ПЕРЕССУДЫ СТАТУЭТОК,

ИЛИ НЕСКОЛЬКО СЛОВ ДО ЧТЕНИЙ В ДЕКОРУМЕ 

Когда-то это был стеллаж, но он рассыпался вместе со всеми книгами от старости. Самодельная мебель. Разве может она быть долговечной. А сделали его из книжного шкафа. Старого шкафа, светлого, добротного, из настоящих досок, лишь крытых фанерой, с застеклёнными дверцами на металлическом замочке и с медной ручкой. Но из прихоти хозяйки его распилили. Так и получился стеллаж, точнее два стеллажа. Их поставили в одном ряду с  изящной этажеркой и неказистым долговязым библиотечным стеллажом – подарками по разным случаям от разных друзей-книголюбов, учительницы украинского языка и директора детской библиотеки. Получилась стенка. В новой квартире так было удобнее пользоваться книгами. В прежней, приноровлённой под жильё старой железнодорожной кассе,  шкаф стоял в комнате у окна рядом с пузатым диваном визави зеркалу и миниатюрной, очень уютной парте. Статуэтки долго перешёптывались, волнуясь о своей судьбе, когда их извлекли из чемоданов и сумок и расставили по книжным полкам. Здесь было светлее и просторнее, но узкие полочки и коты вызывали беспокойство и даже тревогу. Не было ни пузатого буфета, ни маленького книжного шкафчика в кухне. Плоский  сервант и такой же плоский раскладной диван по стандарту семидесятых лишь отвечали необходимым функциям. Сам дух дома с его уютом, историей остались в старой кассе, а новоё жильё было лишь островком терпящего бедствие Робинзона. С этой участью Робинзона смирились и статуэтки. А уж в нынешние предновогодние времена и тем паче. Вот и этот островок Робинзона книжного даже украшен сосновой веткой с шарами стеклянными, да с ангелом и домиком восковыми.  

  Но независимо от дома вещи живут своей особой жизнью. Особенно в предновогодние времена. Прежде всего, живут своей особой жизнью статуэтки. Наверное, они способны и сами создавать вокруг себя  дом. И дома, и статуэтки имеют свои жизни, свои судьбы. И материальный мир, творимый людьми, подчиняется самой истории жизни человека,  и люди попадают в истории, саму жизнь домов и статуэток. Это магия круговоротов и волн жизни. В одном из таких круговоротов прервались истории  двух дешёвеньких статуэток из крашеного гипса. Дешевизна и непритязательность сделали их частью повседневного обихода, не удостоили статусов праздничности и пьедесталов почёта. Они просто стояли на узеньких полках рядом с разноцветными  корешками книг – монах-книгочей и монах, одержимый чувствами. И монаха, погружённого в книгу, и вышедшего из себя монаха равно не пощадил суд судеб. Кто его знает, почему, но обоих давно уж нет на полках.

Но не только люди оставляют после себя тени привидений. Ничто не исчезает бесследно, а лишь меняет облик и способ  своего явления нашему миру, своего явления тем, кто способен различать всё разнообразие этих обликов, да и самих явлений, из которых данность в протяжённости среди пространств и времён – наипростейшая из доступных данностей. Вот и мелькают среди полок силуэты статуэток, которых уж давно нет в их обыденной  вещественной материальности

*

САЛЬТО-МОРТАЛЕ АМУРА: СЦЕНЫ БЫТА И НРАВОВ В НОВЕЙШЕМ ГЕДОНИСТИЧЕСКОМ ОЧЕРКЕ

Гонозов О. —  Надежда: Повесть и рассказы. – Ярославль. Аверс Плюс, 2019. – 228 с.

НЕ ТОЛЬКО О ЛЮБВИ

Забавную книжку принесли в наш кабинет. 

─ Тебе лишь бы нос уткнуть и ничего вокруг не видеть, не слышать. Так и сбросит тебя Мурзик. Вон Аполлона не пожалел. Мотнул хвостом и всё. Хорошо хоть на ковёр упал бедняга, а ведь бог! Со всех сторон обнюхан сам Феб! Ужас и кошмар! Святотатство! Уничижение! Бестиаризация культуры!  Кифара из рук выпала. Да уж, унижение – хуже не придумаешь. А чудищу мохнатому и хвостатому хоть бы хны. Вот уж попали мы с тобой братец: кот – любимец богов, а бог – стекляшка-неваляшка!

