(Октябрь – ноябрь 2020 г.)
Эта стихотворная подборка написана мною под впечатлением от армяно-азербайджанской войны, которая унесла тысячи жизней, привела к ужасающим разрушениям и бегству людей из своих домов. Я не считаю возможным анализировать историю этого конфликта, которую каждая из противоборствующих сторон трактует по-своему. Однако я крайне негативно оцениваю действия азербайджанского руководства, развязавшего новую войну, каковы бы ни были его мотивы. Я также осуждаю вмешательство в конфликт Турции, государства, которое осуществило в начале ХХ века массовую армянскую резню и так и не покаялось в этом преступлении. А ещё меня поражает равнодушная незаинтересованность в этой трагедии значительной части моих сограждан и людей в других странах мира. Хотя к этому-то пора бы уже и привыкнуть.
Часть моих текстов не имеет прямого отношения к армяно-азербайджанскому конфликту. Она основана на исторических и художественных реминисценциях, а также связана с моими воспоминаниями об арабо-израильской войне 2006 года, когда с территории Ливана террористической группировкой Хезболла было за пять недель выпущено по Израилю более четырёх тысяч ракет, начинённых шрапнелью. Мне тогда повезло. Я отменил назначенную ранее встречу, а потом узнал, что именно в тот момент, когда она должна была состояться, в то самое место попала ракета. Ездил потом смотреть на воронку…
*
Чужого горя не бывает.
Кто это подтвердить боится,
Наверно, или убивает
Или готовится в убийцы.
К. Симонов
Друзьям-поэтам
У нас, друзья-поэты, много тем:
вот, например, про осень золотую
свою добавить можно запятую.
Но я хочу сказать вам, между тем,
что в дни войны писать не о войне
возможно, но прилично не вполне.
Шаманствует ТВ – большой там-там, –
он отучил сочувствовать, чужая
беда нас не тревожит, угрожая
пусть гибелью, однако же не нам.
Но на своём крыльце, как знак беды,
находим мы кровавые следы.
Возвысим же, поэты, голос свой
и на весы призывом к миру бросим.
Я думаю, что золотая осень
прекрасна и без нашей запятой.
Но коль припомнят нас по именам,
то наш призыв ещё зачтётся нам.
Армения
Как будто бесконечное затмение,
и пыль, и струйка крови на губах…
Армения, Армения, Армения!
Несломленный Нагорный Карабах!
Восходит над планетой солнце чёрное,
но победив отчаянье и страх,
стучит и не сдаётся сердце гордое –
Армения, Нагорный Карабах!
А ты живёшь, вполуха «Вести» слушая
и доверяя лживой лабуде,
во власти рокового равнодушия,
готовя почву собственной беде.
Но полыхает грозное знамение,
и меч над каждым домом занесён!
Армения, Армения, Армения!
Нельзя сердцам с тобой не в унисон!
Пора, пора стряхнуть оцепенение,
не ждать, когда затянется петля.
Сегодня ты сражаешься, Армения,
а завтра запылает вся Земля!
Но победит не ложь, а правда сущая.
Сильней и твёрже каменных пород,
ты, птица Феникс, из огня встающая,
Армения, несломленный народ!
Здесь дело не…
Здесь дело не в слове, бессильную фразу
сливаю, как ржавую воду из крана.
Земля, на которой я не был ни разу,
в душе моей кровоточащая рана.
Здесь дело не в почве – не в каменных плитах,
не в воронах, ждущих военной поживы,
а в душах, которые будут убиты,
которые – слышите – всё ещё живы.
Здесь дело не просто в имперской химере,
пустых черепов прирастающей груде,
но в боссах, смешавших «Кровавую Мэри»,
которую будут расхлёбывать люди.
Неужто мы жертвы бездушной программы,
которую нам не исправить вовеки?
Ракеты летят, и взрываются храмы,
и ржавой водою кровавятся реки.
Окоп
В окопе холодно и сыро,
и наползает ночь, скользя.
И тут уж точно не до жира,
а быть бы живу, но нельзя.
Окоп – последняя квартира
и неразгаданный секрет.
И тут уж точно не до жира –
хотя бы пачку сигарет.
Но ждёт, нахохлившись, ворона,
и смотрит полоз из травы.
Окоп – укрытие от дрона,
но ненадёжное, увы.
Опять война на карте мира,
кровавый путь – за пядью пядь.
