Как-то вечером, после работы, собрались несколько фотокорреспондентов в отделе иллюстраций еженедельника «Собеседник», чтобы продолжить творческую дискуссию о роли фотографии в современных СМИ. Конец восьмидесятых. С напитками, сопутствующими подобным дискуссиям, – катастрофическая напряженка. Но «у нас с собой было». Я прилетел в Москву из четырежды орденоносной солнечной Киргизии с фирменным коньяком «Манас». Валерий Арутюнов, заведующий отделом иллюстраций «Собеседника», ожидал встречи с коллегами тоже не с пустыми руками. Сидим, дискутируем. Через какое-то время в дверь постучали. Валерий Сергеевич посмотрел на Юру Козырева, работавшего в те годы в «Собеседнике», кивнул головой в сторону двери:
– Открой, это дедушка пришел.
В кабинет вошел пожилой мужчина с приветливым лицом и большой спортивной сумкой. Поздоровался со всеми и присел на свободный стул рядом со мной. Мое мнение по теме дискуссии особо никого не интересовало, «дедушка» тоже сидел молча, прислушиваясь к ораторам с едва заметной улыбкой. После нескольких тостов он обратился к Арутюнову, кивая головой в мою сторону:
– Валера, ты бы познакомил нас с этим молодым человеком, кажется, мы впервые видимся.
– Виноват! Да и вы, собственно говоря, не англичане, могли бы без церемоний. Впрочем, если так угодно… Это Леша Колосов, работает в республиканской газете в Киргизии, а это – дедушка Халдей, Евгений Ананьевич. Он тебе сам о себе расскажет, если понадобится.
До меня не сразу дошло, с кем рядом я оказался в московской компании! Когда дошло, попытался замять неловкость еще более неловкими извинениями. Евгений Ананьевич прервал мои муки изумительно:
– Молодой человек, я ведь вас тоже не сразу узнал! А вот если поможете отыскать одного моего героя, которого я снимал в Вене в апреле сорок пятого, мы подружимся. Вы когда возвращаетесь домой?
– Самолет завтра после обеда.
– А сюда не зайдете перед самолетом? Я бы вам координаты его передал. Помню только, что призывался он в сорок втором году из Токмакского района. Подробные данные у меня дома есть, да и снимок его напечатаю.
– Обязательно зайду. А снимок мы опубликуем в газете – наверняка найдутся люди, кто его знал или знает. Может, он и сам еще жив и здоров…
Расстались около полуночи. Дедушке вызвали дежурную редакционную машину, а мы с Валерой Арутюновым успели на метро. Я поинтересовался, сколько же лет Халдею? Оказалось, что он «ровесник революции». И что, спрашиваю, сейчас этот старик приедет домой и начнет печатать снимки? Будь уверен, отвечает Валера, напечатает. А в девять утра конверт для тебя будет лежать на столе у милиционера, что на входе в редакцию сидит. И еще Валера многообещающе добавил о том, что когда я дедушку узнаю получше, поводов удивляться и восхищаться у меня будет значительно больше.
В десять утра мы вновь в «Собеседнике». У Арутюнова пропуск не спрашивают, разумеется, а когда я предъявил свое удостоверение, милиционер протянул мне конверт:
– Это вам. Евгений Ананьевич Халдей просил передать.
По возвращении во Фрунзе рассказываю московскую историю главному редактору, опуская некоторые подробности. Засылаем снимок воина-киргиза в номер с просьбой откликнуться всех, кто хоть что-то о нем знает. Проходит месяц – ни звонка, ни письма в ответ на публикацию. Повторяем публикацию, а для подстраховки я пытаюсь найти следы героя снимка через республиканский архив, военкомат Токмакского района, республиканский военкомат.
Когда надежды были утрачены едва ли не на все сто, в моем кабинете раздался телефонный звонок. Девушка с сильным акцентом стала мне объяснять, что звонит она по поводу фронтовой фотографии, которую мы опубликовали, что нашу газету они не выписывают, а им этот номер принес какой-то родственник, но он и сам фотографию не видел в газете, а просто что-то в ней было завернуто для ее больного отца, а сам отец узнал себя на старом снимке и собрался идти в редакцию, но ему никак нельзя, потому что он недавно инфаркт перенес, но он уже одевается и ничем его не остановить, кроме моего обещания самому приехать к ним домой…
Я через хрипы в трубке пытаюсь уточнить место жительства девушки и ее отца, предполагая по жуткому качеству связи, что это где-нибудь в далеком горном ауле, но через минуту, не веря собственным ушам, узнаю, что живут они в самом центре Фрунзе. Еще через час мы разговариваем с почтенным аксакалом.
Пьем чай с лимоном и облепиховым вареньем. Я в десятый раз рассказываю ему историю моего знакомства с Евгением Халдеем, он в десятый раз объясняет мне, как он попал в объектив к военному фотокорреспонденту, охраняя трофейную технику на окраине Вены. Помнит, как был одет Халдей, на какой машине и с кем он приехал, о чем они разговаривали. Плавно переходим к послевоенной жизни Токтомуша – так зовут нашего героя.
