Сумма таланта пропорциональна трудолюбию. Это в полной мере можно отнести к дуэту Елены и Марка Могилевских. Их выступления – это и полная самоотдача, и растворение в музыке, и радость от своего мастерства, и умение уводить слушателей в мир своего искусства. Но Лена и Марк – дуэт не только на сцене. Они – счастливый дуэт в жизни. Если на сцене солирует Марк, то в жизни неугомонный генератор идей, динамомашина семьи – Лена.
– Все мы разные, и это реальность. Это же относится и к музыкантам. У каждого свой путь, свое индивидуальное восприятие иощущение музыки. Перефразируя известное выражение, хочу спросить вас: с чего начинается музыка?
МАРК: Где-то я прочел, что матерям перед рождением ребенка очень полезно слушать музыку. Это благотворно влияет на созревающий плод и помогает формированию ребенка после рождения. Я не силен в физиологии и генетике, но, возможно, в моем случае подобное имело место. Моя мама, будучи врачом, получила музыкальное образование. Любила и помногу играла на фортепиано до моего рождения и в детские годы. Я очень рано научился распознавать ноты, чувствовать музыку. В 6 лет меня отвели в детскую музыкальную школу. С этого времени началось и продолжается всю мою жизнь познание мира музыки.
– Вы упомянули о фортепиано, но ведь вы скрипач?
– В школе мама действительно хотела записать меня в фортепианный класс. Меня, шестилетнего, спросили: «Кем ты хочешь быть?» Не знаю, что тогда повлияло на мое воображение, возможно, где-то увиденный инструмент, либо услышанные звуки, я ответил: «Скрипачом!» Это и определило мою жизнь. Моим скрипичным «отцом» стал мой педагог Семен Штейман. Восемь лет моей жизни, моего становления связаны с ним. Сдав экзамены, я поступил в консерваторию к профессору Адольфу Лещинскому. Что примечательно, он был педагогом и у моего первого учителя. Это оказалось очень важным, так как был общий почерк, подход к музыкальному образованию, стилю обучения. Поэтому я избежал того, что обычно происходит со школьниками, ставшими студентами. Меняются педагоги – и все надо начинать сначала. Адольф Лещинский, мой профессор, закончил Берлинскую консерваторию. Бежал из Германии с приходом к власти Гитлера. Не только фамилия, но и внешность выдавали его национальность.
ЛЕНА: Марк скромно сказал о поступлении в консерваторию. Обычно в консерваторию поступали после музыкального училища, а Марк окончил музыкальную восьмилетку и общеобразовательную школу. Но его педагог настолько блестяще его подготовил, что по результатам экзаменов он был среди лучших. Подобный прецедент был очень редким в истории консерватории.
МАРК: — В консерватории произошло еще одно событие, повлиявшее на всю мою жизнь. В первые же дни занятий я увидел молодую очаровательную девушку. Она оказалась студенткой фортепианного отделения очаровала многих студентов. Она покорила и меня. Я не сразу решился к ней подойти, но однажды, непринужденно, как и все, что делает в жизни Лена, она подошла ко мне и сказала: «Я Леночка, мы с вами будем вместе играть». Так в 1972 году родился наш счастливый дуэт. Страшно подумать, сколько лет мы играем вместе. В консерватории у меня было два преданных друга: мой педагог и Леночка.
– Марк, у вас дуэт и на сцене, и в жизни. А ведь семья — это не только любовь, но и обязанности. Не сложно ли совмещать семью, любовь и музыку? Ведь каждый компонент требует полной отдачи!
МАРК: Бесспорно, не просто, но одно помогает другому, любовь помогает семье, а вместе они помогают музыке. И вероятно, ценно то, что мы оба музыканты, и Лена как никто другой понимает меня. После окончания консерватории у нас родился Женя. Лена сказала: «Ты не должен сейчас стремиться зарабатывать. Ты должен продолжить музыкальное образование.
