Мы говорим на разных языках?

Реформа русской школы в Латвии обернется против титульной нации

Такой неожиданный, хотя и небесспорный прогноз сделал директор Российско–Балтийского центра Института Социологии Российской академии наук, доктор философии, автор монографии «Россия и страны Балтии» Реналд Симонян.

— Вы знаете, вероятно, г–н Симонян, что нас сейчас волнует проблема сохранения русской школы в Латвии. Она шаг за шагом утрачивает свои позиции, — во многом это следствие апатичности русской диаспоры. Наиболее пассионарная часть наших соотечественников пытается активно сопротивляться процессу ассимиляции, но и их протесты власть игнорирует, потому что видит: за оппозицией нет такой массовой поддержки соотечественников, на которую она по логике могла бы рассчитывать. В чем причина, на ваш взгляд, пассивности русских в Латвии?

— Причин несколько. Начнем с того, что решение о введении пресловутой пропорции школьных уроков 60 на 40 — на латышском и русском языках — было принято еще в 1998 году. Никакого возмущения тогда не было. Ну, положим, простой народ газет не читает. А где были политические лидеры русских партий? Они обязаны были уже тогда как–то реагировать. Но они проспали. У нас в России это тоже бывает.

Второй фактор, это наше русское авось. Мы везде очень плохо организованы. В Нью–Йорке живет около 700 тысяч русских. Никакой организации! В Эстонии 400 тысяч русскоязычных и 6 партий, которые только ссорятся между собой. Мы — недружная нация. Может быть, потому, что нас много. Или потому, что у нас нет единой идентичности — одно дело поморы, другое — казаки. Маленький этнос в силу механизмов самозащиты вынужден сплачиваться. А русские сплачиваются, только когда враг у ворот, а это бывает нечасто.

И третий фактор: российская диаспора в странах Балтии очень неоднородна, многослойна и противоречива, как ни одна диаспора мира — ни китайская, ни еврейская, ни армянская. В чем–то это напоминает израильскую алию, где первые и последние репатрианты между собой враждуют.

Ваша латвийская русская диаспора состояла из нескольких групп со своими социально–психологическими особенностями. Это показали наши многолетние социологические исследования.

Первая группа — коренные россияне (15–17 % от численности всей общины). Они проживали в Латвии еще с довоенных и даже дореволюционных лет. Это наиболее интегрированная к титульному населению часть общества. Их чаще воспринимали как своих. Они сохраняли свой национальный уклад, но владели латышским, были толерантны, восприимчивы к местным обычаям и культуре, даже внешне приобретали черты облика коренных жителей.

Далее — творческая интеллигенция, которая приехала сюда после войны в поисках большей духовной свободы и самореализации. Это был своеобразный способ эмиграции на Запад. 1–2 процента, которых местные хоть и считали чужаками, но относились к ним с симпатией. И те чувствовали себя в Латвии комфортно.

Более многочисленная группа — 6–8% — инженеры, врачи, учителя, научные сотрудники, журналисты и другие специалисты, прибывшие в Прибалтику по распределению. И 10–12% — высококвалифицированные рабочие. Здесь были востребованы их профессиональная квалификация, а условия быта и оплата труда соответствовала ожиданиям.

К перечисленным четырем группам титульное население относилось если не благожелательно, то нейтрально.

А вот появление пятой группы (15%)— офицеров Советской армии — изменило картину. Их характерная особенность — корпоративная замкнутость, обусловленная «кочевым» образом жизни. С латышами они мало общались. Но это были люди подневольные, подчиняющиеся приказу: куда послали, там и служат. А вот офицеры–отставники становились жителями Латвии по личному желанию. Их самовосприятие как освободителей Прибалтики, особая энергетика и активность раздражали коренное население. Когда кризисные явления в экономике начали расти, то росла и неприязнь к отставникам. А их было примерно 7–8% от всей общины.

И, наконец, две группы с самым низким статусом. Срочники, которым после службы в СА удалось закрепиться в Латвии и перевезти сюда своих родственников («иммиграционный шлейф») и представители разных народов СССР, преимущественно славянских, которые приехали в Латвию по оргнабору. Удельный вес этой группы в российской диаспоре — 10–12 %.Часто это вчерашние крестьяне, которые в городской среде чувствовали себя психологически неустойчиво. Термин «мигрант» тут уместен. Что лежит в основе психологии мигранта? Несоответствие между его стремлениями и тем, что может ему предложить общество. Он бежит не от родины, а за психологическим комфортом. Поэтому местные жители, их культура для мигранта лишь досадная помеха. Но именно эти поздние мигранты весной 1991 года наиболее активно проголосовали за выход Латвии и Эстонии из состава СССР. Мотивация их была прагматичной: выгоднее жить в богатой загранице, чем в едином, но нищем СССР. Может быть, нынешние проблемы это какое–то наказание господне им за их выбор.

