В журнале «Звезда» №11 за 2016 год был опубликован мой очерк «3 октября 1993 года», в котором речь в основном шла о том, как провел этот день Егор Тимурович Гайдар. Вот фрагмент этого очерка: 

Конец лета 1993 года. Почти два года длится смертельная схватка Ельцина, реформаторов с ярыми противниками реформ – Хасбулатовым, Руцким и иже с ними. Хасбулатов и Ко уверены в своей силе, убеждены, что вот-вот скинут президента, а потому храбро идут на обострение ситуации, открыто провоцируют Ельцина. Руцкой – вице-президент! – публично называет его преступником, Хасбулатов громкоголосо объявляет его пьяницей – дескать, все свои указы президент подписывает в состоянии «подпития». Соответственно, Верховный Совет, руководимый этим «профессором», то и дело принимает решения, ведущие к усугублению и без того тяжелого положения в экономике.

Загнанный в угол Ельцин приходит к выводу, что лобового столкновения избежать не удастся. В начале сентября он принимает решение приостановить деятельность Верховного Совета и Съезда, назначить досрочные выборы в эти органы. Да, это противоречит Конституции, но… другого выхода нет. В истории такое нередко случалось. Президент Франции де Голль в попытке спасти страну от политической анархии, нередко шел «поперек» основного закона. Его слова (цитирую по памяти): не надо фетишизировать конституцию, у нас их было 17 за последние 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее. Разумеется, к конституции надо относиться с максимальным уважением, но есть такое понятие – «конституционная ловушка», из нее невозможно выскочить, не выйдя за пределы конституции.

Приняв нелегкое решение, Ельцин перестал опасаться противников, перестал избегать рискованных шагов, которые могут им не понравиться. Напротив – как бы посылал этой публике сигналы: «Иду на вы!»

Одним из таких сигналов было его решение вернуть в правительство Егора Гайдара. Отставка Егора Тимуровича, на которую в декабре предшествующего года Ельцин вынужден был согласиться под яростным напором хасбулатовцев, была его тяжелейшим поражением, и вот, возвращая его на прежний пост первого вице-премьера, президент как бы демонстрировал им: отступление закончено, перехожу в атаку.

Гайдар не сразу согласился на предложение президента вернуться на прежнюю должность, сказал, что должен подумать. Думать было о чем: в его отсутствие Черномырдин, сменивший Гайдара на посту главы правительства, «наколотил немало горшков», нараздавал немало обещаний, выполнить которые было невозможно. Возвращаясь в кабинет министров, Егор Тимурович должен был взвалить эти обязательства на свои плечи, первым делом заняться расчисткой Авгиевых конюшен.

И все же, несмотря на некоторые, немалые, колебания, Гайдар принял предложение президента. Перевесило ясное понимание: страна перед опасной схваткой, исход которой непредсказуем; в такой момент, отсиживаться в кустах, наблюдать за всем со стороны – невозможно.

Любопытно, как Ельцин объявил о назначении Гайдара. Ожидалось, что он это сделает на встрече с финансистами, однако эта встреча не состоялась. Все получилось по-другому. О возвращении главного реформатора в правительство президент громогласно сообщил во время посещения дивизии имени Дзержинского. Получился как бы выстрел дуплетом: «знаковое» посещение воинской части, которая по традиции всегда первой используется для наведения порядка при всякого рода «заварухах», было совмещено с сообщением о «кадровой перестановке», которая, без сомнения, вызовет ярость – бессильную ярость – у ельцинских недругов.

Указ о назначении был подписан 18 сентября, и в этот же день Гайдар узнал от главы Администрации президента Сергея Филатова о решении Ельцина, касающемся приостановки деятельности парламента.

Филатов поинтересовался у Гайдара, какова его точка зрения относительно этого ельцинского намерения. Для Егора Тимуровича этот шаг президента не был неожиданным. Более того, в принципе он был с ним согласен.