ЛЕНА: Марк поступил в консерваторию совсем юным и сразу же после окончания его забрали в армию. Я осталась одна с ребенком. Но я понимала, что бог не простит, если с его талантом он не будет продолжать занятия, и настояла на том, чтобы он после армии поступал в аспирантуру. А чтобы не отставать от него, готовилась тоже.
МАРК: Армия, к сожалению, в моей жизни, и думаю, что не только в моей, сыграла не самую лучшую роль. После консерватории, в самом плодотворном возрасте, когда все в твоих руках, ты попадаешь в полную изоляцию. Я уж не говорю об армейских трудностях. Ты лишаешься ежедневного общения с инструментов, остаешься вне привычного мира музыки. Я не люблю подчеркивать свою национальную принадлежность, жаловаться на притеснение, но, к сожалению, армия была тем местом, где я впервые остро ощутил себя изгоем.
Вначале повезло: меня направили в ансамбль Киевского округа, я был назначен концертмейстером в оркестр. На мое несчастье, иначе это не назовешь, ансамбль готовился к гастролям в Англию. Отбором участников занимался лично начальник Киевского округа. В списке фамилию «Могилевский» он пропустить не мог. И в течение 24 часов я стал связистом. О скрипке пришлось забыть. Поэтому после армии начинал все сначала. Восстанавливал технику, свои ощущения, восприятие инструмента, а через две недели я играл уже свой первый концерт.
Мы играли Баха. Дирижер – Джордания. Мой первый дирижер, прекрасный музыкант, ставший нашим близким другом. Сейчас он успешно работает в Америке, у него свой оркестр. Недавно он позвонил нам и пошутил: «Двадцать лет спустя».
– Итак, армия позади, вы успешно работаете. А как же с аспирантурой?
– Это произошло не сразу. Вначале – победы на нескольких республиканских, а затем и всесоюзных конкурсах. Благодаря этому меня приняли преподавателем в консерваторию. Ректор Георгий Борисович Аверьянов, настоящий музыкант, добился моего назначения в обкоме партии.
– В каких конкурсах вы участвовали?
– Я участвовал в очень престижном конкурсе в Риге. Он проводился каждые пять лет и служил отборочным для участия в конкурсе им.Чайковского.
ЛЕНА: — В Риге был очень сильный состав конкурсантов, в основном выпускников московских и ленинградских вузов и, признаться, мы мало надеялись на победу. Никому не известный выпускник Харьковской консерватории, без какой-либо поддержки. Но Марк настолько хорошо играл, что Леонид Борисович Коган, член жюри, сказал после второго тура: «Мне очень понравился этот мальчик, я хочу слышать его в третьем туре.» В результате первую премию не дали никому, вторую Марк разделил с Максимом Федотовым. Имя сегодня хорошо известное в музыкальном мире.
– Марк, скажите, пожалуйста, вы упомянули о конкурсах. В Советском Союзе им придавали особое значение. Ни один музыкант не мог ничего добиться, если он не побеждал. Но ведь эта система очень субъективна. Каково ваше отношение к этому?
– По моему мнению, эта система была уникальной. Для того, чтобы пройти в своей сольной программе на определенную высоту, нужно было пройти огромную пирамиду. Начиная с консерваторских конкурсов, городских, республиканских, до общесоюзных…
– Но, согласитесь, члены жюри — живые люди, со своими пристрастиями, своим уровнем восприятия, принадлежащие к разным школам. О какой объективности может идти речь? И молодой человек, возможно, талантливый музыкант, получив необъективную оценку, может сломаться.
– Да, все верно, но и это, если хотите, тоже серьезное испытание человеческих и бойцовских качеств. И объективно конкурсы показали, что в победители, в основном, выходили достойные. Конечно, ловкие люди, околомузыкальные, от которых зависела судьба конкурсантов, могли использовать это в своих целях. Но такова жизнь. И, несмотря на все это, мне конкурсы очень помогли.
