Не прочтите в упрек. Стихи
Вы прислушайтесь, леди…
— Да, пишу: за неделю — четыре тетрадки.
Нет, не пьющий. А надо? Я всё расскажу Вам и так.
Или книгу оставить? Да, книгу, а в книге — закладки.
В день читайте по строчке, но — очень прошу — натощак.
Там, как в прошлых стихах:
новостройки, сады, попрошайки.
Вы прислушайтесь, леди (не ставшая счастьем моим):
Я для Вас — будто фартук для шумной, дородной хозяйки,
То есть нужен, ухожен, но, впрочем, легко заменим.
Не прочтите в упрёк. Я по тем же законам устроен.
С позволенья признаюсь, и Вы для меня — как пиджак.
Он, быть может, удобен. Возможно, по правилам скроен.
И по цвету красив. Но сидит почему-то не так.
Откровенность не к месту. А истина выглядит грубо.
Так помилуйте, леди! — я много болтаю всегда.
Одиноко. Дожди. Фонари, точно жёлтые зубы,
Мне впиваются в душу. Вам тоже впиваются, да?
* * *
Троллейбус — птица в озере тумана,
Плывёт по равнодушным площадям.
И крылья — точно руки великана —
Над головой скользят по проводам,
Как будто две разрозненные жизни
Скользят по острым ниточкам судьбы.
Как будто странник, помня об отчизне,
Возносит к небу руки и мольбы.
* * *
Поэту
Заедай тревогу хлебом,
Жди наивную весну.
Хорошо смотреть на небо,
Понимая тишину.
Нынче свищет по-другому
Кнут для совести-души.
Отправляйся пешим к дому,
Зря покой не вороши.
Сухостоем на телегу
Кинь минувшие слова —
Пусть мечта везёт по снегу
Эти лёгкие дрова.
Как судьба дорогу сложит?
Ветру с вьюгой не перечь.
Заберёт дрова прохожий
И растопит ими печь.
На печи отцовский китель
Примеряет мальчуган —
Может, Родины спаситель,
Может, будущий тиран.
Нищенка
В мире воров и сыщиков
Катится жизнь по ямам.
Плачет хромая нищенка,
Глядя на купол храма —
Под облаками тощими
В серые камни вжалась:
Трудно стоять на площади
Облокотясь на жалость.
Крик не измерить датчиком,
Боль не споить в подвале.
Руки с портретом мальчика
Раньше не так дрожали —
Руки сажали овощи,
Солнце в руках горело.
Раньше просить о помощи
Женщина не умела.
Как же теперь быть чище нам —
Если в ладонях синих
Держит седая нищенка
Память о мёртвом сыне?..
Ветер
Удар. И надорванный звон —
Как плач о минувших веках.
Старухи в дырявых платках
Припали к величью икон.
Кто бил? Колокольня пуста.
Во мраке не видно креста.
Там ветер — унылый звонарь —
Всю ночь горевал о судьбе:
Он жил в оркестровой трубе,
Вдыхая табачную гарь —
Он верил губам трубача.
Но где-то погасла свеча.
И ветер ушёл из трубы,
Как в небо уходит талант.
Так умер седой музыкант
От сумрака и худобы.
А ветер и нынче живой,
Он снова в трубе, но… печной.
Атеист
Этот город похож на пустыню,
Здесь в церквях не звучит Благовест.
Если взглядом пространство окинуть, —
Вот фонарь, «вот парадный подъезд».
Ты стучался всю ночь, а под утро
Дверь открыл полупьяный швейцар —
Он сказал: «Бога нет. Ты напутал.
Здесь живёт отставной комиссар».
Как же так получилось, приятель? —
Ты всю жизнь это место искал!
Но сегодня консьерж — настоятель:
«Бога нет», — на своём настоял.
Так ступай по холодной дороге
И напейся в продрогшей избе, —
Через час ты забудешь о Боге,
Как забудет швейцар о тебе.
Душа
От ветра, от солнца,
От горестных дум
Душа износилась,
Как старый костюм —
Я грубые ткани
Латал до утра —
Согнулась иголка
Любви и добра.
Душа превратилась
В обрывки тепла,
Но воля по нитке
Её собрала
И заново сшила
Добротный костюм,
Который спасает
От ветреных дум.
Воспоминанье
Недавно выдался вечер —
Там были я и покой,
Закат скулил за окном,
Но мы захлопнули ставни.
И в это скучное время,
Явились брызги тревог,
Упали капли дождя —
Размыли быт и дороги.
Но шторы скрыли ненастье —
Мы грелись белым вином,
Не зная уличных слов,
Таких как «ветер» и «сырость».
Листва на фоне стихии
И жизнь на фоне любви —
Остались домыслом книг.
Но что дороже уюта?
* * *
Целый день ни с кем не говорю —
Толку нет болтать о сокровенном.
Жизнь идёт согласно декабрю —
Замерзает сердце постепенно.
Тяжело в бесчувственном саду
Разглядеть нахмуренные лица.
Вот увижу в сумерках звезду —
Будет с кем печалью поделиться.
* * *
От безутешности некуда деться,
Воспоминанья — душе не во вред.
Возле часов — фотография детства:
Мальчик, забравшийся на табурет.
Мальчик поёт про соседские крыши,
Злую волшебницу и теремок.
Слушает мама, пытаясь расслышать
В сбивчивом голосе счастья росток.
Правила, в сущности, без потрясений,
Если родители верят в детей.
Но фотография наших стремлений
С каждой тревогой немного желтей.
Жизнь обозначена, если вглядеться:
Всякому слову указан черёд.
Смуглый старик, отрицающий детство,
Снова, как мальчик, о солнце поёт.
Детство
Я вышел из детства, по горке скользя,
Забрался на крышу с высокой трубою.
