«И я выхожу из пространства…»
Несколько месяцев назад в гостевой книге «Зеленой лампы» появилась странная лаконичная запись: «Библия в архетипах». И адрес сайта.
На черном, как непроглядная ночь, фоне сайта таинственно серебрились многофигурные и «многодетальные» картинки, и в них шла какая-то загадочная, сложно расчисленная жизнь. В авторском комментарии (тоже предельно лаконичном) белыми буквами по черному полю сообщалось, что перед нами — «параллельно рисованная Библия».
Так значит, все эти зубчатые колеса, эти остовы-крючья, заклепки, эти волокнистые стебли-лучи, суставчатые перекладины и конечности, туго натянутые струны-нервы, «кимвалы бряцающие», игольчатые позвонки, колесницы-лестницы, трогательно-робкие человечки-эмбрионы, томящиеся в тюремной очереди внутри логарифмической линейки, все эти прорехи-карманы в живой плоти, хранящие (хоронящие?) до поры до времени тоже нечто живое-микроскопическое, быки с египетски-прекрасными глазами, озабоченные птицы-птеродактили — все это Библия, рассказанная другим, не словесным языком? «В начале было Слово» — не словом?
Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.
Та книга выпала из некой грозной тучи,
Все буквы в ней цветами проросли,
И в ней написана рукой судеб могучей
Вся правда сокровенная земли…
Итак, нам предстояла задачка не из легких (вполне сюжет из сюрреалистического сна): прочитать книгу, составляя слова не из букв, а из каких-то диковинных цветов — архетипов. И опять оказался прав Николай Заболоцкий:
Но семь на ней повешено печатей,
И семь зверей ту книгу стерегут,
И велено до той поры молчать ей,
Пока печати в бездну не спадут.
А ночь горит над тихою землею,
Дрожащим светом залиты поля,
И высоко плывут над головою
Туманные ночные тополя…
То же мучительное чувство, что и во сне: всматриваешься, пытаешься понять — а смысл ускользает в зыбком тумане, изображение распадается, множится… Но ведь если перед нами архетипы, текст, написанный «языком символического примитивизма, самым доступным и простым для восприятия большинства людей независимо от национальной и социальной принадлежности» (авторский комментарий), тогда почему этот текст оказывается таким герметичным, закрытым, не поддающимся мгновенной расшифровке?
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» — сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди!
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади…
«Клеткой» оказалась авторская установка, заданный автором «вектор» для читательского восприятия. Велено было нам читать Библию в архетипах — мы и стали, как послушные ученики, искать заданный смысл. И только получив право на ошибку (признаваемое лишь за поэтами), смогли открыть дверцу и выпустить на волю птицу-смысл.
«Право на ошибку» (на отклонение векторной оси) нужно признать прежде всего за самим художником Евгением Вишневским, чему подтверждение — два его письма, разделенных временным отрезком в несколько месяцев. Начинается первое из них «правильно», серьезно: «Суть того, что я делаю. Свои рисунки я расцениваю прежде всего как «иную манеру письма», где вместо букв, слов — предметы, символы. Каждая картинка — отдельно взятая новелла, каждая новелла привязана к Библии, потому что я считаю Библию универсальной книгой, в которой закодировано общее значение человека». И вдруг маленькая, едва заметная трещинка, «прорешка», «кармашек», разрез в стройном теле логических рассуждений: «Библия — это маленькая часть какого-то отдельного энергетического, неведомого мне потока………. » Эти ровно десять точек вместо троеточия и приводят к «ошибке» — отклонению в сторону смысла во втором письме: «творчество в последнее время я понимаю как игру, которая интересна только мне и которая «не учит» никого другого. Игра. Игра в «бога», творца, художника… Те, кому это нравится, присоединяются к моей игре, так чуть-чуть меняется мир. Все это придуманные «иллюзии». Оправдание бессмысленности жизни».
