Тех читателей, кому незнакомо имя, вынесенное в заголовок, отсылаю к своей давней, ныне обновленной (№8 (281) от 10.07.2014) статье: Для остальных настоящая публикация, приуроченная к 70-летию со дня смерти Ф. Ф. Зелинского, станет развернутым дополнением к указанной публикации.
В «Автобиографии» 1924 года Ф. Ф. Зелинский разделил свою жизнь на несколько периодов: польский (младенчество и детство) – от рождения до смерти отца (1859–1873); немецкий, включающий обучение в петербургской школе Св. Анны, а затем в русской семинарии при Лейпцигском университете, путешествия по Европе и первые годы работы в Императорском Санкт-Петербургском университете (1873–1895); русский, который можно назвать самым плодотворным в его жизни, завершившийся в начале 1922 года окончательным переездом в Польшу. Однако исходным пунктом второго польского периода сам Зелинский считал 1920 год. Этот период продлился до катастрофы, случившейся в сентябре 1939 года, когда независимая Польша была разделена между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом, а 80-летний профессор остался без жилья и почти без средств к существованию. Вскоре начался последний период его жизни, который естественно назвать вторым немецким, и по поводу этого периода следует сказать несколько предварительных слов. Весь он прошел в живописной баварской деревушке Шондорф, расположенной на берегу озера Аммерзее, примерно в часе езды автомобилем от Мюнхена.
Впервые Ф. Ф. Зелинский побывал здесь летом 1924 года, когда, будучи уже профессором Варшавского университета, гостил вместе с дочерью Вероникой (1892-1942) у поселившегося здесь после бегства из Совдепии (так именовал профессор покинутую Россию) старшего сына Феликса (1886-1970). Отсюда отец сообщал 10 июля младшей дочери Ариадне (1919-2012) в Полоцк: «Дорогая моя Адочка, поселился я в деревне вблизи Мюнхена, на берегу большого, чистого, прекрасного озера, питаемого альпийскими ручьями. Пахнет липами, цветами и скошенной травой…» Именно здесь он продиктовал Веронике упомянутую выше Автобиографию, датированную 8 августа. Впоследствии Фаддей Францевич бывал здесь почти каждое лето; ему нравилась и природа этой местности, и живущие здесь люди. И здесь же нашел он последний приют, когда, утратив кров в захваченной гитлеровцами Варшаве, получил от оккупационных властей разрешение приехать к сыну. Вместе с Вероникой Зелинский 12 ноября 1939 года прибыл туда, где судьбой ему предназначено было завершить свои земные дни 8 мая 1944 года.
Удивительно, но этот поступок некоторые, как в послевоенной Польше, так и в новой России, ставили в укор престарелому ученому, пытаясь упрекнуть его чуть ли не в симпатиях к нацизму. Между тем свое отношение к этому бесчеловечному режиму (как, впрочем, и к «совдеповскому») Зелинский четко определил еще в 1933 году, когда написал своему ученику и другу, выдающемуся историку Михаилу Ростовцеву (1870-1952): «…общее желание, которое разделяю и я, да, надеюсь, и ты, то, чтобы оба противника свернули себе шею». А вот более позднее свидетельство, также почти что из первых рук: «…папа, живя у нас, – сообщал Феликс в письме Ариадне уже в 60-е годы, – не делал разницы между нацистами, ненависть к которым я вполне с ним разделял, и немецким народом. А разница была коренная. И именно со стороны здешнего народа папа встретил столько уважения, любви и услужливости, что неприязнь его была крайне несправедлива».
Какие уж тут симпатии к нацистам! Впору упрекнуть несчастного старика в несправедливости другого рода. Но не станем этого делать. Бывают в жизни ситуации, когда любые идеологемы отступают в тень перед глубинными жизненными связями: отец и сын. Когда-то, в 1919-м, «когда мы, – продолжал Феликс, – насильно были лишены нашей квартиры, и я, бесприютный, ринулся к нему, прося убежища, он обнял меня, сказав: ты первый, назвавший меня отцом». Двадцать лет спустя бездомный отец нашел последнее пристанище у своего первенца. Нужно ли это как-то объяснять?..