«Очень долго, на протяжении всего 1992 года, я решительно отвергал любые идеи конфронтационного, силового разрешения противоречий с парламентской оппозицией, – пишет он в своих воспоминаниях. – Но в 1993 году твердо убедился: нынешнее большинство в Верховном Совете беспрекословно подчиняется людям, которые не признают никаких этических рамок и демократических норм. Иначе говоря, демократически избранный парламент сам становится максимальной угрозой для демократии».

Однако Гайдар считал, что момент для решительных действий против парламента выбран на редкость неподходящий:

«Важный фактор внезапности, неожиданности отсутствовал, именно такого шага лидеры непримиримой оппозиции от Ельцина и ждали, к нему готовились. Более того – явно на него провоцировали. Как еще можно было расценить выходку Хасбулатова, который буквально накануне перед миллионами телезрителей лично оскорбил президента. Было видно, что он сознательно хочет вывести Ельцина из равновесия. Я ответил Филатову, что, с моей точки зрения, полезнее повременить, подержать команду Хасбулатова в напряжении, заставить нервничать. Вряд ли стоит делать именно то, чего ожидает противоположная сторона, и в тот момент, когда она максимально подготовилась. К тому же ясно, что занять сейчас сразу здание Белого дома, то есть реально приостановить работу Верховного Совета, что является важнейшей предпосылкой успеха, невозможно».

Филатов попросил Гайдара передать это свое мнение президенту: тот всегда прислушивается к нему.

Встретиться и подробно поговорить с Ельциным Гайдару не удалось: Борис Николаевич догадывался, о чем с ним собираются говорить и что именно Гайдар хочет ему сказать. 21 сентября он позвонил Егору Тимуровичу, извинился, что не сможет его принять. Гайдар:

«Все же я счел себя обязанным высказать свое мнение, привести аргументы. В какой-то момент мне показалось, что он заколебался, помолчал, еще раз взвешивая все «за» и «против», потом сказал: “Нет, все. Решение принято. Обратного хода нет”».

Это было обычная манера Ельцина: пока идет обсуждение какой-то проблемы, самой сложной, – пожалуйста, говорите, высказывайте свое мнение, советуйте, но как только он пришел к заключению, что действовать надо так, а не иначе, – всё, разговоры закончены.

До обнародования знаменитого указа №1400 оставались считанные часы. Он был опубликован вечером того дня, когда состоялся этот короткий, безрезультатный телефонный разговор Гайдара с Ельциным.

* * *

Хотя Гайдару при втором его пришествии в правительство надлежало заниматься лишь экономикой, люди не хотели с этим считаться – по привычке полагали, что он занимается «всем». Так было и 3 октября. Гайдар:

«…Телефон буквально раскалился. От меня требуют действий, помощи, защиты. Звоню В.Ерину (министру внутренних дел. – О.М.), передаю просьбу Брагина (председателя телерадиокомпании “Останкино”. – О.М.) о поддержке. Виктор Федорович заверяет, что команда уже дана, силы направлены, все будет в порядке. Связываюсь с президентом, спрашиваю, готов ли указ о чрезвычайном положении (разговор был еще до шести вечера. – О.М.) Президент отвечает – готовится, над текстом работает Сергей Шахрай.

Снова в телефонной трубке тревожный голос Брагина: где же обещанное подкрепление, тех сил, что имеются, явно недостаточно. Выходит на связь О. Попцов, президент Российской телерадиокомпании: “Сейчас возьмутся и за нас, а здесь, возле Белорусского и на Шаболовке, вообще никакой защиты…”…

Из данных, которые теперь начинают поступать по разным каналам, складывается тяжелая картина. Усилия министра внутренних дел, явно пытающегося сделать все возможное, пока не дают ощутимых результатов. Мэрия сдана, ОМОН деморализован, милиции в городе не видно. Боевики оппозиции действуют нахраписто и решительно, все увереннее овладевая ситуацией.