─ Фатум! Судьба! Всё предрешено. Мы не способны ничего изменить в том, что предначертано  свыше… 

 ─ Вот сочинил наш эссеист-критик об этой книжке, что прислали: «Физиолога французского мне напомнил очерк русский, и  прочитан с интересом не в пример дантесам!» Знаем мы эту кошачью физиологию… Ха! Ха! Ха! 

 ─ Смири чувства. Ангел восковый на ёлке висит и до чего смиренно на всё взирает. Только посмотри. Уж ему есть, чему печалиться и гневаться, но сердце его чисто и незлобиво. 

 ─ Скоро Рождество. Прислали бы сказку детскую. Чистую и прекрасную. А тут истории из жизни этих, и придумал же Гонозов словечко, «пенсиков», пенсионеров, озабоченных физиологией удовольствий. Это ведь даже не секс, а так, что-то зябкое, дряблое и морщинистое в антураже кладбищенском и почти кладбищенском. Бр-р. 

 ─ А ты бы хотел счастливые истории  мальчиков-долларчиков?   И для «пенсиков» сказки пишутся. 

 ─ Ты бы ещё сказки для старушек-процентщиц попросил написать. Вот у  Гонозова и о старухе-закладчице есть сказочка. Да только в переносном смысле «закладывала» старушка молодёжь фарцовую всласть…  Сонечке нужны сказки, которая собой для счастья родительского, чистотой своей жертвует. Родиону несчастному, о благе для человечества помышляющем. А для этих старых крыс одна сказка есть рождественская. «Щелкунчик» называется.

─ Это Гофман, приятель кота Мура, сочинил, а не Гонозов и не Достоевский. Ты же смирись и жди своего Годо, он тебе и не то расскажет. Я же и Гонозова почитаю. Сейчас, кстати год крысы продолжается. Встречая будущее с радостью, всё возможное почтение и прошлому не забудь оказать. Связь времён… Не рви её, дружок. Вот я её и у Гонозова для себя нахожу в его  очерках.  

─ «Русские лгуны», одним словом… Вот с ними и сравнил эссеист книжку Гонозова. Да не прошла цензуу-то. Да-да-с. Не прошла-с рецензий-ка. То-то. Не писанина всяких писемских нужна, а широкая всемирная панорама праздничных и весёлых этнографических типов! Все эти писемские с достоевскими  пусть не гоношатся. Ух! Так бы и закинул куда подальше.

─ А я вот почитаю. Иллюстрации, хоть серенькие, а есть. Буковки крупные, разборчивые. Почитаю. Что по сторонам смотреть. Головой вертеть. Вот накину капюшон до бровей и почитаю. Пусть гоношатся достоевские с писемскими.  

8 ИСТОРИЙ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ КЛИО

— Да, занимательное чтение. Эссеист вот обстоятельно пересказал все восемь очерков, да кому это нужно. Провинциальные записки из жизни убогих амуров. Смелые пушкинские вертикали! Вот это классика! А что нам штрихи жалкие, мелкие. Так всё, штришки. Где пути-дороги? Где тракты столичные, спрашивается? Где параллели тургеневские? Где глубины чувствительности карамзинские?  Ох, не выводите меня из себя, господа сочинители новейшие! Ох, не гневите!

— А меж тем поищи экземпляр. Разошлась книжка. Здесь и амуры одноклассников, и банковские кредитные страсти с покушениями на суицид, житейская история специалиста по огненным погребениям. Книжка сегодняшнего дня. Газетная, можно сказать, книжка. А вертикали и параллели? Над всеми нами ангелы парят. Параллели же в наши времена ещё Ле Корбюзье наметил. Функционализм стандартных окон вдоль плоских бетонных кубиков! Вот и все параллели, что горизонтальные, что вертикальные… Что в архитектуре, то и в литературе… Человек функциональный в кубике функционализма. Верти себе кубик Рубика, да считай рублик.  Смирись. Смиряйся и не гневайся. Ангел восковый, вот висит он смирно на веточке,  у него учись. Уж ангел-то знает и древнерусскую традицию, хоть и в европейских  землях родился. От «Хожения игумена Даниила» (нач. XII) до «Повести о путешествии архиепископа новгородского Иоанна на бесе в Иерусалим» (сер. ХV). Эта традиция, именно эта традиция и даёт начало очерку, к примеру, «Ганеша всё слышал». А там уж и до черевичек Николая Васильевича недалеко. Почитай, дружок. Почитай, да не во гневе, а смиренно. Уважь Ганешу-то, уважь, милёнок.     