Для Феликса Шондорф стал по сути второй родиной, где он в течение полувека проработал учителем химии и биологии в здешней гимназии (лицее). Гимназии не заурядной, а элитной, известной далеко за пределами своего местонахождения. Она существует и по сей день, отметив в 2005 году столетие со дня основания, и носит обиходное название «Ландхайм». (Подробные сведения о современном Ландхайме можно найти в Интернете). Это интернат с полным пансионом (некий аналог российских так называемых «лесных школ»), которым к моменту прибытия туда Фаддея Францевича с Вероникой руководил директор Эрнест Райзингер (1884-1952). Под его руководством гимназия даже в годы войны оставалась островком гуманистической культуры, духовно противостоящим нацистскому режиму. Там престарелого ученого, которого многие обитатели Шондорфа хорошо знали не только как частого гостя, но и как члена Баварской Академии наук, встретил теплый и участливый прием. Первоначально его поселили вместе с дочерью в особняке «Элизабет» на территории, непосредственно примыкающей к Ландхайму. Однако примерно через год нацистские власти сочли неуместным пребывание рядом с юными питомцами элитного учебного заведения «какого-то там поляка». После этого бездомных беженцев приютила в дворовом флигеле хозяйка деревенской прачечной фрау Портенгаузер…
* * *
Мне удалось попасть в Шондорф бабьим летом 2010 года. (Почему пишу об этом только сейчас, без малого 4 года спустя, не спрашивайте – вразумительного ответа у меня нет. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.)
В первый день моим спутником и проводником был давний товарищ и коллега, живущий с некоторых пор в Мюнхене, – хорошо известный читателям РЕЛГИ Александр Хавчин.
Вот он, на берегу Аммерзее:
Благодаря его неоценимой помощи мы отыскали мемориал Зелинского:
Об этом мемориале следует сказать подробнее: он достаточно необычен.
Расположен неподалёку от берега озера, рядом с упомянутым выше Ландхаймом, на живописной зеленой лужайке, получившей уже в совсем недавние времена название «Зелински-плац». На столбиках из нержавеющей стали установлены два бронзовых слегка выпуклых круглых щита диаметром около метра каждый. Их можно вращать, чтобы удобней было прочитать отчеканенные там надписи. Надписи сделаны на латыни, польском и немецком языках:
«Tadeusz Zielinski, 1859-1944. Civis Poloniae et Europae. Wybitny znawca swiata antychnego umarl w Schondorf. Grosser Kenner der Welt der Antike. Gestorben in Schondorf. Non omnis moriar».
Перевод, думаю, не требуется. Разве что напомню тем, кто, может быть, подзабыл последнюю фразу – строка Горация, у Пушкина звучащая как «Нет, весь я не умру». В центре круга – изображение герба Польши.
На другом щите перечень городов, значимых в биографии Зелинского, и имена классиков античности, чье творчество было предметом его научных и литературных занятий (воспроизвожу по-русски): Санкт-Петербург. Лейпциг. Мюнхен. Вена. Рим. Афины. Дерпт (нынешний Тарту. – О. Л.). Дельфы. Варшава. Эсхил. Аристофан. Еврипид. Софокл. Вергилий. Гораций. Цицерон. В центре – герб Шондорфа.
Два щита, похожие на древнегреческие диски, символизируют «колесо истории» и подчеркивают – в соответствии с кругом идей Зелинского — неразрывную связь античности с современностью, истории с нашим сегодняшним днем.
Мемориальный комплекс был создан местным художником и преподавателем рисования в Ландхайме Вальтером Майером. Щиты из бронзы изготовил по его проекту Марек Модерау из Варшавы. Таким образом, мемориал представляет собой дань памяти великого ученого и мыслителя со стороны Германии и Польши. Открытие мемориала состоялось 7 июня 1997 года.
Теперь вернемся к моим личным впечатлениям. Все они так или иначе омрачены были полным незнанием немецкого языка. Спасибо соотечественникам, которые пришли на помощь. Расставшись с Александром Хавчиным (пользуясь случаем, шлю ему свою признательность и дружеский привет!), я в тот же день стал подопечным земляков-литераторов из Мюнхена Ларисы Щиголь и Владимира Шубина, любезно согласившихся мне помочь. На фото ниже мы видим их во дворе Ландхайма. Нас троих любезно приняла супружеская чета преподавателей, которые были соседями Феликса Зелинского. Если я правильно расшифровал свои записи, их фамилия Гернхардт.
Затем они показывают мне портрет Феликса, хранящийся в лицейском музее:
К сожалению для меня любезные хозяева не имели возможности помочь мне в дальнейших моих разысканиях: они отправлялись в отпуск. А моим добровольным помощникам нужно было возвращаться в Мюнхен. Так что на следующий день я остался один-одинешенек.
И тут произошло настоящее чудо!..
Но об этом лучше расскажут выдержки из моего письма упомянутому Александру Хавчину, посланного уже из Ростова.
…Итак, на следующее утро туманное, заметь, я намереваюсь посетить кладбище и найти дедову могилу, полагая это заключительным этапом своей программы. И – неведомо почему – тяну время. Ищу магазинчик какой-нибудь, где бы потом кой-чего съестного купить и т. п. В общем, до кладбища добредаю часам к одиннадцати. Красота неописанная – и туманец мал-помалу рассеивается, а солнышко набирает силу.
Могилу сразу не нашел, хоть мне и объяснили накануне, и схемку начертили.
Обращаюсь к какой-то служительнице. Она показала, а потом видит, что я ни в зуб ногой, чуть ли не за ручку взяла и привела куда нужно.