Приходит информация, что началась атака на здание Министерства обороны. Не могу дозвониться до Грачева, связываюсь с его первым заместителем А. Кокошиным. Общее ощущение хаоса и нерешительности только усиливается. Прекрасно понимаю, насколько трудно в сложившейся ситуации задействовать армию. На протяжении последних лет мы много раз повторяли, что армия вне политики, ее нельзя привлекать для решения внутриполитических конфликтов. Это стало в некотором смысле символом веры, убедительно подтвержденным в августе 1991 года. Никто из нас никогда и не обсуждал возможность использовать армию во внутриполитической борьбе. При любых, самых крайних вариантах мог дискутироваться только вопрос о привлечении внутренних войск, милиции, управления охраны. Однако развитие событий 3-го числа показало, что деморализованная милиция и внутренние войска не способны отстоять порядок в Москве, а вооруженные отряды, выставленные оппозицией, вот-вот проложат дорогу к власти в России безответственным и опасным экстремистам. Необходимость срочно поднять армейские части стала очевидной.

Но дойдут ли теперь приказы, будут ли они выполнены, не получится ли, как в августе 1991 года, что армейская машина просто откажется сдвинуться с места, будут лишь рапорты и показная активность?

Уверенно ответить на такой вопрос не мог тогда никто, думаю, включая министра обороны и президента».

* * *

Думаю, министр обороны Грачев в тот момент все же мог бы ответить на этот вопрос. Другое дело, что он сам не торопился привлекать войска к участию в ожесточенных столкновениях, начавшихся в Москве. А президенту не моргнув глазом врал, что они уже в столице и вот-вот начнут действовать. По воспоминаниям Ельцина, в первый раз он услышал от Грачева, что тот дал команду воинским частям идти в Москву, где-то между семью и восемью вечера 3 октября. В дальнейшем он постоянно созванивался с министром обороны и тот бодрым голосом его заверял: войска вот-вот войдут в Москву, войска уже в Москве, они движутся по Ленинскому проспекту, по Ярославскому шоссе, другим магистралям столицы, что к осажденному телецентру вот-вот подойдут мощные армейские подразделения, и он будет полностью освобожден…

А войск все нет и нет.

В конце концов, Ельцин дал команду связаться с дежурным ГАИ по Москве и выяснить точно, на каком расстоянии от «Останкина» находятся воинские части. В ответ ему позвонил начальник этого ведомства генерал Федоров. Его информация была ошеломляющей: никаких войск в Москве нет, все они остановились в районе Московской кольцевой автомобильной дороги.

«Хотелось грохнуть кулаком по столу, — вспоминает Ельцин, — и крикнуть ему: как остановились, они же должны быть рядом с телецентром! Но при чем тут начальник ГАИ

Грачев, конечно, не мог не знать реального положения вещей. Почему же этот «лучший министр обороны», как назвал его Ельцин, водил своего начальника за нос? Только ли потому, что не хотел огорчать шефа «плохими новостями», как это вообще заведено у чиновников? Нет, конечно, не только поэтому. Думается, все три ельцинских силовика — Грачев, Ерин, Голушко (министр безопасности России ) – во время сентябрьско-октябрьских событий не проявляли излишней прыти по понятной причине – просто выжидали, чья возьмет, на чью сторону склонится чаша весов. Не исключаю: еще чуть-чуть, и они – а вместе с ними и их подчиненные – могли бы оказаться на другой стороне баррикад.

В 19:26 (по другим данным – в 19:35) диктор первого телеканала объявил: в связи с тем, что боевики проникли в здание телецентра, телевидение прекращает вещание. Были «вырублены» все каналы. Все, кроме второго.

Председатель телекомпании «Останкино», Вячеслав Брагин:

– Когда начался штурм, мы отключили эфир, чтобы не дать возможность Макашову и прочей этой швали выйти в эфир. Мы сразу погасили наш экран, а в это время работали, переводили его на Шаболовку.

Специалисты, однако, утверждают, что отключить эфир можно было бы даже в том случае, если бы здание АСК-3 (откуда велось телевещание. – О.М.), подвергшееся штурму, было захвачено боевиками. Так что с отключением можно было не торопиться. То, что телеэкран – особенно экран первого канала, вещающего почти на всю страну, – был погашен, оказало огромное угнетающее воздействие на людей. Все решили: да, дела действительно плохи.

