом был полон людей и в нем царил такой раскардаш, что никто не заметил появления хозяев. Слышно было, как демарх Поликрат кричал:

– Эврибат, ты нарушаешь заветы отцов! Это неслыханно! Нельзя распоряжаться имуществом человека в его отсутствие. Дождись, пока Алкифрон вернется, тогда и будешь с ним разбираться. Теперь же не смей ничего трогать!

– Ты думаешь, он вернется? А разве тебе не известно, почему он покинул Анафлист?

– А вам известно?

– Мы знаем, что Метиониды объявили по всей Аттике воинский набор, чтобы наше войско вместе с фракийскими отрядами дало отпор сыновьям самозваного царя Пандиона. Именно из-за этого Алкифрон и сбежал с сыном – чтобы уклониться от воинской службы.

– Это ложь! Они уехали намного раньше, до того как был объявлен набор!

– Что я – буду дни считать? Достаточно того, что набор объявлен, а их нет. Читай, глашатай, а ты, демарх, молчи!

В тотчас же наступившей тишине глашатай зачитал вслух следующее:

– «От имени царского рода Метионидов мы, Эврибат и Фринонд, их наместники в Анафлисте, доводим до всеобщего сведения: поскольку Алкифрон и сын его Клеомед по объявлении набора не явились, уклонившись тем самым от воинской службы, постановляем конфисковать в пользу Метионидов дом Алкифрона с земельным участком в Анафлисте, равно как и пастбища по склонам Олимпа со всеми пасущимися на них стадами. При этом ему и его сыну мы оставляем три овцы и три козы на пропитание, позволяя выпасать их на общественном пастбище.

Алкифрон посмотрел на сына глазами, полными изумления.

– Оставляют нам три овцы и три козы! Как тебе это нравится?

– Квагга не оставил бы!

Алкифрон посмотрел на Эврибата глазами, в которых светилась ласка – и даже восхищение.

– Дорогой ты мой! – крикнул он.

Только теперь его заметили. 

– Это Алкифрон! 

– Алкифрон вернулся! Вместе со своим сыном!

Эврибат смотрел на него как на мертвеца, вставшего из могилы. Но Алкифрон принялся его обнимать с большой сердечностью.

– Дорогой ты мой! Три овцы и три козы! Кормилец! Отец родной!

«Он помешался!» – послышались голоса среди присутствующих. Но чтобы удостовериться в этом, времени не осталось, ибо со стороны города раздались всё усиливающиеся крики, и скоро в дом ворвалась толпа анафлистских граждан, ведущих за собой связанного Фринонда. Вслед за толпой вошел глашатай в праздничном наряде; в руке он держал жезл со змейками.

– Слушай, народ! – возгласил он.

– Глашатай! – пробежало по толпе. – Афинский глашатай! Слушайте!

– Слушай, народ! – повторил глашатай. – По милости Зевса, Паллады и элевсинских богинь сыновья покойного царя Пандиона: Эгей, Паллас, Низ и Лик – в решающей битве под Фрией победили Метионидов. Все они пали, а их войско рассеялось. После этого цари поделили между собой государство Пандиона. Эгей как старший получил области Афинскую, Элевсинскую и Четырехградие; Паллас – всю остальную Аттику за Гиметтом; Низ – родное царство Мегариду; Лик же – покоренную царем Ионом Эвбею. Таким образом, ваш город, граждане анафлистские, принадлежит царю Палласу.

– Да здравствует царь Паллас! – заорал во все горло Эврибат.

– Поздно, приятель! – сказал демарх. – Взять его!

Когда несколько сильных молодых людей схватили Эврибата, глашатай снова попросил слова:

– Слушай, народ! Кто из вас Алкифрон, сын Клеомеда?

– Я! – отозвался Алкифрон.

– Мне поручено передать тебе письмо от Дедала.

Сказав это, он передал ему запечатанный складень.

Все удивились:

– Письмо Дедала Алкифрону?

– Письмо от Метионида?

– Что это за подозрительные сношения Алкифрона с Метионидами?

– Послушайте, граждане! Мои отношения с Метионидами, как вы сами прекрасно знаете, основаны на том, что они раздели меня догола с помощью вот этих двух благодетелей. Но чтобы у вас не было на мой счет никаких подозрений, я не стану читать это письмо сам. Пусть наш анафлистский глашатай зачитает его вслух. Демарх, ты согласен?

– Конечно. Читай, глашатай!

– Вот это по-нашему! – раздались одобрительные голоса. – Внимание, внимание!

– Итак, я свой долг исполнил, – сказал афинский глашатай, передавая складень анафлистскому. – Прошу дать мне проводника до Суния – нужно и туда принести радостную весть. Что касается этих людей, – он указал на связанных, – то царь Паллас позволил вам судить их собственным судом.

– Да здравствует царь Паллас! Благодарим тебя, афинский гость! – прокричала толпа.

Демарх отдал распоряжение, и через минуту афинский глашатай вместе с проводником покинули собрание. 

XIII

Воцарилось молчание. Анафлистский глашатай внимательно осмотрел складень. 

– Печать не нарушена, – объявил он: – Статуя Паллады с выдвинутой ногой.

– Это Дедал! – раздались голоса.

– Мудрая была голова!

– Жаль только, что Метиониду досталась!

– Слушайте, слушайте!

Глашатай распечатал складень и начал читать:

– «Дедал, сын Эвпалама, афинянин, шлет приветствие Алкифрону, сыну Клеомеда, анафлистцу. Дорогой друг, не могу дождаться твоего возвращения. Овладела мною Ата, и осквернил я свои руки родственной кровью. В приступе гнева столкнул с акропольской скалы своего племянника, ваятеля Пердика, слава которого затмевала уже мою. В наказание за это я осужден на изгнание. Свои мастерские и то небольшое имущество, которое заработал своим искусством, я оставляю афинянам и прошу их, чтобы на месте моего преступления они поставили часовню в честь героя Пердика и молили его о прощении принесением таких жертв, какие велит им Пифия».