А там, у соседней могилы, досадная помеха: какая-то группа человек 8-9, и проход мне загородили. И тут, вижу, они как раз к искомой мною могиле подходят, окружили ее, и видная дама что-то остальным объясняет.
Ага, думаю, значит, экскурсии сюда водят, к местной достопримечательности, а это, стало быть, экскурсоводка. Тут они стали полукругом, дама веночек возложила, спели вполголоса какую-то молитву… Ну, я собираюсь с духом и ближайшему мужичку говорю как бы по-ихнему: простите, дескать, что по-немецки не умею, но в этой могиле мой гроссфатер лежит; тот кивнул, о чем-то с экскурсоводкой пошушукался; она ко мне по-русски… Тут я более-менее связно представился, и всё чудесным образом преобразилось.
Оказалось, что никакая это не экскурсия, а группа именно тех лиц, которых я мечтал и не знал из-за своей немоты как отыскать в Шондорфе: бургомистр, директор интерната, автор памятника… кто-то еще, а эта леди вовсе не гид, а Генеральный консул Польской республики в Мюнхене Эльжбета Собутка… И цель их – та же что у меня, потому что как раз идет поминальная неделя, о чем я понятия не имел…
И как тут не подумать, что…
Плюс-минус 5 минут – и встреча не состоялась бы…
Вот мы с Эльжбетой в один голос и сказали…
…Прямо на кладбище бургомистр дарит мне только что вышедшую книгу о Шондорфе и приглашает на ленч в ресторан рядом с храмом Св. Якоба (середина XII века). На тот же ленч находят в интернате в качестве переводчицы учительницу географии Керстин Кёлер, которая когда-то в ГДР проходила русский…
На фотографии она на первом плане. За нею – автор, далее по часовой стрелке – Генеральный консул республики Польша в Мюнхене пани Эльжбета Собутка, бургомистр Шондорфа, директор Ландхайма и «заезжий музыкант», весьма известный, чье имя в памяти моей, к сожалению, не зафиксировалось.
Потом – прогулка к озеру, к памятнику, назначение на завтра встречи с 96-летней дамой, которая лично знала моего деда, – и плюс к тому намечена прогулка на пароходе в монастырь, что на противоположном берегу…
…Утром, как и запланировано, – чаепитие у старой дамы. Возраст, конечно, запредельный, но память и разговор на высоте, а еще два года назад, говорят, она и машину водила. Действительно знала деда – и как знаток сразу обнаружила в моей внешности фамильные черты.
Всё очень мило, но затем ситуация несколько озадачивает: любезная переводчица откланивается, ссылаясь на то, что у нее уроки, и я остаюсь наедине с художником Вальтером Майером, чей английский хуже моего, а мой хром на обе ноги. Я предполагаю, что круиз по озеру накрылся, и не могу понять, чего он меня водит по интернату, затем там же обед… Сижу как на иголках и думаю: ну раз сорвалось дело, так и отпустил бы с миром. Я бы прогулялся в соседнюю деревню. Вдруг по трансляции объявляют о моем присутствии. Я тупею еще больше и с ужасом жду, что меня заставят чего-то говорить (по-каковски, спрашивается?). Молодняк приветствует меня не аплодисментами, а стуком по столам, и этим дело ограничивается. Потом опекун мой ведет куда-то еще и, указывая на часы, повторяет: фрау фон Шлиппе.
Наконец где-то на лестнице обещанная фрау возникает, и с первых слов повергает меня в восторг, ибо: я слышу чистейший русский язык, совершенно свободный.
Туман рассеивается. Выясняется: 1) что она и есть НАСТОЯЩИЙ мой переводчик; 2) что обещанная экскурсия в монастырь планировалась отнюдь не на пароходе (они уже на приколе), а на ее Вольво; 3) что ее дочка учится в этой школе, а она сама потомок эмигрантов первой волны – и зовут ее Екатерина Алексеевна, или просто Катя.
В итоге она прокатила меня вокруг всего озера (52 км периметр), а не только в обещанный монастырь.
В день отъезда я был гостем Генерального консульства республики Польша в Мюнхене, куда с комфортом доставил меня замечательный ас-водитель Кшиштоф, по пути устроив краткую экскурсию в музей БМВ.
На фото он снят рядом со своим служебным автомобилем:
На следующей фотографии – автор во дворе Консульства:
Пани Эльжбета и автор были на пешей прогулке, когда их сфотографировал случайный прохожий, оказавшийся туристом из Екатеринбурга!
Вечером меня проводили на вокзал, и мое пребывание в солнечной на тот момент (конец октября, бабье лето!) Баварии завершилось. Теперь сделанные там фотографии позволяют в любое время вернуться в живописный Шондорф. А этот запоздалый очерк пусть станет благодарным приветом всем, кто помог мне посетить последний приют Фаддея Зелинского.
© Лукьянченко Олег Алексеевич