Через неделю в «Комсомольце Киргизии» вышел мой очерк о рядовом войны Токтомуше. Под заголовком были заверстаны две фотографии – фронтовая и современная. Несколько экземпляров газеты я отправил в Москву Евгению Ананьевичу. А еще через неделю, во время редакционной планерки, в кабинет главного редактора вошла разносчица телеграмм. Под роспись она вручила Алле Николаевне Бородкиной (нашему главному редактору) правительственную телеграмму. Из текста следовало, что наш невероятно творческий коллектив сделал удивительно полезное дело, оказав помощь в розыске героя Великой Отечественной войны фронтовому фотокорреспонденту Евгению Халдею, который искренне всем нам благодарен, желает самых высоких творческих достижений, крепкого здоровья всем нам и процветания нашему замечательному еженедельнику. Алла Николаевна сначала пробежала по тексту телеграммы глазами, которые сразу же повлажнели, потом, когда почтальонка вышла, она дрогнувшим голосом зачитала телеграмму вслух. По тому, как она после этого посмотрела на меня, я понял, что если и не все, то большая часть моих грехов с меня списана…
Апрель девяносто пятого года. На планерке в вологодской областной газете «Русский Север», где я работал в то время ответственным секретарем, мы ломаем голову над тем, как бы нам почеловечнее отметить славную годовщину – 50-летие Великой Победы. Есть уже в редакционном портфеле несколько очерков о вологжанах – участниках Великой Отечественной войны, о тружениках тыла, о детях войны. Но мы-то знаем, что аналогичные материалы есть и у наших конкурентов из «Красного Севера» – бывшей партийной газеты, которую мы обошли по тиражу буквально за два-три года. Нужна изюминка. Вспоминаю о фронтовых фотографиях Евгения Халдея. Цепенея от стыда (до этого около полутора лет мы не виделись, даже когда я в Москву приезжал на несколько дней), набираю его домашний номер, здороваюсь, извиняюсь, намекаю на необходимость встречи.
– Вам дедушка Халдей только и бывает нужен ко Дню Победы, мать вашу перетак! А чтобы просто к нему в гости заехать да по рюмочке пропустить с одиноким стариком – вас не дождешься, трам-тарарам! Вы же все такие занятые теперь стали, у вас у каждого теперь свой бизнес, тудыть его через коромысло! Когда приедешь, Алешка?
– Во вторник.
– Жду.
В воскресенье съездили на рыбалку на Ферапонтовские монастырские озера, наловили приличных щук на жерлицы, многие из них – с икрой. До московского поезда успел икру засолить – получилась литровая банка. Все легче будет оправдываться за долгое отсутствие. Еще прихватил с собой литровый деревянный бочоночек вологодского масла. С одной стороны – похоже на откуп, а с другой – ну не ехать же к дедушке Халдею совсем без закуски! Он же один живет, мало ли какая там у него ситуация в холодильнике?..
С поезда заехал за Валерой Арутюновым, который в то время работал в журнале «Родина». Из редакции позвонили дедушке, сказали, что выдвигаемся.
Гостинцы на стол! Дедушка ворчит потихоньку, обильно пересыпая упреки органичными оборотами ненормативной лексики.
– Кто тебе щук наловил, признавайся!
– Сам ловил.
– Одобряю!
Посидели. Отмяк дедушка маленько. Ворчать перестал. Через пару часов Валера домой засобирался, а я еще к серьезному разговору и не приступал. Мягким голосом, не терпящим возражений, Евгений Ананьевич предложил мне остаться ночевать у него.
– Ты же, надеюсь, не сегодня собрался в Вологду возвращаться?
– Послезавтра.
– Вот и поживи у меня. А дела твои все сделаем. Не спеши только. Ко мне сейчас каждый день делегации приезжают. Посмотришь, прав ли я, когда говорю вам, что я вам только ко Дню Победы и нужен. Завтра с утра американец приедет, директор Национального музея фотографии. После обеда голландцы обещали заглянуть. Все про дедушку вспомнили… А ты-то что от меня хочешь?
– Если можно, дайте нам несколько фронтовых снимков. Окончание войны, последние бои, Знамя Победы над Рейхстагом, Потсдамская конференция, Нюрнбергский процесс, парад Победы…
– Всего-то ничего… Сделаем.
Сидим в большой комнате двухкомнатной квартиры. Вдоль длинной стены – увеличитель, кюветы с растворами. Все остальное пространство занимают диван, маленький столик, на котором постоянно обновляются напитки и закуски, а самое главное – шкафы с ящиками, в которых весь дедушкин архив, вся его уникальнейшая и бесценная фототека.
– Есть у меня снимок нациста, который покончил с собой за несколько минут до того, как наши войска в Вену вошли. В самом центре города, на скамеечке в городском саду так он и остался сидеть с пистолетом в руке. Открой шестой ящик. Ищи справа.