Дверца открылась, птица взмахнула крыльями……….
Потому что, как выяснилось, «архетипы» и «символические примитивы» не живут в нас в виде разрозненного набора атомов. Простейшие смыслы в нашем сознании структурированы, иерархически организованы, как периодическая система элементов Менделеева (по отношению к разным типам культур это заметил Леви-Стросс). И, например, моя личная «система элементов» — это «таблица Мандельштама». А применительно к графике Вишневского ключевым, «архетипическим» оказался для меня мандельштамовский цикл «Восьмистишия».
Это прежде всего одиннадцатое (последнее) стихотворение цикла:
И я выхожу из пространства
В запущенный сад величин
И мнимое рву постоянство
И самосознанье причин.
И твой, бесконечность, учебник
Читаю один, без людей, —
Безлиственный, дикий лечебник,
Задачник огромных корней.
Некоторые элементы этой «периодической системы» таковы.
Пространство у Евгения Вишневского — это «пространство наоборот». Он не томится в замкнутом пространстве, стремясь «на волю». Мир, в котором он пребывает «в обыденной жизни», — изначально пуст и бессмыслен («безмыслен»): «Много рисую. Чувствую, закончу (в карандаше — 7 работ) — наступит опять пустота. Не люблю это состояние»; «Сейчас я художник «одной» картинки, т.е. начинаю новую — забываю все, что было до, и делаю ее как единственную» (еще из писем). Эту пустоту нужно заполнить: наполнить предметами, явлениями, событиями — смыслом. Но вот что интересно: процесс наполнения смыслом «двояконаправлен». Вначале идет заполнение пространства картины … «пустотой»: хаосом, дисгармонией, «сором жизни». Это основное, «нежилое» пространство. Здесь муки, страдания, острые углы, позвонки и кости, разрезы и казни, здесь цифры и линейки-тюрьмы, здесь маленькие, жалкие, «типовые» человечки (как рисовые зернышки), мучимые и гонимые «бедные люди», «униженные и оскорбленные» «колесики и винтики».
И вот где-то «посредине» этого мира, или вверху, а иной раз и в уголочке, «с краешку», вдруг выгораживается пространство смысла: возникает оазис, кокон, нечто круглое, гармоничное, завершенное. Туго натянутые струны-стебли, но какой-то «текстильной» фактуры: то ли колесные спицы, то ли мощные лучи — потоки плотного света, то ли мандельштамовская «ковровая ткань» («поэтическая речь есть ковровая ткань, имеющая множество текстильных основ, отличающихся друг от друга только в исполнительской окраске, только в партитуре постоянно изменяющегося приказа орудийной сигнализации» — это из его «Разговора о Данте»). И в этом шелковисто-лучистом, «ковровом» коконе — фигура певца-музыканта, с лучезарно-прекрасными глазами, устремленными в юдоль слез…
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
(10-е восьмистишие)
Библию действительно можно назвать «запущенным садом величин». Или логарифмической линейкой, бегунок которой неустанно скользит во времени и пространстве и мерит-считает, пересчитывает-перемеряет… Дома и храмы измеряет аршинами и локтями, ведет длинные подробные списки имен предков и потомков, тщательно фиксирует количество прожитых ими лет, считает годы скитаний и ожиданий, регламентирует пищу, не пренебрегая деталями, пристально всматриваясь в чешуйки и копыта чистых и нечистых рыб и животных… «Цифирью» заполнены почти все книги Ветхого Завета: Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие… «Чрез семь дней воды потопа пришли на землю. В шестисотый год жизни Ноевой, во вторый месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей» (Бытие). «И возьми пшеничной муки и испеки из ней двенадцать хлебов; и в каждом хлебе должны быть две десятых ефы. И положи их в два ряда, по шести в ряд, на чистом столе пред Господом» (Левит)
Наверное, поэтому логарифмическая линейка — один из константных символов Евгения Вишневского. Только его «задачник огромных корней» находится на рисовом зернышке, на срезе человеческого волоса. А еще точнее, с еще большим увеличением, —
на срезе клетки. Это обостренное зрение — от первой профессии: Евгений — биолог. Касается «крючьями малых, Как легкая смерть, величин»…
«Интересно, когда я стал много читать об этом, я столкнулся с очень частым абсолютным «попаданием». Сначала меня это даже напугало, потом я «отпустил себя в поток». Пример. Кролик, бросающий белые шарики. Я «писал» это еще до Библии, когда «делал» смерть, потом у африканцев нашел полное соответствие (у Фрэзера). Африка, кролик, шарики, смерть — и во мне непонятно откуда это «знание» (Евгений Вишневский).