Скверные вести приходят одна за другой. Гайдар:

«Больше всего удивился сообщению о захвате Государственного таможенного комитета. Подумал: это зачем? Только позже узнал о «Списке Руцкого». Именно на таможенников он возлагал задачу задержать на границе членов правительства, которые, по его представлению, конечно же, должны были вот-вот ринуться за рубеж. Арестовать и немедленно доставить на суд и расправу в Белый дом. Впрочем, хотя список, начиная с председателя Совета Министров, был весьма обширным и включал в себя многих заметных деятелей, фамилии президента, министре обороны и моя в нем не значились. Видимо, эту троицу везти далеко не предполагалось».

Этот «расстрельный» список, оформленный как указ «президента», обнаруженный и опубликованный после подавления мятежа, был таков:

«УКАЗ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

С целью привлечения к ответственности перед Законом Российской Федерации всем государственным органам и организациям Российской Федерации и должностным лицам воспрепятствовать выезду за пределы Российской Федерации следующим гражданам: Черномырдин В.С., Шумейко В.Ф., Полторанин М.Н., Чубайс А.Б., Шахрай С.М., Филатов С.А., Костиков В.В., Ильюшенко А.А., Макаров А.М., Калмыков Ю.Х., Федоров Б.Г, Коржаков А.Е., Барсуков М.И., Козырев А.В., Собчак А.А., Лужков Ю.М., Ерин В.Ф., Голушко Н.М., Котенков А.В.

При задержании указанных лиц незамедлительно в сопровождении охраны направлять их в Дом Советов.

Исполняющий обязанности Президента Российской Федерации А.Руцкой

Москва, Дом Советов

3 октября 1993 года

№34»

Как видим, фамилий Ельцина, Гайдара, Грачева в списке действительно нет. С перечисленными в нем еще можно было как-то разбираться, а неупомянутая в нем троица, надо полагать, тут Гайдар прав, подлежала расстрелу на месте. Возможно, о том было какое-то особое распоряжение «президента», письменное, пока не найденное, или просто устное.

Где-то около восьми вечера, видя, что армия, милиция фактически бездействуют, Гайдар приходит к заключению, что необходимо обратиться напрямую к москвичам за поддержкой, призвать их собраться возле Моссовета. В случае крайней необходимости вооружить тех, кто умеет обращаться с оружием, – офицеров запаса, августовских дружинников, сотрудников частных охранных структур. Гайдар звонит председателю Комитета по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу, дает распоряжение срочно подготовить к раздаче при крайней необходимости тысячу автоматов с боекомплектом.

О своем замысле обратиться к народу, естественно, уведомляет президента, премьера, министра внутренних дел. Все одобряют эту идею.

Уже сидя перед телекамерой, готовясь к выступлению, Гайдар вдруг ощутил, как на него наваливается тревога за тех, кого он «вот сейчас позовет из тихих квартир на московские улицы». Попросил оставить его на минуту в студии одного, чтобы лучше осмыслить, имеет ли он право брать на себя ответственность за их жизни. Гайдар:

«И все же выхода нет. Много раз перечитывая документы и мемуары о 1917 годе, ловил себя на мысли о том, что не понимаю, как могли десятки тысяч интеллигентных, честнейших петербуржцев, в том числе многие офицеры, так легко позволить захватить власть не слишком большой группе экстремистов? Почему все ждали спасения от кого-то другого: от Временного правительства, Керенского, Корнилова, Краснова? Чем все это кончилось, известно. Наверное, эта мысль – главное, что перевешивает все сомнения и колебания. И потому выступаю без колебаний, с сознанием полной своей правоты».

Камера Российского телевидения включена в 22-00.