В этот же период я стал готовиться к поступлению в аспирантуру. Для меня большим стимулом было то, что Лена в «ранге» моей жены и матери двух наших сыновей решила готовиться к поступлению вместе со мной. Можете представить нашу радость, когда и я, и Лена были приняты в Институт им.Гнесиных.
Это был прекрасный период нашей жизни. Московский музыкальный мир, прекрасный педагог, известный скрипач Григорий Жислин. Сейчас он преподаватель Королевского колледжа в Лондоне. Лауреат многих конкурсов, в том числе конкурса Паганини, где он занял первое место, а Владимир Спиваков получил вторую премию.
— Учеба, аспирантура — но в нашем бывшем отечестве это еще не гарантия признания. Как складывалась ваша дальнейшая музыантская карьера?
— К сожалению, после окончания аспирантуры подходил критический возраст для участия в международных конкурсах. Несмотря на победы в общесоюзных, на международные конкурсы меня не допускали. Наступает 1985 год. Все почувствовали: что-то меняется в мире. Эти изменения коснулись и меня.
Однажды раздался звонок. Звонили из Москвы, из конкурсного комитета, предложили принять участие в отборочном туре для конкурса Паганини. Конкурс Паганини рассчитан на участников более молодого поколения, а мне уже 30, но выбирать не приходится. Готовимся с Леной. Проходим отборочные туры. Включены в состав участников, но несмотря на «перестройку», в последнюю минуту сообщают: «Вы пропущены, а Лена ехать не сможет».
ЛЕНА: Бывший директор «Большого», а тогда — председатель жюри по отбору конкурсантов вызвал меня и сказал: «Девочка, из политических соображений вам нужно остаться». Конечно, очень обидно, но главное — отработана программа — и в последнюю минуту Марку нужно менять концертмейстера!
МАРК: — Состоялся мой первый выезд за границу. Я отыграл конкурс, получил свой приз. А на следующий день меня в самолет — и обратно. Страна нуждалась в местах, наградах, но ее совершенно не интересовали те, кто их получал.
Не успел я вздохнуть полной грудью — и тут же лишился воздуха. На время подготовки мне выделили коллекционную скрипку Гварнери. На ней я играл на концерте. Я был в отличной форме после окончания аспирантуры.
И как будто ничего не произошло. Возвращаюсь в Харьков, а на следующий день нужно выезжать с гастролями в клубы, дома культуры Украины. Можете представить мое состояние. Играл я тот же репертуар, что и на конкурсе, но уже не на скрипке Гварнери…
Было и приятное в этой поездке. «Правда» напечатала о победителях конкурса Паганини. Люди удивлялись: только что состоялся конкурс — и у них уже играет победитель! Просили автографы. Но это имело свое продолжение.
Через несколько недель раздался звонок из Ленинграда. Звонил народный артист РСФСР, Александр Дмитриев, главный дирижер Филармонического ленинградского оркестра. Того самого, который вблокадном Ленинграде исполнял Седьмую симфонию Шостаковича.
– Вы не хотите поиграть со мной?
Я, несколько растерявшись, задаю вопрос:
– Какой концерт?
Он отвечает:
— Я имею в виду не концерт, в качестве концертмейстера у меня в оркестре, сыграть «Реквием» Верди.
Я не нашел, что ответить. Придя в себя, только и спросил: «Когда?»
В библиотеке взял партитуру «Реквиема». Потрясающая музыка! По партитуре и подготовил все, что мог, самостоятельно.
Признаться, когда я переступил порог Ленинградской филармонии, я почувствовал страх. Зал Большого Дворянского собрания. Белая колоннада. Кого только не слышали стены этого зала! И в этом зале, посреди сцены — мое место.
Сто человек оркестрантов. Огромный хор. И я, никому не известный музыкант, ни с кем, кроме дирижера, не знакомый.
А через две недели новое испытание. Концерт Моцарта с оркестром. Исполнитель виден, как на ладони, музыка Моцарта — лакмусовая бумага. Ты проявляешься не только как музыкант, но и как человек. Ведь не зря Моцарт включен почти во все конкурсные программы. И если раньше в конкурсах я играл только первую часть, то сейчас за две недели нужно было разучить вторую и третью и, естественно, на-память. Так состоялся мой первый ленинградский экзамен.