И тут уж точно не до жира –
рубеж, и надо отстоять!
***
Турецкий офицер не носит феску,
он в каске, как положено в бою.
Любимая, пришли мне эсэмэску,
а лучше фотографию твою.
На линии огня курган-могильник,
но он не сможет помешать огню.
Турецкий офицер глядит в мобильник,
и, знаешь, я стрелять повременю.
***
Как сотню лет назад, Каховка и Гренада,
так нынче Карабах и старый друг Минас.
У них надёжный план и техника – что надо.
У нас – седой откос, пока ещё – у нас.
Трава в пыли, пейзаж зеленоват и матов.
Бессмысленно гадать, как Гамлет, быть – не быть.
У нас седой откос и пара автоматов,
но чтобы взять откос, им надо нас убить.
За эти дни успел я позабыть о мире.
Там, где упал снаряд, плывёт лиловый дым.
Нас мало, враг сильней, но мы с тобой решили,
что не умрём и что откос не отдадим.
***
У ангелов от слёз промокли крылья.
На бруствере несъеденный паёк.
По дну окопа вперемешку с пылью
кровавый протекает ручеёк.
Преодолев безумную эпоху,
мы жить могли б по сердцу и уму.
Зачем опять всё это нужно Богу,
я, атеист, ей-богу, не пойму.
Решили же, что воевать не будем,
что хватит строить храмы на крови.
Зачем опять всё это нужно людям?
Мне мало оправданья − C’est la vie.
В эфире перетряхивая кости,
евреям объясняет дама треф:
− Вы сами виноваты в Холокосте,
а геноцид армян и вовсе блеф.
Стервятники слетаются за данью −
чем поживиться, хватит им вполне.
Что ангелы? Их нежное рыданье
не воскресит убитых на войне.
Дроны
У современных войн свои законы:
стреляя сверху и из-за угла,
живую силу атакуют дроны
и превращают в мёртвые тела.
Они таят смертельные угрозы,
хотя с земли почти и не видны, −
электромеханические осы,
безжалостные демоны войны.
На мир, который, как в тетради нотной,
усеян закорючками солдат,
глаза их из кабины беспилотной,
не считывая музыку, глядят.
А вечер тих, лишь яркая ракета
прочерчивает небо, как звезда,
да наша беспилотная планета
летит, сама не ведая куда.
Чужая война
Война уходит на периферию
сознания, когда она чужая.
Ни ты, ни брат твой, ни сосед на ней
погибнуть не рискуют. Незнакомых
людей, конечно, тоже жаль, но в мире
так много горя, что жалеть чужих
ты продолжаешь, но уже с прохладцей,
уже в стихи свои впускаешь шутки,
и несколько пейзажных зарисовок,
и даже объяснения в любви.
Но всё это вдруг может оборваться,
когда война, как зверь, тебя настигнет,
и ты поймёшь, что нет чужого горя
и нет чужой войны, и закричишь
от ужаса и боли, но твой крик
за громом взрывов вряд ли кто услышит.
Война пришла. Ты упустил свой шанс…
Поэтический призыв
Эй, поэты, ваша сила, ваша власть!
Вы ж умели достучаться до сердец!
Связь времён, как видно, нынче прервалась,
бодро свищут не соловушки – свинец!
Всё же пойте, страх и лень преодолев!
Пусть ваш голос залпов пушечных слабей,
но не дайте превратить планету в хлев,
где вас купят за лоханку отрубей.
Если честь вам больше жизни дорога,
не спешите на кровавый этот пир!
Бьёт по церкви артиллерия врага!
Не молчите, пусть об этом знает мир!
Эй, поэты, записные соловьи,
сладкозвучных щебетаний мастера,
голоса настройте нежные свои,
осознав, что жизнь нисколько не игра!
И натягивая тонкую струну,
и выплёскивая звуки из горсти,
может, душу вы спасёте лишь одну, −
что ж, хотя б одну попробуйте спасти!
Глас вопиющего
В политике бесчестные альянсы
оправдывают тем, что государству
они на пользу, якобы, а запах –
дурной, но он со временем пройдёт.
По мне же, пользы может не случиться,
политики в расчётах ошибутся,
а запах – грязных денег или крови –
прилипнув, не исчезнет никогда.
