Не могу больше слышать: «крепись, держись, всё будет хорошо». Знаю, что неправа. Знаю, что не первая и не последняя. Что жизнь непредсказуема. 

Я тебе не писала, что собака тоже умерла? 

Умерла. С моей помощью. Не в силах больше смотреть, как она мучится. Так преданно, так верно заглядывает мне в глаза,  надеется, что я всё могу. Я смогла. Усыпила её. Оплакала. Её муки прекратились. Она благодарно уснула на моих руках.  

Кошка уже третий день скандалит. Поломалась привычная рутина. Они-то и не дружили особенно. Но Люська ластится и жмётся ко мне, мяукает в различной тональности: «Что случилось? Где эта  собака, хоть и противная, но она же моя. Где моя собака?» 

И вправду, где?

А я? Я думаю. 

Вчера вдруг придумала, так мне кажется, неплохой афоризм. Очень удивилась. Я же не по этому делу.  Сегодня напрочь забыла. Да и зачем он мне. Это просто мысли скачут. Вхолостую. И  всё время холодно при температуре воздуха в тени за тридцать градусов. 

Ты знаешь, есть непреодолимое противоречие между тем, что человек говорит и что делает. Считается, что действия лучше характеризуют литературный персонаж, чем его слова. А мысли? Мысли его не характеризуют? Вопрос в том, что пересказать мысли, даже свои, много сложнее.  В чужие не проникнуть. 

Одним мы даём ход. Другим – нет. Но и те, и другие, и третьи-тридцать третьи (не сосчитать), это тоже в каждом из нас. 

Роится, клубится и оставляет след. 

Прости, не перечислить всего, что лезет в голову. 

На самом деле, ничего ужасного нет. На тебе факты. 

Сижу на веранде. Вот-вот наступит поворотный день, когда лето станет близиться к концу. Для нас оно только началось. 

Всё цветёт, благоухает, роскошествует. Жарко. Еле слышный ветерок, даже не ветерок, а чуть заметное движение воздуха опустило пожелтевший листок с яблони за моей спиной на столешницу. Яблоня старая, искорёженная годами. Дичок. И плоды приносит мусорные, величиной с мелкую вишню. Зато цветёт изумительно и трогательно протягивает  ветви прямо в окно моей спальни. 

Птицы находят в её ветвях приют, выводят птенцов. Зеленоглазая Люська там же охотится. Крадучись бесшумно по корявому раскидистому стволу, устраивает засады, часами выслеживая добычу. Если птицы её замечают, то все разом взлетают, поднимая такой шум и гам, что приходится хищнице убраться с дерева, сохраняя при том вид оскорблённой невинности.  

Когда всматриваешься в деревья, начинаешь лучше понимаешь греческие мифы; всплывает из далёких глубин естества ощущение нерушимого родства с теми, кто жил тысячелетия до тебя, так же чувствовал, вглядывался, обозначал словом и хотел постичь великую тайну жизни. 

Дриада – нимфа дерева. Само слово дриада созвучно русскому. Деревья, они тоже разные. У каждого есть своя нимфа. Характерно, что нимфа – женское божество.

Похоже, мы деградировали в понимании природы вещей, пренебрежительно называя растительным образом жизни то, чего не понимаем. Эгоистическая наша манера ставить себя во главу угла. Или так надо, чтобы выжить? 

Какие-то чёрные птички разгуливают по зелёной лужайке. Как называются по-здешнему – не знаю. Наверно, скворцы. Клюют что-то. Под солнцем блестят, в тенёчке – чёрные-пречёрные. 

Тени много, потому что много деревьев. Ближайший ко мне — клён. Не мой красный, тот чуть подальше. Листья едва шевелятся. Лишь один пятипалый почему-то взлетает и опадает, рвётся и кружится сам по себе, нарушая общую благость. Почему? Что с ним? – Глупый, конечно, вопрос. Просто не всегда для всех всё одинаково. Отвела взгляд на секунду стряхнуть пепел, и лист пропал в дружной зелёной массе. Успокоился? Затерялся? 

А я сижу на веранде, время пол-пятого вечера, до заката ещё далеко, и наслаждаюсь природой. На столе стакан ледяного  джина с тоником, внутри ломтик лимона. Для оттенка. Так меня научили, так и пью. 

На тарелочке абрикоса и нектаринка. Обе переспелые, самые вкусные. Видишь, у меня что с помидорами, что с абрикосами одна и та же история. Не могу ни произнести, ни написать «абрикос», «помидор». Сразу вкус теряется и образ другой. Мы ж из Одессы, здрасьте! Это навсегда. Слово «томаты» на дух не переношу и никогда не употребляла. Разве что в единственном числе, в смысле томатная паста. А помидора стоит перед глазами: круглая, с тонкой кожицей, красная. Разламываешь её, она сахарится на изломе и пахнет. Помидорой. Здесь таких нет. 