— Можно считать Ленинград началом вашего движения в Мельбурн?
ЛЕНА: Я всегда говорила, что Ленинград — это самая тяжелая для нас эмиграция. Город особый, со своими традициями, с очень высокими требованиями к твоему мастерству. Мы еще никому не известные музыканты. У нас уже двое детей, без квартиры. Ленинград многому научил, здесь мы прошли школу жизни.
— Но Ленинград был связан не только с трудностями. Ведь здесь возникли и существовали замечательные традиции. В Ленинграде работали гениальные музыканты.
МАРК: С одним из них и свела нас судьба. Хочу рассказать о выдающемся дирижере нашего времени Юрии Темирканове. Как-то я стою в коридоре перед выступлением. Предстоит играть сложный концерт Брамса. Я внутренне к этому готовлюсь. Вдруг слышу знакомый бас Темирканова: «Хорошо играете! Завтра зайдите к моему директору — поедем на гастроли вместе». И буквально через несколько дней гастрольная поездка в Грецию, Финляндию, Германию, Турцию. Уже в поездке Темирканов заговорил о переходе в его оркестр. Что такое оркестр Темирканова, думаю, не нужно объяснять. Он принял его после смерти не менее великого дирижера Мравинского.
В первый же день работы, собрав коллектив, он заявил: «Я не потерплю двух вещей в оркестре: антисемитизма и алкоголизма». Соблазн приглашения для меня был очень велик, но я отказался. В Ленинград меня пригласил Дмитриев, прекрасный дирижер и человек. Ему я многим был обязан. Я не мог допустить предательства. Об этом я честно сказал Темирканову. Юрий Темирканов княжеского рода не только по крови, по характеру, но и в мире музыки. Ослушаться его было невозможно.
Но человек предполагает, а бог располагает. Развязка этой истории была такова. В этот же период я получаю приглашение на участие в конкурсе для работы в симфоническом оркестре в г.Порто в Португалии — и побеждаю. Год продолжалось оформление документов в России, тем не менее, меня ждали. И наконец-то мы выезжаем.
ЛЕНА: Выезжаем не на гастроли, не в качестве подневольных, а свободными людьми. Естественные сложности. Новая страна, язык, незнакомое общество, обучение сыновей.
МАРК: А с Темиркановым история имела продолжение. Много лет спустя, уже здесь, в Мельбурне, я узнаю: приезжает Темирканов. Признаюсь, очень волновался в ожидании встречи. И вот — первая репетиция. Как всегда, маэстро взлетает на дирижерский подиум, взмах руки. Через какое-то мгновение, он опустил голову и увидел меня. Я вижу, как правая рука продолжает автоматически руководить оркестром, а он весь — немой вопрос. В перерыве, не останавливаясь, как будто мы в Ленинградской филармонии, он бросил: «В кабинет!»
Мы оба отдались нашим чувствам. Мы обнялись, вспомнили Ленинград, общих знакомых. А в заключение он сказал: «Я, конечно, помню, как ты сбежал от меня», и, помолчав, добавил: «И правильно сделал!» Приезд Юрия Темирканова был праздником и для меня, и для всего оркестра, для всех, кто общался с этим замечательным дирижером. Начиная с 2000 года, Юрий Темирканов будет возглавлять симфонический оркестр в г. Балтиморе.
— Насколько мне известно, после португальского периода в вашей жизни был еще и французский?
МАРК: Работая с португальским оркестром, мы выехали на гастроли во Францию. Здесь неожиданно я получаю приглашение от оркестра «Солисты Москвы». Оркестр, который возглавлял Юрий Башмет, по контракту Французского радио и телевидения, располагался в Монпелье. Этот городок — райский уголок на берегу Средиземного моря, по соседству с Каннами. Здесь произошло несколько примечательных событий. Во время одного из наших сольных концертов с Леной мы исполняли сонату Шостаковича. В зале присутствовала вдова маэстро. После концерта мы познакомились, это было очень трогательно.