– Дорогие друзья, – сказал Гайдар, – все эти последние дни правительство России больше всего хотело сохранить спокойствие, избежать кровопролития. Даже сегодня, когда стало ясно, что люди, которые взяли курс на вооруженную конфронтацию, готовы переступить через реки крови, чтобы сохранить свою власть, реставрировать старый тоталитарный режим, снова отнять у нас свободу. Мы надеялись, что удастся избежать вовлечения граждан в это противостояние. Вместе с тем, к сожалению, ситуация продолжает обостряться. У «Останкино» идет бой, противоположная сторона применяет гранатомет, тяжелый пулемет, пытаются захватить узлы связи, средства массовой информации, добиться силового установления контроля в городе. Правительство предпринимает усилия с тем, чтобы подтянуть силы, необходимые для того, чтобы остановить успех реваншистов. Но надо сказать честно: сегодня вечером нам нужна поддержка. Сегодня мы не можем переложить ответственность за судьбу демократии, за судьбу России, за судьбу нашей свободы на милицию, на внутренние войска, на силовые структуры. Сегодня должен сказать свое слово народ, москвичи. Должны сказать свое слово те, кому дороги свобода России, ее демократическое будущее. Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти ей на помощь, собраться у здания Моссовета с тем, чтобы объединенными усилиями встать на защиту нашего будущего, будущего наших детей, не дать снова на десятилетия сделать из нашей страны огромный концентрационный лагерь. Наше будущее в наших руках. Если мы его проиграем, нам не на кого будет пенять, кроме как на нас самих. Я верю в наше мужество, я верю в здравый смысл нашего общества, верю в то, что мы просто не можем сегодня проиграть».

Позже, как он и предвидел, его упрекали: дескать, как можно было вытаскивать на улицу, возможно под пули, безоружных людей. Но ведь бывают минуты, когда нельзя оставаться дома. Иначе сейчас, в октябре 1993-го, действительно получится как тогда, в октябре 1917-го. Даже если и не будет той самой «крайней необходимости», одно лишь появление тысяч людей возле памятника Долгорукому будет выражением их непреклонной позиции в начавшейся гражданской войне.

* * *

После телеобращения Гайдар, естественно, сам отправляется к Моссовету. Как отреагируют люди на его призыв? Отреагировали как надо! С прилегающих улиц на Советскую площадь (так она еще называется) стекаются потоки людей. Строят баррикады, разжигают костры. Неизвестно, сколько здесь пробыть придется. Гайдар:

«Офицерские десятки, готовые в случае нужды взять оружие в руки, уже строятся возле памятника Юрию Долгорукому. Но это – на крайний случай. Крепко надеюсь, что оружие не понадобится. Толпа напоминает ту, в которой стоял в августе 1991 года, заслоняя Белый дом. Те же глаза. Добрые, интеллигентные лица. Но, пожалуй, настроение еще более суровое, напряженное. Где-то среди них мой отец, брат, племянник. Наверняка знаю, здесь множество друзей, соратников, однокашников.

Выступаю перед собравшимися, сообщаю, что от «Останкино» боевики отброшены. Призываю оставаться на месте не рассредоточиваясь, начать формирование дружин, быть готовыми при необходимости поддержать верные президенту силы.

Главный вход в Моссовет закрыт. С трудом, в обход, перелезая через баррикады, пробираемся в здание. Еще недавно его частично контролировала оппозиция. Группа депутатов Моссовета пыталась организовать здесь один из ее штабов, но теперь здание очищено людьми Ю. Лужкова. Сам он оживлен, возбужден, даже весел. Прошу Мурашева (бывший глава московской милиции, демократ, политический соратник Гайдара. – О.М.) наладить связь между нашими дружинниками и милицией. Созваниваюсь с В. Черномырдиным, рассказываю об обстановке в центре столицы, спрашиваю, что известно о подходе войск. В целом картина неопределенно-тягучая, но порыв оппозиции, кажется, начинает выдыхаться.

Еще раз выступаю у Моссовета и на машине – к Спасской башне. Там еще одно место сбора. Из окна машины вижу, как пробудилась, преобразилась Москва. Множество народа, полыхают костры, кое-где звучат песни, видны шеренги дружин. Собравшись вместе, люди ощутили свою силу, почувствовали уверенность.