И называет пятизначное число, которым помечен конверт с негативом нациста. Уже не первый год знаю Халдея, убедился в его феноменальной памяти, хранящей надежнее любого современного компьютера все фамилии, адреса, названия городов и населенных пунктов, в которых довелось ему побывать, а все равно действо похоже на сеанс телепатии. Отобрали нужные негативы.
– Ну, что сидишь, иди в холодильник, принеси чего-нибудь. В кои-то веки раз остался у меня, что, так и будем сидеть?
Сходил «в холодильник», захватил икорки щучьей, несколько кусочков жареной щуки, хлеба. С кухни, как я понял, мы переместились на посиделки в мастерскую. Дедушка рассказывает, как в конце апреля прилетел он из-под Берлина в Москву. Сдал снимки в редакцию «Правды», обновил запасы пленки, договорился с военными о времени вылета в Берлин. А покоя не дает ему самый главный момент, которым, он уверен, будет увенчано окончание войны – водружение Красного знамени над Рейхстагом. Ему обязательно надо быть там. Живым и здоровым. И желательно… со своим Знаменем. Война есть война, думал дедушка. Политруки работают, конечно, но кто знает, когда поступит главная команда, будет ли у них под руками красное полотнище, будет ли у него, отснявшего всю войну, возможность оказаться рядом с теми, кто будет водружать его над Рейхстагом?
Одним словом, присмотрел дедушка в красном уголке редакции красную скатерку на столе президиума. Свернул ее потихоньку, обмотал вокруг себя и пошел с миром к старому еврею-портному, который жил неподалеку от редакции. Тот ему за вечер сшил знамя. И уже не скатертью, а знаменем обмотался дедушка и поехал себе на военный аэродром.
Мы теперь знаем, что знамен над Рейхстагом было водружено несколько. На разных уровнях, над разными куполами. Одно из них – то, которое привез из редакции газеты «Правда» фронтовой фотокорреспондент Евгений Халдей. Главными знаменосцами Победы были назначены Егоров и Кантария. Евгений Ананьевич снял «своего» политрука, который тоже вошел в историю Великой Отечественной войны.
Снимок Халдея «Знамя Победы над Рейхстагом» в мае 1995 года был помещен в Белом Доме США, о чем между директором Национального музея фотографии США и Евгением Халдеем был заключен договор. В тексте так и было написано: «Не возражаю против размещения снимка “Знамя Победы над Рейхстагом” в Белом Доме США». Директор американского музея, когда при мне на следующее утро подписывал бумаги, рассказывал, что двумя днями раньше, после предыдущего визита к Евгению Ананьевичу, он не сразу понял, как добрался до гостиницы. Спал почему-то не на кровати, а на полу, почти до самого утра. Но теперь, с робкой надеждой в голосе спросил он, кажется, он имеет право сказать, что русскую водку пить научился. На что дедушка справедливо заметил: «Не научился еще, но шанс у тебя есть, если твоему рассказу верить…»
Не успел американец уйти, как голландцы в дверь позвонили. Принесли несколько упаковок пива, виски. Тоже шумно вспоминали свой предыдущий визит к Халдею. Ушли через час с фотографиями.
– Ну, что сидишь, Алешка, иди в холодильник!
Через несколько часов, после нескольких походов «в холодильник», я как-то незаметно для себя прикорнул на диванчике, сомлев на полуслове. Открываю глаза через пару часов, а в комнате фонари зеленые горят, дедушка над увеличителем склонился, печатает. Услышал, что я проснулся, обернулся ко мне:
– Никак я вас, молодых, не пойму. Говорили мы с тобой, а ты вдруг что-то притомился. Ну, проснулся, отдохнул? Так иди в холодильник, а то уедешь, а мы так по-человечески и не посидим из-за этих делегаций…
Все необходимые снимки были отпечатаны и промывались в большой ванночке в проточной воде. У нас было время для того, чтобы посидеть «по-человечески».
Потом мы вместе глянцевали снимки, потом выпили «на посошок». А когда я спросил, на какой адрес или счет на сберкнижке выслать гонорар, дедушка стал сопротивляться: «Да вы и так на меня с Валериком много потратились, какой гонорар, что ты!»
В «Русском Севере» вплоть до Дня Победы было три публикации. Таких снимков, уверен, к тому празднику не имела ни одна редакция не только в Вологде, кроме нашей.
Не стало Евгения Ананьевича в1998 году. Работал я тогда в Киеве, в «Комсомолке». Местные газеты о смерти знаменитого фоторепортера ничего не сообщили, а телевизора у меня не было. Узнал о смерти Халдея, когда позвонил в Вологду. После этого связался c Валерой Арутюновым, который и рассказал мне некоторые подробности. Свой уникальный архив, за который иностранцы предлагали дедушке огромные деньги, он так никому и не продал, справедливо считая, что он принадлежит России. Кому он достался? Скорее всего, дочери и сыну Халдея, которые жили тогда в Москве, не сильно балуя отца своими визитами. А у меня хранятся несколько снимков, отпечатанных Мастером в апреле 1995 года. И светлая память о великом профессионале и человеке, которого переполняли доброта и одиночество…
____________________________
© Колосов Алексей Алексеевич