В тот же период произошла еще одна встреча. С сольными концертами оркестра г. Монпелье выступил Мстислав Ростропович. Я играл в качестве концертмейстера. Не буду рассказывать о таланте музыканта, но мне пришлось с ним много общаться и узнать его как человека. Перед отъездом он вручил мне рекомендательное письмо на фирменном бланке Национального Симфонического оркестра Соединенных Штатов Америки им. Кеннеди со своей подписью. Сегодня это одна из реликвий моей семьи.
— Почему же, находясь в Мекке искусств, на столь престижной позиции, вы покинули Францию?
ЛЕНА: И во Франции мы оставались эмигрантами. Более того, наш сын, закончив университет в г.Монпелье, оставаться в стране по законам не мог. Ему даже не могли предоставить вид на жительство. А в Ленинграде, после нашего отъезда в течение пяти лет на квартиру приходили представители военкомата. У Жени наступил призывной возраст, и несмотря на то, что было официально известно о нашем отъезде, пять лет продолжались поиски «дезертира». А ведь мы оставались российскими гражданами и были так напуганы советской системой, что я боялась: однажды раздастся звонок и представитель российского посольства потребует от Жени выполнения воинского долга. Война в Чечне была в самом разгаре. Возникла главная проблема нашей жизни. Нужно было решать судьбу детей.
— И тогда вы выбрали Австралию?
МАРК: Живя в Португалии и Франции, мы поняли, что где бы ты ни жил в Европе, ты будешь эмигрантом. Заканчивается работа или контракт — и ты уже должен покинуть страну. О положении детей Лена уже говорила.
Во время отпуска я побывал в гостях у брата в Мельбурне и даже получил приглашение от симфонического оркестра Аделаиды. Успел поработать там несколько недель. И, главное, здесь никто не чувствует себя эмигрантом.
ЛЕНА: Все взвесив, мы решили подать документы на эмиграцию в Австралию. Марк представил наши резюме, рекомендации — и получил разрешение на въезд в страну по категории «выдающиеся таланты».
— Давайте немного поговорим о ваших музыкальных пристрастиях. Ваше становление проходило в Ленинграде, родине замечательного композитора Дмитрия Шостаковича. Мне кажется, вы не могли пройти мимо его музыки. Встречались ли вы с маэстро?
МАРК: Действительно, в Ленинграде особенно можно понять величие Дмитрия Шостаковича. Мы с Леной очень любим романтиков: Бетховен, Чайковский, Брамс. Но музыка Шостаковича для меня была особой. Возможно, это прозвучит несколько возвышенно, но я не просто люблю, я обожаю его музыку. Никто другой в музыке не сказал о времени, о себе, о том, что нами пережито, лучше, чем Дмитрий Шостакович. Мне посчастливилось играть симфонию Шостаковича, когда маэстро сидел в зале. Я постеснялся к нему подойти, о чем жалею до сих пор.
Художественный руководитель Ленинградской Филармонии был личным другом композитора. Он написал о нем книгу. Много рассказывал о великом музыканте. Кстати, из его уст я впервые услышал рассказ о том, что знаменитая Седьмая симфония была создана еще до войны, в 1939 году — сразу же после событий 37-38гг. И становится понятным, какой фашизм имел в виду маэстро.
— Мне приходилось об этом читать, о противоречивых чувствах композитора к Родине и к Советской власти. Этот факт только подтверждает, какие страдания испытывал мастер, какая музыка рождалась в результате этих сомнений. Но если говорить о композиторах, то сочиняя произведение, он находится в одном русле, даже если его терзают противоречия, он, тем не менее, передает свою суть. Другое дело — исполнитель. Он передает и свое ощущение. Например, Бах Глен Гулда и Бах Фейнберга – совершенно разные Бахи, полные антиподы, но оба «в цвете», не черно-белые, а именно «в цвете».