Ей-богу, лучше действовать по чести
и совести – во вред себе, однако,
глядишь, такой подход полезней будет,
и гнусный запах не пристанет к вам.
Я обращаюсь к тем, кого цинично
в истории всечасно предавали:
подумайте о запахе, собратья,
который вряд ли сможете отмыть.
Не пахнут деньги – этой поговорке
уже две тыщи лет, но деньги пахнут,
и выгоды сомнительных решений
едва ли заглушат их аромат.
Жестокий век – других и не бывает, –
но людям быть добрей совсем не вредно.
Рискните – и однажды к вам вернётся
добро как несмертельный бумеранг.
Иероним Босх XXI
На островке, на малой части суши,
на голом камне сгрудились тела.
К ним демоны не допускали души,
как сторожа беспримесного зла.
Был этот остров каменист и узок,
он брошен был с небес в пучину бед,
как пустоты космической огузок −
грядущий демонический обед.
И демоны, не ведая пределов,
тела перерабатывали в жмых,
бездарно и безжалостно разделав
себе подобных, как себя самих.
А в небесах роилось душ сплетенье,
сторонних наблюдателей страды,
и чёрных вод холодное кипенье
их обдавало брызгами беды.
И едоки, управившись с делами
и обглодав весь остров без помех,
насытившись бездушными телами,
поглядывали косо снизу вверх.
Давид
Пусть псалмы не поняты − не ропщи, −
помолись немного и перестань.
Слышишь, камень, пущенный из пращи,
разрезает ветра тугую ткань.
Ты душой давно ль устремлялся ввысь
и песок, как время, сжимал в горсти?
Что ж, победной музыкой насладись,
а о бедной лирике не грусти.
Будешь ты прославлен, велик, силён,
только это, в общем-то, суета.
Наступает осень, последний клён,
облетев, не может играть с листа.
А в ветвях чирикают воробьи,
и нужны, пророк тебе не соврёт,
будут песни тихие о любви
на века, на тысячи лет вперёд.
Всё же струны новые не ищи –
распрями судьбы завитую скань…
Слышишь, камень, пущенный из пращи,
разрезает ветра тугую ткань.
Ливанская война
Я был на той войне статистом −
лишь цифрою расходной сметы,
когда я слушал, как со свистом
летят кустарные ракеты.
Я был на той войне туристом,
попавшим в эпицентр вендетты,
когда я слышал, как со свистом
летят смертельные ракеты.
Когда ракеты из Ливана
меня держали на прицеле,
я не был даже частью плана −
скорей судёнышком на мели,
во власти грозного прибоя
бессильным выдержать удары.
Я не был и самим собою,
а лишь обломком гиблой тары,
вместилищем тоски и страха,
и любопытства неофита,
потенциальной горкой праха,
твердящей имя жизни − Vita.
С войны вернулся, но не весь я,
не прежний, с ощущеньем крена,
когда взрывает равновесье
вдали звучащая сирена.
Моя война ушла в пустыни,
хамсин, кровавый отблеск Марса
и страх за тех, кто и поныне
на рубежах её остался.
Исход
Похлёбка недоварена, пусть стынет −
нальём в горшки, возьмём чуток лепёшек, −
из обжитых краёв уйдём в пустыни
под вой шакалов и болотных кошек.
Коль море не расступится, по брегу
сумеем оторваться от погони.
Мы станем чемпионами по бегу,
а вовсе не египетские кони.
Глоток воды из лужицы и манна
небесная – вот рацион свободы.
Синай и никакого Ханаана:
кругами водят нас экскурсоводы.
Мы хижины покинули, нам жаль их,
хотя влачили дни свои в оковах.
Но наш Закон на каменных Скрижалях,
а не на тонких свитках тростниковых.
Опять хамсин сулит прогноз погоды,
песок горячий спины хлещет плетью.
Что сорок лет – какие наши годы,
ведь впереди у нас тысячелетья.
И даже если новой будет мода,
у нас в меню тарелка манной каши.
Мы не дождёмся молока и мёда,
но в Ханаан придут потомки наши.
Никогда
Кончаются все войны − поздно, рано ли, −
вот даже и Столетняя война
закончилась, и те, кого не ранили,
пожить успели, может быть, сполна.
И даже те, кто, выжив, стал калекою,
войною изувеченная рать,
между пивной, больничкой и аптекою
на костылях смогли прошкандыбать.