— О, проклятая постфельетонистическая эпоха, когда же ты кончишься?! Физиологические типы вновь теснят героику, да ещё и претендуют в жрецы обрядов и ритуалов! Нужна панорама поведенческих социотипов с юмористическими подробностями их физиологии. Да-с. Универмаг с игрушками. Не побоимся этой метафоры. Да простят нас Илья Штемлер за «хожение» в его магазин и Константин Кедров за фигуру речи. 

— Мы с тобой, братец, гипсовые, дешёвенькие, статуэтки сувенирные.  Но и в нас есть тип, типаж, а героика это следующий авторский шаг. Кого захочет, того и героизирует. А если не захочет… Эпохи богов и героев давно в прошлом…   А Штемлер и Кедров простят. Да и не только они одни простят. Ты только смиренно читай и почитай словесность-то. И об ангеле восковом не забывай, сувенирчике рождественском на веточке сосновой.

ГДЕ ТЫ, ДОН ЖУАН?

— Это всё влияние лорда Байрона. И сам плохо кончил. И беднягу наивного юношу Перси в пучины морские заманил своими байроническими октавами бесконечно бегущих волн. Магия-с. Вот у Альфреда де Мюссе в «Намуне» юный Гассан просто лежит  на протяжении трёх песен во всей своей красе обнажённой, а героиня сама себя в рабство продаёт, лишь бы этому красавцу на медвежьей шкуре достаться, так он ей понравился после первого знакомства. И никаких октав. Никто никуда не бежит и не летит ни с волнами, ни над волнами. Секстины-с, братец. Поэт пишет секстет! Ха-ха-ха! Настоящий поэт-с, братец. Шестёрка – число любви! А тут, восемь. Краткость сестра таланта! Шесть очерков  — вот ген страсти, порождающий композицию любви и страсти, героики и романтики!

—  Смиряй страсти. Уподобляйся ангелу в его высоте и чистоте. Смиреньем и полны бесконечные волны восьмёрок октавы в генокоде композиции книги очерков.

— Фантазии-с. Автор – журналист, газетчик, что ему экзерсисы поэтики. Не фантазируй, книжник. Не лезь в нору книжную, не мешай мне воспарять в страстях хоть под рождество, да не в ангельских, а в настоящих человеческих.

РАНДЕВУ НА СКАМЕЙКЕ

Всех этих споров двух статуэток, монаха-книжника, поглощённого чтением, и монаха гневливого, из себя в гневе и страданиях выходящего, эссеист не слышал.  Потому что пошёл эссеист прогуляться вечерком.  Дома же было, мягко говоря, прохладно, поэтому и оставил обогреватель кварцевый на полу согреть свой кабинет. Прогулка была недолгой. Присел в скверике на скамейку у фонтана рядом с чашей ледяной, да рандеву не назначал никому никаких. Вечер что ночь чёрен, тургеневские девушки не ходят по ночам, а лермонтовских русалок  сторонись мечтательный путешественник, они тебе по части байронизма с романтизмом-героизмом сто очков форы дадут.  Это тебе не щука из проруби новогодней с подарками для Емели. Холодно на скамейках засиживаться, да и пожарные инспекции не велят без надзора электроприборы оставлять нагревательные. Рефлектор кварцевый не холодильник. Подышал свежим воздухом и скорей домой.