МАРК: Это очень интересно. У меня такое ощущение, что гениальная музыка не теряется, даже если ее по-разному исполняют. Естественно, когда исполняют большие мастера. Что касается Баха. В XX веке, особенно в начале, Баха почти не играли. Считалось, что это музыка не для концертных залов. Давид Ойстрах никогда не играл Баха на публике и практически не осталось ни одной записи. В 60-е годы началось новое рождение Баха. Но играли его романтично, так, как было принято играть в эти годы в русской школе, с «большим звуком». А уже в 80-е годы началось возвращение к его первоначальному звучанию. Вплоть до того, что начали использовать старинные инструменты.
– Наблюдая вас на сцене, в общественных местах, находясь в вашем доме, я бы назвал вас «святое семейство». Понятно, что семья — не только праздники. Что вы думаете об этом?
– Секрет наших взаимоотношений, кроме взаимопонимания, кроется в том, что мы не можем строго разделить, разграничить: где кончается дом и начинается работа. Вся наша творческая кухня рождается, обсуждается и готовится в этих самых стенах.
– Подведем итог вашему содружеству, вашему приезду в Австралию.
– Вероятно, справедливо ваше замечание — мы действительно счастливое семейство, у нас прекрасные отношения и с Леной, и с детьми. В Австралии свершилось всё, как мы задумали. Я работаю в симфоническом оркестре г. Мельбурна вторым концертмейстером, преподаю в университетах — Мельбурнском и Монаш. Мы полноправные граждане своей страны, нас окружают друзья. Достаточно работы и у Лены.
ЛЕНА: Мне приходится играть иногда даже слишком много. Сольные концерты с Марком, преподаю в College of the Art и, кроме всего, играю со всеми учениками Марка. Так что жаловаться не приходится.
– Есть ли у вас околомузыкальные дела?
– Мне, как женщине, естественно, приходится вести хозяйство. И конечно, для меня, для Марка главное в нашей семье — наши сыновья. Их становление, воспитание, образование. Если учесть, что после Португалии мы попали во Францию, где наш старший сын поступил в университет в Монпелье и закончил его — можете себе представить, как нелегко все это было. Кстати, университет в Монпелье заканчивал и Нострадамус…
– Не возник ли у вашего сына дар предвидения ?
– Не знаю в отношении предвидения, но он прекрасно закончил университет. Приехав в Австралию, выиграл по конкурсу стипендию Australian Postgraduate Award и сейчас заканчивает докторскую дипломную работу. Очень любит поэзию, сам пишет стихи. Младший сын еще школьник. Его увлечение, как у многих сегодняшних детей, компьютер. Во Франции его преподавателем была мадам Мусина-Пушкина. Она очень удивлялась: «Вы же из России, ведь русские дворяне говорили по-французски блестяще, почему же ваш сын не знает французского языка?»
– На вечере в «Музе» вы выступали втроем. Вы музицировали, а Женя читал стихи. Вопрос к Жене. Уже много лет, как ты из России. Здесь англоязычная среда, а стихи ты пишешь на русском языке. Почему?
ЖЕНЯ: За время переездов изучил португальский, естественно, французский, а теперь и английский. Я пробовал писать и на французском, и на английском, но писать стихи следует душой, а душой я чувствую только русский язык, на других я могу только рифмовать.
– Почитай, пожалуйста, что-нибудь.
– Как хочется неторопливо жить,
Но все же быть усыновленным веком
И каждою секундой дорожить,
Как счастьем быть рожденным человеком.
Возможностью смеяться и любить,
Дареной вереницей ощущений
Особую среди других творений
В себе самом вселенную творить
Вначале было слово. А потом,
Как каменщик проворным мастерком
Сложил им в мироздание понятья
Любой из нас, и до прихода тьмы
Одним трудом объединены мы
Мыслители, создатели и братья!
Стихотворение молодого поэта дополняет семейный портрет Могилевских.
_____________________
© Буркун Илья Яковлевич