У Спасской башни на Красной площади, где люди собрались по своей собственной инициативе, настроение более тревожное, плохо с организацией. Ко мне подходит военный, представляется полковником в отставке, просит указаний, помощи. Там, у Моссовета, – сплочение. Здесь – пожалуй, наше уязвимое место».

От Кремля Гайдар возвращается на свое рабочее место на Старую площадь:

«…У меня в кабинете А. Чубайс, Б. Салтыков, Э. Памфилова (!), С. Васильев, А. Улюкаев и многие другие. Жадно расспрашиваю их, какие новости, что произошло в мое отсутствие. Информации до обидного мало. Прошу министров отправиться на митинги, выступить, поддержать боевое настроение москвичей. Вообще, одна такая ночь может выявить людей лучше, чем долгие годы. Кое-кто из наших неожиданно впал в панику, сбежал. Но остальные вели себя спокойно и даже мужественно. Например, Василий Васильевич Барчук, председатель правления Пенсионного фонда, немолодой, с больным сердцем. В вечер, когда замолкло «Останкино», примчался ко мне с дачи, в свитере, готовый сделать все, что необходимо».

… Мы с женой тоже поехали к Долгорукому. Перед красным зданием Моссовета – огромная толпа. Отдельно кучкуются герои августа 1991-го – ребята из движения «Живое кольцо», вооруженные… кольями (позже узнал, что для них приготовлены и автоматы, но пока вот – колья). Во всем чувствуется предгрозовое напряжение.

Слушаем Гайдара, уже не по телевизору а «вживую». Он подтверждает, в чем причина его тревоги:

– Говорю честно: сегодня полагаться только на лояльность, на верность наших силовых структур было бы преступной халатностью и преступной наивностью с нашей стороны.

Мало-помалу, однако, напряжение начинает спадать. Появляется ощущение, что до Моссовета, по крайней мере этой ночью, боевики вряд ли доберутся…

* * *

Гайдар постоянно держит связь с президентом:

«Около двух ночи. Говорим по телефону с Борисом Ельциным. Голос у него усталый, даже охрипший, но гораздо более уверенный, чем раньше: войска будут! Двинулись! Идут к Москве!

Догадываюсь, что ему недешево стоило добиться такого поворота событий. Говорю, что, по моему мнению, президенту надо бы встретиться с военными, даже еще до вступления их подразделений в Москву. Они должны видеть его и лично от него получить приказ. В противном случае остается риск, что армия так и не начнет действовать. Победа все равно будет наша, но прольется больше крови.

В половине шестого утра президент перезвонил, сказал, что эту мою просьбу он выполнил».

«Эту мою просьбу он выполнил…» В этих словах Ельцина, конечно, чувствуется шутливая интонация, хотя ситуация, понятное дело, не располагала к шуткам.

Что же произошло в этом промежутке ¬ – между двумя часами и ночи и половиной пятого? Как и советовал Гайдар, президент встретился с Грачевым и другими военачальниками в Министерстве обороны. В СМИ о ней были противоречивые сообщения. По одним сведениям, генералы единодушно поддержали Ельцина, по другим – некоторые из них выразили несогласие с президентом. Никто толком не знал, что делать. Идею подал зам начальника СБП (службы безопасности президента) капитан первого ранга Захаров – подогнать к Белому дому десяток танков, сделать несколько выстрелов по верхним, безлюдным этажам здания, попугать.

Идея понравилась. Решение о штурме в конце концов приняли.  и президент сказал:

– Все, в семь утра прибудут танки, тогда и начинайте.

Тут подал голос Грачев:

– Борис Николаевич, я соглашусь участвовать в операции по захвату Белого дома только в том случае, если у меня будет ваше письменное распоряжение.

Коржаков в своих мемуарах пишет:

«Опять возникла напряженная тишина. У шефа появился недобрый огонек в глазах. Он молча встал и направился к двери. Около порога остановился и подчеркнуто холодно посмотрел на «лучшего министра обороны всех времен». Затем тихо произнес:

– Я вам пришлю нарочным письменный приказ.