В жилище а ля Робинзон ничего, к счастью, не случилось. Мурзик тёрся о ноги и мурлыкал. Статуэтки стояли бы по местам, да их давно не было, а теней их эссеист никогда не замечал. Он и с человеческими привидениями не встречался, что уж о привидениях статуэток говорить. Мурзик,  может, что и замечал, да коты с людьми не беседуют, мурлыкают, мяукают, да только.  Не сразу и заметил эссеист, что свалился ангел с ветки сосновой прямо на рефлектор.  Расплавился и стёк разноцветным пятном на пол. Эх, хороший был ангел, импортный, немецкий. Принёс его намедни эссеист с ярмарки вместе с восковым домиком. Домик висел и висит, а с ангелом, видимо, саламандра кварцевая любовь крутанула сальто-мортале героическим. Вот и течёт он теперь сюрреализмом испанским с рефлектора на пол. Мурзик же, видать, не причём. Романтик! Физиолог! И в сюрреализме не замечен. Ни разу. Вот до чего ласково мурчит и трётся о ноги. Убирай теперь с полу   сюрреализм ангельский, эссеист, и думай над  уложенным крестьянскими девицами навозом. Что же есть возвышенное и прекрасное в искусстве вчера и сегодня? Что есть романтика и романтизм? Что есть натура и героика? И сопрягаются ли гедонизм и героика, а ежели сопрягаются, то воображай все эти сопряжения. И не приведи тебе и твоим читателям, Господи,  со всякими саламандрами повстречаться. О них князь Одоевский предостерегал не напрасно. Ох, ненапрасно.  

***   

  «ДА-ДА-ДА» АРТ-ПЕРСОНЫ ВЫЗОВАМ ПОП-АРТА

Юрий Извеков. Коробка спичек: стихи, проза. – Улан-Удэ.  Авторское издание.  «Злой заеЦ»,  ПОО «Республиканская типография», 2019. – 320 с.

ПРИСКАЗКА БЕЗ НАМЁКОВ И ПОПРЁКОВ

Что соскребать воск расплавленный. Поздно. Пора спать укладываться. Бедный ангел восковый. Может, ещё приснятся пятну и потёкам восковым сны сказочные до утра. А эссеисту с Мурзиком ещё будет дел. Прохладно – это не холодно. Пусть рефлектор кварцевый до февральских ветров отдохнёт, всё-таки Крым, хоть и северный. 

Остров Робинзона погружается в сон. Луна, звёзды и фонари за окном не дают здесь воцариться мраку. Белеет в звёздном и лунном,  в фонарном свете на столе фарфоровая статуэтка поэта-классика, которая уцелела во всех переездах, зонт, правда, потерялся. Перед такими классиками, да и не только ими, из глины лепленными знаменитыми шиванскими пигмалионами, оживут вновь и тени затерянных в далях времён статуэток, и ангел восковый из пятна с потёками поднимется, воспарит. Много таких классиков из рук умельца-скульптора Лю Чуаня вышло, держат они свой учёный поэтический совет под луной, а эссеисту с его Мурзиком всех дел при сём совете не делать ничего того, что ему самому, да Мурзику не хочется. 

ИМЯ НА ОБЛОЖКЕ

В лунном свете, когда затихает кабинетная жизнь, вновь  являются на полках тени статуэток.  

— Зачитался ты, книгочей. 

— Всё лучше, чем из себя выходить. Вот и читаем. Странички листаем, а кулаки  над собой не возносим. Смиренно стоим, куда судьба поставила.

— Зато наш эссеист увидел в авторе да-да ответ арт-персоны вызовам поп-арта. Это уже почти боксёрский ринг, а не книга в его понимании.  Да-с, дорогой смиренник книжный.

— Битва умов и в келейной тиши возможна. Вот и написал он о книге: «Спич не шиш с каким бокалом! С философией Байкала!»

— Да, лексикончик, смиренник наш, не книжный у тебя, дружок.

— Ну, это он подыграл названию на обложке, авторской стилистике.

— Понятно… Диоген и Сократ с Платоном сообразили на троих посреди рыночной площади… Это уж по моей части жестикуляций и артикуляций рыночных, площадных.

— Сказал же Михаил Васильевич, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать… А здесь и кинокомедия современная, — О времени и пространстве? Об истории и о себе, человеке хоть и маленьком, да удаленьком. 

— К чёрту прошлое из времени, заграничное из пространства, эпос из истории! Я бы не философствовал. АзмЪ есть Я. И всё тут. Что тут ещё философствовать. 

— Ты есть Ты, а автор — филолог, журналист, фотохудожник. И не возвеличивает исторического пигмея на обочине прогресса, а утверждает право каждой атомарной личности на собственную культуру и на собственную историю, не довольствуясь тем, что предлагают соц-арты и поп-арты для фишек и великих фишек, масс кипящих и стандартов хладных литья от литейного производства. И не гневайся.  