«Не бессмертны ни человек, ни атом, ни электрон. Бессмертна и все более блаженна лишь материя — тот таинственный материал, который мы никак не можем уловить в его окончательном и простейшем виде.
Вот мне и кажется, что вы говорите о блаженстве не нас самих, а о блаженстве нашего материала в других, более совершенных организациях будущего. Все дело, очевидно, в том, как понимает и чувствует себя человек. Вы, очевидно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов. Мы же, ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда на себя как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело — знать, а другое — чувствовать. <…> А чувствование себя государством есть, очевидно, новое завоевание человеческого гения»
(Из письма Н.А.Заболоцкого К.Э.Циолковскому от 18 января 1932 года).
«Допускаю, что атом, попадая в организм извне, проникается жизнью этого организма и начинает думать, что он живет в этом организме с самого зачатия. Но ведь эта же картина произойдет с каждым из моих атомов; они войдут в состав различных организмов и проникнутся их жизнью, забыв о жизни в моем теле, — точно так же, как сейчас они не помнят о своих предыдущих существованиях.
Наконец, и самый атом не есть неделимая частица. Он — тоже организация более мелких частиц. Последние, надо думать, в свою очередь состоят из более мелких и т.д.»
(Из того же письма Н.А.Заболоцкого К.Э.Циолковскому).
«Библия — ген (один из множества) «сверхразума» — сначала делалась хронологически и последовательно, потом по «приходам», независимым от меня. Просто внутри «проявлялась» черно-белая «фотография», которую без особого труда, иногда с удовольствием, иногда нет — нужно было перенести на бумагу. Я никогда не «сочинял» картинку». «… в «ощущении Мира» и его восприятии нет конкретных личностей, которые повлияли на меня <…> … это не личности, это некоторые пласты прошлых культур, как египетские иероглифы, настенные изображения индейцев Центральной Америки, примитивное искусство австралийских аборигенов и забытая, но удивительная культура древних китайцев, писавших тексты картинками. Если говорить о личностях — то, к чему я периодически возвращаюсь и смотрю (подзаряжаюсь): Босх (который меня поражает масштабностью); Брейгель (старший) — «магнетическая простота»; Дюрер (потому что это Дюрер). Русские иконы. Шагал мне близок своей свободой. Филонов — внутренней сложностью материи…»
(Евгений Вишневский, из писем).
Эта бесконечная делимость атомов опять-таки «двояконаправленна». Если постепенно уменьшать картинку, то на каком-то этапе становится заметным удивительное сходство изображения со строением и прожилками листа, черенка, стебля. А цифры, человечки, быки, птицы, рыбы, рисовые зернышки — это всего лишь наглядное движение древесного сока, ток лимфы. Если же смотреть «с обратной стороны пространства» — последовательно увеличивая изображение, то можно увидеть в этом копошении живого вещества рождение совокупного человеческого разума, появление тонкой радужной пленки — ноосферы. Так в работах Евгения встречаются два разнонаправленных движения идей: «параллельно рисованные» бессмертные атомы Циолковского и вечно живое вещество человеческого разума, открытое Вернадским.
_________________________
© Борисова Тамара Владимировна