Вернувшись в Кремль, тотчас приказал Илюшину подготовить документ. Подписал его и фельдсвязью отослал Грачеву».

Совещание на Арбате закончилось в четвертом часу ночи…

В действительности, дело, конечно, заключалось не в формальной бумаге, а в том, что министр обороны, как уже сказано, вообще колебался, следует ли принимать сторону Кремля или лучше уклониться от этого, переждать, посмотреть, как будут развиваться события. В качестве главного аргумента, почему он не жаждет поскорее привести в действие подчиненные ему войска, у него был принцип нейтралитета армии, который не раз провозглашался самим Ельциным и о котором в своих воспоминаниях, мы видели, пишет Гайдар. В конце концов, президенту удалось уломать министра, окончательно привлечь его на свою сторону – и это было главным результатом того ночного действа. Остальное – детали.

Из-за чего произошел перелом в настроении Грачева? Почему он перестал наконец колебаться и реально – не на словах –  принял сторону Ельцина (не письменный же приказ президента в самом деле все тут решил!)? Полагаю, ключевую роль здесь сыграли вести, полученные им из Останкина, – то, что внутренние войска без всяких колебаний и сомнений (в первую очередь тут надо сказать спасибо отряду спецназа внутренних войск «Витязь») отбросили макашовцев от телецентра, не дали его захватить. Прояви они слабость, отдай телевидение в руки мятежников, позволь им выйти в эфир уже не с манифестами и воззваниями, а с известием о своей полной победе, – и все крутанулось бы в обратную сторону… В лучшем случае, армия так и осталась бы «нейтральной», в худшем… Известно, что в худшем.

Штурм Белого дома начался где-то в 6:30 — 6:40 (некоторые говорят — в 6:45). А в 9:00 с Новоарбатского моста и с набережной Тараса Шевченко по зданию открыли огонь танки Таманской дивизии.

Тут надо сказать, что десять танков с трудом удалось найти: танкисты были «на картошке». Наскребли по два человека на экипаж.

После нескольких залпов танковых орудий в Белом доме начался пожар. Всего по зданию было сделано двенадцать выстрелов. Гайдар:

«Тем, кто не пережил вечер третьего октября, не видел нависшей над страной страшной опасности, не звал людей на площадь, непросто понять мои чувства, когда раздался первый танковый выстрел по Белому дому. Как ни парадоксально, первое, что я испытал, было огромное облегчение: не придется раздавать оружие поверившим мне людям, посылать их в бой».

И еще Гайдар, уже как вывод из всего случившегося:

«3-4 октября в Москве состоялась скоротечная гражданская война. Коммунистические и националистические боевые дружины, действуя решительно и напористо, были близки к овладению ключевыми точками Москвы, а значит – России. Войска долго колебались, начали действовать только после явно выраженной обществом поддержки президентской стороны. Более ста пятидесяти убитых у «Останкино» и Белого дома.

Никто из вождей радикальной оппозиции и депутатов не пострадал. Пожалуй, больше всех опозорился «президент» А. Руцкой, по очереди призывавший летчиков – бомбить Кремль, иностранных послов – гарантировать его драгоценную жизнь, а затем демонстрировавший свой автомат в смазке как главное свое алиби…

Через некоторое время уйдет напряжение реальной схватки, мучительное беспокойство, охватившее миллионы людей в России и в мире вечером 3 октября, когда исход противоборства был неясен. Многие из тех, кто этим вечером заклинали президента действовать самым решительным образом, вскоре начисто отрекутся от своих слов, торопясь возложить на него всю ответственность за случившееся (это относится, в частности, к Явлинскому. – О.М.) А образ танков, стреляющих по Белому дому, надолго останется в общественной памяти, порождая сомнение в стабильности российских демократических институтов».

И, добавлю, оставаясь «главным свидетельством» того, как «негодяй» Ельцин уничтожил «ростки российской демократии», проклюнувшиеся в стенах Белого дома.

_________________

© Мороз Олег Павлович

На снимке вожаки октябрьского мятежа 1993 года - Анпилов, Константинов, Макашов.