И только те, кто был отравлен газами,
пробит осколком, сокрушён мечом
и лёг под плиты с пафосными фразами,
едва ль понять успели, что почём.
Но превратившись в перегной и травами −
один за всех и все за одного –
взойдя над вековыми переправами,
они не встретят мира торжество.
Их нет, и те, кто этот мир иголками
сумеют сшить как новый райский сад
и все границы заметут метёлками,
погибших никогда не воскресят!
Символ веры
Credo quia absurdum −
Верую, ибо абсурдно (Тертуллиан)
− За тех, кого бомбил я, грудь в крестах,
такой же крест с мечами на пилотке.
− Ну а меня вознаградил Аллах
за то, что я неверным резал глотки.
− За Родину, за Сталина – вперёд! –
вот мой девиз и символ гордой веры.
А кто не с нами, тот пускай умрёт, −
и здесь недопустимы полумеры!
− Из кхмерских джунглей вывела тропа
меня на освещённую аллею.
Мотыгой разбивал я черепа,
поскольку верил в красную идею.
− А я сжигал убогих и калек
без медицинских и иных прелюдий.
Я верил, что прекрасен человек,
ну а уроды − попросту не люди.
………………………………………………
Так вырос и сформировался я
царём природы, а не жалким зэком.
Духовность – вот основа бытия!
Без веры я не стал бы человеком!
Победитель
Бей, барабан, труби, трубач, ликуй, Мария:
живым с войны сумел вернуться твой кумир.
Вот только жаль, его победы эйфория
плохой советчик, чтобы строить новый мир.
Твой воин крут: грудь в орденах, он горд и весел, −
а что в карманах пусто – это не беда.
Зато на фронте лихо он покуролесил
и понял: кровь куда дешевле, чем вода.
Оркестр военный демонстрирует искусство,
и верят девушки газетам и молве.
Он победитель, но в глазах героя пусто
и так же пусто в уцелевшей голове.
Тех, кто погиб, уже не разбудить трубою,
но им не страшен даже новый артобстрел.
А он живым сумел вернуться с поля боя,
но сам не знает, для чего же уцелел.
Парит под облаком растерзанная птица,
лежат в развалинах чужие города.
И он надеется, что опыт пригодится,
она надеется, что больше никогда.
Эпоха
Когда эпоха входит к нам с кастетом
и угрожает раскроить висок,
нелепо быть лирическим поэтом
и воспевать какой-нибудь лесок,
какую-нибудь речку и цветочки,
и поцелуй влюблённых в полумгле…
Грозит эпоха довести до точки
всё то, что мы любили на Земле.
Процесс судебный движется без пауз,
на приговоре свежая печать.
Бессмысленно вести себя, как страус,
стараясь ничего не замечать.
…………………………………………
Поэт рифмует, и сравненья метки −
пир духа, ярких красок торжество.
Он соловьём свистит себе на ветке,
пока эпоха целится в него.
Сим победиши!
Пораженье, изгнанье, смерть.
Но в унынье впадать не сметь!
Запах яблок и миндаля.
Жив народ, и жива земля!
Край камней, край холодных скал,
Горний свет тебя не ласкал.
Ослепительно ярким днём
Он тебя опалил огнём.
Но на склонах взошла трава –
Жив народ, и земля жива!
Поколения впереди,
А огонь у тебя в груди!
Мосты
Весь мир − это очень узкий мост,
и главное − совсем не бояться.
Рабби Нахман из Бреслава
Когда за собой не разводишь мосты, а сжигаешь,
единственный шанс избежать неизбежного краха −
поняв, что по дыму над гибельной бездной шагаешь,
не дрогнуть и душу сберечь от бессильного страха.
Когда под ногами проходят года, словно баржи,
но в черной воде только пепел и нет отраженья,
мудрее − едва ли, − ты просто становишься старше,
и тем приближаешь финал и своё пораженье.
И всё же нелепо дрожать в ожиданье финала:
мосты сожжены, и пейзаж пепелища невзрачен,
но пепел с золою – запас чёрно-белого нала −
летит над водой и ещё до конца не растрачен.
Летит эта пыль над водой с переливчатым звоном,
вселяет надежду, бренча бубенцами паяца,
и мост воздвигает над прежним, поспешно сожжённым…
Бояться не надо, да это же глупо – бояться!
___________________
© Вольфсон Борис Ильич