— Позвольте мне, погневаться.  Всё это блажь компьютерная, логические завихрения средневековья наших дней. Дианы боговдохновенной не победить Артемиде-охотнице! А уж  девушке ли с веслом, женщине ли с факелом, весёлому человечку ли со спичкой из коробка не с Дианой наперегонки бегать.    

— Да против компьютеров в «Коробке спичек» ничего и нет. Вот в программном стихотворении, которое так и называется «Коробка спичек», послушай, что говорится:

я хожу по земле

а живу на луне

потому что луна 

мне дороже и ближе.

Здесь на страничке 75 даже пунктуации традиционной нет. Логика, орфография, пунктуация – всё авторское! И не говори мне, что это «из луны», вымешанное «варево». Сказал же наш эссеист, да приснятся ему сны счастья и радости в эту ночь: «Бокал с философией Байкала»! 

— Да он тебе и не такое скажет, эссеист-то наш. В профессора не выбился, а рассеянности набрался на три университета. Вот рефлектор забыл выключить перед променадом, а что с ангелом восковым, немецким стало! Импорт-с! Европа-с! Стыд и позор! Учинил из рождественского ангелочка грешника на адской сковородке. Мятеж-с… 

— Ты братец, ироний судеб не понимаешь, шуток дочерей Мнемозины. Не забыл по рассеянности наш эссеист, а оставил на минутку, чтобы кабинет не студить. Но я тебе об иронии судеб собирался словечко замолвить. Если на усмешку не усмешкой отвечать, печёнки с селезёнкой не хватит книжки читать. Комическое, оно от лукавого.   Вот на страничке 131 в теме с вариациями читаю: «а повесишь зеркало вверх ногами \ отразится чёрт с рогами \ а постели зеркало на пол \ об него запнётся пролетающий ангел». Вот тебе и прочтение тематическое с вариациями. Раздумья на темы механиаций и ассоциаций мира отражений.

— Придумал тоже, «механиаций»… Была охота книжный шкаф тащить из болота вместо бегемота.

— Не борзей, дружок-приятель, почитай лучше книжки. Акцентации. Артикуляции. Жестикуляции.  Механиации, хи-хи. Это всё по твоей части, братец-гневливец, а мы, знай себе, милёнок, книжки листаем и почитываем. Да их, кстати, хватает нам и на пюпитр поставить и перелистнуть. Культура чтения, милёнок. Почитай, почитай. 

РАССКАЗЫ О МАЛОМ, ДИАЛОГИ, ПРОГУЛКИ…

— И почитаем. В «Коробке…» два раздела, один – стихов, другой – прозы. В стихи уж глянули. А в прозе вновь два раздела, первый «Рассказы и диалоги», второй «Вечерние прогулки». Ох, не люблю я таких винегретов. Весь из себя выхожу. 

— И винегрет хорош под Рождество и Новый год!

—Тебе, книгочей-смиренник всё по нраву. А ты послушай, что наш эссеист о первом разделе прозы говорит: «Рассказы и диалоги» — пёстрые заметки о повседневной жизни. Из таких заметок могут рождаться романы, но художники, наделённые даром уловлять саму прелесть мимолётности, не заточают себя в темницы романов и эпопей мгновения»! Держите меня. Анекдоты бурсацкие и босяцкие. Коктейли быта с бытием. Каллиграф из калифов на час… Ангелов, значит, в пекло восковых, а такие «спичи» в «Пиры» Платоновы! 

— «Житейская повседневность ближней руки: то за спичками надо идти, то невзначай том Осипа Мандельштама удаётся купить, то за молоком стоишь бутылочным…» Вот микрокосмы явлений космических! Вселенское в житейском…   От Саши Чёрного, Михаила Зощенко и Владимиру Высокому с Владимиром Маяковским не воспарить, не вознестись…  Российский дада-наив филологический мил мне. До чего мил. А это на страничке 248 почти из-под пера придворной дамы, японки средневековой Сэй-Сёнагон: «Пока слушаешь длинный бурятский тост, нет-нет да и выпьешь тайком из-под рукава раз-два, а то и трижды»! Нет-нет да и помянешь, такое читая, Михаила Васильевича. «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов», да и не одних их только евразийская наша Гондвана рождать! Могут богатыри земли русской и с Сэй-Сёнагонами заморскими состязаться! И не выходи из себя,  братец мой. Почитай-ка лучше книжечки.