В пластиковой коробочке настоящие греческие маслины. Чёрные. Не консервированные. 

Большая тяжёлая пепельница тёмно-вишнёвого цвета и сигареты с зажигалкой завершают натюрморт. 

Кошка нежится у ног, принимает всякие развратные позы на тёплом облупившемся деревянном настиле веранды, поглядывает на меня, всем своим видом показывая, что она ничем не хуже собаки. Не хуже и не лучше. Другая. Своенравная малышка Люська-Малюська. 

Разве можно кого-то жившего заменить? Собаки нет третий день. Но она пока с нами. 

Канадский красно-белый флаг над гаражом отражается краснинкой в стекле круглого столика. Живая тишина на естественном фоне звучащей жизни завораживает целостностью общей картины сиюминутного бытия. 

Правда, хорошо? Прямо идиллия какая-то получается. 

Это вид снаружи. Внутри картинки иначе. 

Джин из старых, не моих, запасов. Выпивка здесь дорогая. Бутылка уже пуста. 

Самодостаточность кошки мнимая. И она об этом знает, хотя виду не подаёт. 

Яблоня сохнет. 

Пол веранды скрипит сам по себе и угрожающе прогибается под ногами. 

Флаг скоро нужно будет менять. Лето быстротечно. Ветры, дожди и снега за короткое время превращают флаг в никчёмную тряпку. 

Нет идиллии, нет ни покоя, ни умиротворения в душе. 

Да, я простила, простила искренне, нашла разумное объяснение и даже оправдание тому что произошло. Я не обвинитель и не судья. Я думаю, что понимаю. 

И мне жаль человека. И этого, и вообще. Нет на нём вины. Так он был создан. Так и поступает, унаследовав черты своих родителей, а те – своих. Нет ни чертей, ни ангелов среди людей. Глупо кого-то винить. И переделать себя невозможно. И чтобы жить, надо себя оправдывать во всех помыслах и делах.  И любить себя одного до последнего вздоха. 

Всё это, конечно, расходится с общепринятой моралью. Впрочем, никто ей особо не следует. Разве что на словах. 

Заглядывать в собственные глубины страшно. Опасно для жизни. 

Анализ – это расчленение. Самоанализ – саморазрушение. Он противопоказан человеку. Мы это чувствуем и находим полумеры – паллиативы, дающие временное облегчение. 

Ищем выдуманную нами справедливость для всех, имея в виду конкретно себя. 

Утешаемся тем, что нас оценят и полюбят если не здесь и сейчас, то уж где-нибудь там непременно. 

И похвалят, и приголубят, и воздадут по заслугам. (В заслугах мы не сомневаемся.) 

Мы ни в чём не виновны. Нас так создали. 

Мы хотим жить. Хотим распоряжаться. Влиять на других. Значить. Признаём, что смертны. Смириться с этим не можем.  

Мы так сильно хотим жить, что придумали и уверовали в жизнь после смерти. Седьмое небо, царство небесное, инкарнация, бессмертность души – всё сгодится. Признать бесповоротность конца свыше наших сил. Пусть хоть что-то, хоть бесцельный круговорот, чем непреложный конец. Так легче.

Мы твёрдо надеемся, что ошибки можно исправить, игру переиграть, долги вернуть и снова начать жить с чистого листа. 

Но нет его, этого чистого листа.  

Вычитала у Александра Гениса, а он вычитал где-то в древних русских синодиках объяснение традиционному порядку поминовения: три дня, девять  дней, сорок дней. На третий день лицо умершего становится неузнаваемым, на девятый – тело разрушается (кроме сердца), на  сороковой – исчезает и оно… 

Дата смерти мне неизвестна. В полиции говорят: секретные данные. Почему от меня – не понимаю. Когда сообщили, зажгла свечу, налила рюмку водки, положила ломоть хлеба на тарелку, как положено по обычаю, и поставила в стороне. Исполнение ритуала приносит облегчение. 

Пусть мятежная душа обретёт покой. 

Грустно перебирать старые вещи – бережно хранимые ключи от сломавшихся замков –  сначала активных участников, потом немых свидетелей, превратившихся с утратой владельца в жалкий хлам. 

Вот такой конец. Славный, бесславный – не мне судить. 

Прости и прощай.  

Светлана Лось

Июнь 2020 года