— Ну почему же. Это для нас всех наказание. А многие «поздние» уже благополучно уехали из страны. Я, например, знаю несколько таких семей…

— Но, так или иначе, свою лепту в нынешнюю ситуацию они внесли. Исходя из всего сказанного, различия в системе ценностей между двумя общинами нельзя рассматривать как сугубо этнические, они носят скорее социально–культурный и психологический характер. Русскоговорящие пытаются позиционировать себя как обобщенно русские, как «мы — великая нация», «мы — нация Пушкина, Достоевского, Чайковского и т.п.» А титульное население именно из–за значительной доли в русской общине маргинального слоя поздних мигрантов воспринимает всю диаспору как советский интернационал и наследников тоталитаризма.

— Но теперь в этих группах произошли существенные изменения, не так ли?

— Да, заметно сократилось число квалифицированных рабочих и младшего технического персонала, практически исчезла пятая группа — офицеры советской армии, немало людей, занятых ранее в промышленности, ушли в бизнес, творческая интеллигенция, поддержавшая «песенную» революцию, оказалась в длительной социальной депрессии.

К этой неоднородности добавилось и новая дифференциация — по возрасту и доходам. Молодые русские до 30 лет неплохо приспособлены к новым условиям. От российских сверстников ваша молодежь отличается деловитостью, практичностью, трудолюбием. Школа борьбы за выживание научила их добиваться экономических и карьерных успехов. Их и сами себя они воспринимают уже еврорусскими. Их лояльность и языковая адаптивность выше, чем у родителей.

Произошла сильная имущественная поляризация общества по доходам, причем в большей степени именно в русской среде. На одном полюсе нищие пенсионеры, на другом — те, кто удачно вписался в рыночные отношения. Причем знание госязыка не было решающим фактором. Добавьте к различия в статусе граждан и неграждан, а также подрастающее поколение, рожденное уже в независимой ЛР и не имеющее «родовой травмы» вынужденной эмиграции. И вы видите, что картина получается очень пестрой.

Есть еще одна причина так называемой русской хандры: это неверие в то, что если это не сегодня, то этого не будет никогда. Отсюда и нет ожидаемой монолитности русской диаспоры.

— В латышском обществе тоже нет однородности. Но в вопросе о приоритете госязыка они стоят как скала…

— В защиту их позиции я должен напомнить, что численность латышей достигла уровня довоенной только в 1972 году. Маленькая нация всегда немного невротична. Есть комплекс маленького человека, есть комплекс большого человека. Первый все время ждет каких–то подвохов, обижается, а второй ожидает, что все перед ним будут расступаться. Это нормальная реакция. И опасения латышей можно понять — за последние годы в мире ежегодно умирает 25 языков (по данным журнала Economist).

И еще у латышей есть некий исторический груз, который не характерен ни для литовцев, ни для эстонцев. Латыши при советской власти наиболее верноподанно служили режиму. И когда надо было открыть ворота для так называемых лимитчиков, то эти двери были открыты настежь. Литовцы этого не сделали. И там — как было 85 процентов литовского населения, так и осталось. В Литве в свое время было принято решение о развитии малых городов. Там, где маленький город и рядом село, всегда находились свои рабочие руки. Латыши этого не сделали. Кто виноват, что их осталось 50 процентов? Русские? Но сами латыши — партийная номенклатура — подобострастно взяла под козырек перед Москвой, дала зеленый свет мигрантам. Это такая национальная черта — служить. Хорошая черта, но в данном случае она подвела.

Вторая травма латышского народа уже в послесоветский период — это неожиданный для латышей результат изгнания неграждан из госучреждений. Национал–радикалы наивно рассчитывали, что русские тут же уедут в Россию. А они стали заниматься бизнесом. И пока латыши делили кресла, русскоязычные делали деньги. Потом в Брюсселе тогдашний министр иностранных дел г–н Биркавс жаловался, что в Латвии — доминирует русский бизнес. Но кто в этом виноват? Хотели как лучше, а получилось как всегда.

И вот теперь у меня возникает вопрос: научив русских детей латышскому языку за счет государства, не будет ли третьей травмы, когда через десять лет на рынке труда русские молодые люди, знающие, как минимум, три языка — русский, латышский и английский, окажутся более конкурентоспособны по сравнению со своими латышскими сверстниками?

— А может быть, это будут уже совсем или не совсем русские молодые люди?

— Вы говорите об угрозе ассимиляции? Я уверен, что это невозможно в принципе. Если бы Россия была где–то в другом полушарии, на другом континенте — тогда, может быть. Но Россия и ее 150-миллионый народ от Латвии никуда не денутся. Поэтому вытеснить русский язык, русский менталитет, русскую культуру из вашего пространства не получится.

— Ну, спасибо, что обнадежили. Спасибо за беседу.

Послесловие. Кто виноват?

Когда Борис Николаевич Ельцин в 1991 году спешно (не прошло еще и трех суток после ГКЧП) приехал в Латвию и срочно признал акт о независимости, никто не мешал ему в условие признания поставить равенство прав всех граждан Латвийской СССР. Это было элементарно — тогда в Латвии еще стояли наши войска. Даже для русского языка можно было оговорить какой–то статус. Но Борис Николаевич этого не сделал, а уж национал–радикалы потом лишь воспользовались его недальновидностью, поделив население на граждан и неграждан. Первый президент России — главный виновник того, что в центре Европы есть такое позорное явление как апартеид.
__________________________
© Севидова Наталья Александровна