─ Слыхали мы про сор, из которого стихи растут. А вот из чего ссоры сыпятся. Не из перелистанной книжной трухи. Позвольте уж и погневиться, а не только смиренничать как бы в тиши келейной. 

БРЕДУЩИЕ В  УТРЕННИХ СУМЕРКАХ ДЕРЕВЬЯ

Тем временем ночь за окнами сменяют утренние сумерки, в жидком свете которых растворяются призрачные  тени статуэток на полках. Мурзик давно проснулся. Эссеист тоже куда-то засобирался. Восковое пятно на полу давно забыто. Торчит из него рука ангела над остатком крыла, но никто не протягивает ей руки помощи. Жаль беднягу ангела. Не дожил даже до праздников.

Эссеист поутру ходит за газетами. Вот и сейчас он торопится к одному из стеклянных кубиков, разбросанных рукой гадателя газетных строк глотателей. Что день грядущий нам готовит? В одном из киосков царствует Тамара Коробкина. Время от времени грозится уйти она на пенсию. Время от времени и уходит. Но где-нибудь время от времени  появляется она вновь. Была когда-то директором дома культуры, а киоск свой всегда превращает во дворец новостей. Может, и сейчас в одном из киосков купит газетку.  Газетницей, правда, не обзавёлся. Не обзавёлся и костяным ножичком для разрезания страниц. Так себе, читатель. Даже лупы даренные из него так и сыпятся на каждом углу. Не то, что его дяди и тёти. А ведь было ему у кого поучиться.  Не умеет ни покупать, ни читать газеты. Глотатель пустот провинциальный, далеко ему и  до своего папочки по этой части.

Среди речей и повествователя, который любит поговорить не меньше статуэток, меж тем  Фарфоровый поэт гордо возвышается про меж  груд книг. Знаменит он не только стихами, но дружелюбием, гостеприимством и рецептурой дружеских угощений. Тем и устоял посреди  кабинетного  декорума у  эссеиста в назидание гипсовым простофилям, от которых лишь тени остались. Вот и сейчас стоит себе горделиво. А за окнами в утренних сумерках даже деревья куда-то бредут. И куда брести  в сумерках деревьям? Некуда им идти. А вот по утрам и вечерам в зыбкой текучести сумерек  куда-то бредут они. 

POST SCRIPTUM. ИЛИ НЕСКОЛЬКО СТРОК ОТ АВТОРА ПОСЛЕ РАЗДУМИЙ И РАЗГОВОРОВ СТАТУЭТОК В ОДНОМ ДЕКОРУМЕ 

Эссе завершается, и автор позволяет себе сменить повествователя. Ведь повествователь – персонаж, персона хоть и почтенная, но вымышленная.  Автор не забывает выключать рефлекторов, выходя из своего кабинета, и ангелы у него не падают из новогодних высей в электрическое пекло.  Автор скорее структуралист, чем сюрреалист, и нет у него никакого Мурзика. Дружит автор с Мачо Мяучо, имеющим множество самых почтенных званий, что и положено настоящему дону, идальго, рождённому быть счастливым и свободным по самому своему происхождению.

Был, правда, в декоруме кабинетном когда-то и ангел, но не восковый, а стеариновый, не импортный, а местный. Домашняя безымянная мышь, когда для неё в насморке Мачо Мяучо было не учуять, надкусила этого стеаринового провинциала, да и выплюнула. Мачо мышей не ловит. Это не его заботы. Он у нас интеллектуал.  Разве едят настоящие мыши стеариновых простофиль, мнящих себя настоящими небесными созданиями? Пойдите и поищите таких мышей, любезные читатели. А найдёте, так напишите о том коту Муру, который дружит с Эрнстом, Теодором и Амадеем. Дипломат этот Мур! Ох, дипломат!  Три друга у одного кота! Это вам не шутки. 

Так что автор совершенно официально извещает, что ангелы и статуэтки в процессе работы над эссе не пострадали. Они плод вымысла. Они сюрреальны! Даже пятно стеариновое выше всяких реалий. Его нет. Это выдумка, почтенные судари, читатели любезные, «сюрреалистическая выходка авторского воображения в пределах повествовательных структур». 

_____________________

© Пэн Дмитрий Баохуанович