– Набожная душа! – сказал кто-то из толпы.

– Жаль только, что Метиониду принадлежит.

– Тише!

Глашатай читал дальше:

– «Я удаляюсь на Крит и надеюсь, что усердной и бескорыстной службой богине Палладе добьюсь снова ее милости и она благословит тот замысел, над которым я давно работаю, и позволит мне подарить человеку крылья».

Среди слушателей раздались вздохи и возгласы удивления.

– «Ожидаю также, что в чужом краю у меня будет возможность принести пользу моим землякам. Но на всё воля богов. Перед отъездом я должен избавить тебя от нищеты, до которой невольно довел. Скажи своим согражданам, что тот кумир Афродиты, из-за которого ты потерял свое состояние, был изготовлен мною недавно – модель найдете в моей мастерской. Я же клянусь, что не знал, для какой цели он был нужен вашим подлым наместникам Эврибату и Фринонду».

Эти слова толпа встретила криками возмущения:

– Разбойники!

– Мерзавцы!

– Побить их камнями!

– Повесить!

– Успокойтесь, граждане! – воззвал демарх. – Не полагается бить узников; они и так не уйдут от вашего суда. Глашатай, читай дальше!

– «Конечно, они негодяи, и я слышал, как ты говорил, отправляясь к диким, что хуже там не будет. О мой друг Алкифрон, неужели ты и теперь так считаешь? Я же полагаю, что, когда ты близко познакомился с настоящими варварами, подлость твоих эллинских земляков показалась тебе ерундой. И сейчас я скажу тебе то, чему ты тогда не поверил бы. Друг мой, в природе нет источника зла, равно как и источника холода. Холодным и темным мы называем то, чего не коснулись или почти не коснулись лучи Солнца, которое является источником света и тепла. Развитие человечества основано на постепенном восхождении по тропинкам добра. Начинается оно с уровня, которого еще не коснулись его лучи; люди, стоящие на этом уровне, называются дикими. Восхождение это происходит очень медленно, но длилось бы еще дольше, если бы силе добра не помогали две другие силы – истина и красота. У нас в Элладе эти три силы действуют наиболее гармонично и мощно, поэтому мы достигли наивысшей среди людей ступени развития.

Доверься моему разуму, который утверждает, что именно у нас эти высшие добродетели, передаваемые из поколения в поколение, станут в конце концов самыми могучими на земле источниками добра, истины и красоты. Эллада станет солнцем для человечества; отсюда начнет свой триумфальный поход каждая идея, направленная на облагорожение человечества. Правда, это постепенное восхождение к вершинам бывает порой неравномерным; может даже показаться, что природа делает шаг вперед, а затем два шага назад. Бывает так и в жизни отдельного человека, и в жизни целых поколений. 

Возьмем для примера хотя бы меня. Разве я не превосходил других людей по милости моей прекраснодушной покровительницы Паллады? Но и моя душа очерствела, и в таком состоянии я совершил преступление, которое ужаснуло бы каждого человека, даже стоящего на более низкой, чем моя, ступени. Подобное бывает и в жизни целых поколений. Случается так, что в силу законов, понять которые нам не дано, род в лице какого-то своего представителя опускается вдруг на одну из низших ступеней. Таковы твои преследователи Эврибат и Фринонд.

Заметь однако, что человеческая натура, даже опускаясь на несколько ступеней, не падает при этом на самое дно. Почему не знаю, но в любом эллине, даже самом далеком от источника добра, невозможно найти душу, лишенную хотя бы его начатков.

Зная, какие тебя ждут испытания, я дал тебе три волшебных средства, которые, вероятно, тебя спасли. Ты не можешь вернуть их мне, но также не имеешь права их использовать, так как волшебство не должно иметь места в отношениях с согражданами. Деметру поставь в анафлистском храме Афродиты; пусть этот храм станет и храмом доброй богини. После этого пожертвуй ей лодку, воронку и ракушку – и пусть боги благословят тебя вместе со всем твоим родом вовеки веков».

Когда глашатай закончил читать письмо, воцарилась торжественная тишина. Все погрузились в раздумье. Наконец подал голос демарх:

– Я все-таки не понял – о каких это диких говорит Дедал?

– Ты узнаешь обо всем, достопочтенный демарх; рассказ мой займет не один зимний вечер. Но поскольку я вернул свое имущество, то хотел бы прежде поговорить с тобой об одном важном деле, причем в моей гостиной и, если ты не против, за кубком вина. Дело это касается и тебя, Клеомед. Так что будь и ты, пожалуйста, с нами.

Клеомед покраснел как маков цвет.

– Погоди-погоди! – возразил демарх. – Мне будет очень приятно составить тебе компанию, но разве мы не должны вначале решить, что нам сделать с этими двумя прохвостами?

Алкифрон махнул рукой.

– Что до меня, так я их прощаю; а вы, сограждане?

– Ты пострадал от них больше всех. Но если ты их прощаешь, то и я тоже, – сказал демарх.

– Мы тоже, мы тоже! – раздались голоса. – Проваливайте, мошенники, пока вас ноги носят, и чтобы следа вашего тут не осталось!

– Дорогие сограждане! – сказал Алкифрон. – Пока я пригласил только демарха, но если его взгляд меня не обманывает, то вскорости мы пригласим вас всех на веселое торжество.

– Дай боже, Алкифрон! А пока – с благополучным возвращением!

__________________________________________________

©️Фаддей Зелинский (текст), Олег Лукьянченко (перевод с польского)