В дорогу меня проводили друзья
С какой-то доверчивой грустной мольбою,
С мольбою — остаться живым и родным.
Как памятку сердца, я слышу их речи.
А ветер идёт по садам городским,
Качая на ветках рассеянный вечер.
Вокруг маяками стоят тополя.
Я, как с Байконура, поднялся из детства.
И кажется мне, что кружится Земля,
А я на орбите кружусь по соседству.
* * *
В пустынном саду я опять без ночлега стою.
Звезда у калитки — дороже часов на запястье:
Неспешно мерцает моё первобытное счастье,
Бескрайним лучом прорезая судьбе колею.
* * *
Мой мир — обезумевший остров.
Закованный в цепи вопросов,
Я в замке при тусклых свечах,
Как пленник, примеривший страх.
Наброски каких-то ответов
Обрывками лунного света
Разбиты о плоскость окна.
Скулит во дворе тишина.
Голубь
Тихий голубь в окно стучится —
Мы припомним весну за чаем,
Голубь тоже невзгод боится,
Мы давно улететь мечтаем
От осеннего равнодушья,
От обыденного удушья.
И в угоду моей простуде
Дальний остров отныне снится,
Там гуляют другие люди,
Там летают другие птицы,
Там сверкает на небе просинь
И в мечтах возникает осень.
* * *
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу
А. Вознесенский
В твоей душе прохладно и темно,
Как в погребах, где вечен запах дыма.
В твоём раю всего одно окно,
И потому оно неповторимо.
Так странно взглядом смерить пустоту
В застенках старой нищенской каморки
И отыскать погасшую мечту
При синем свете газовой конфорки.
Затем найти вчерашнюю зарю,
Остывшую в углу на паутине,
Прикрыв глаза, оставить ноябрю
Холодный крик в отчаянной пустыне.
Но голос груб. Он вырвется в окно,
Разговорив участливое эхо.
Вздыхая, скажет ночь: «Не так давно
Отсюда рай на небо переехал».
Запишется в стихах когда-нибудь:
Во тьме скрипят окна больные створки,
И человек угадывает путь
По синим звёздам газовой конфорки.
В поезде
Сердцу неуютно и неловко,
Всюду — неизвестные края.
Выдана судьбой командировка
В дальние районы бытия.
Кто же мне в попутчики назначен?
Вечная Тревога и Душа —
В сумраке ребёнок тихо плачет,
Мама обнимает малыша.
Слушая негромкую беседу,
Поезд направляется в дожди.
Господи, куда я нынче еду?
Есть ли полустанок впереди?
Рифма из пространства возникает,
Слово обретает свой падеж.
Брошенная станция мелькает
В пригороде ветреных надежд.
Рельсы, будто млечная дорожка,
Тянутся неспешно мимо крыш.
В чёрное озябшее окошко
Смотрит, призадумавшись, малыш.
* * *
Ты знаешь, я пишу статью
О том, как бродит дождь в развалку,
Как не хватает буквы «ю»
Без тихой фразы «я лЮблЮ»,
Как совесть (дева-приживалка)
Разносит по миру кутью.
Прочти за ужином статью.
Обувь
С утра в ларьках — вчерашние газеты.
Куда спешить по лужам сентября?
Споткнувшись возле Площади Советов,
Я грубым словом выразил себя.
И старый бомж под крышей остановки
С безжалостной усмешкою сказал:
«Нельзя винить потёртые кроссовки,
Поскольку сам шнурки не завязал.»
Я понял, что в эпоху бездорожья
Нас обувь от безвременья спасёт —
Прикрыв стопу искусственною кожей,
Гораздо проще двигаться вперёд.
Весь день брожу в потрёпанных галошах —
Штурмую неизменный горизонт.
А на душе отклеилась подошва.
Душа уйдёт к сапожнику в ремонт.
* * *
Пропадаю в рутинных склоках,
За монеты отдав коня.
Пресловутая одинокость
Не терзает уже меня.
Обвинён и подсамосуден.
В прошлых песнях, каких не счесть,
Заменяю «люби — что будет»
Равнодушным «прими — как есть».
Ставлю в душу плакат фанерный,
Точно латку на свой карман:
«На рассвете — слагай карьеру,
А под вечер — ищи стакан».
Строчки тянутся вверх. Им тесно.
Над землёй — хоть в стихи ложись.
А внизу остаётся место,
Где записана
наша
жизнь…
* * *
Тут ни при чём Сократ и Эпикур.
Моя душа — закрытая аптека,
Где на двери табличка «Перекур»
Смеётся над здоровьем человека.
Здесь тишина согрета фонарём,
А истина опять сидит в декрете,
Пока её взрослеющие дети
Играют за калиткой с топором.
О слово спотыкается язык —
Слова бегут из месива событий.
Я понял, что безвыходно привык
Смотреть на постояльцев общежитий, —
Они похожи чем-то на меня,
Поэтому я их не понимаю.
Наверно, так же статуя немая
Глядит на искры вечного огня.
Я верю в жизнь и, кажется, в добро,
Но есть всему оплаченная мера —
И по ночам берётся за перо
Моя некруглосуточная вера.
* * *
К доброте не стал я ближе —
Жизнь раздарена стихам.
Еду в прошлое на лыжах
По накатанным грехам.
Чем опаснее дорога,
Тем задумчивей привал.
Глядя в ночь, прошу я Бога,
Чтобы Он существовал.
Дым, покинув сигарету,
Оседает в тишине.
Память к новому рассвету
Забывает обо мне.
Прости меня
Прости меня. Я бросил тишину —
Уже пора готовиться к побегу…
Трамвай, летящий в сумерках по снегу,
Похож на торопливую весну.
Прости, что не вникаю в тишину.
Я чувствую наивно и всерьёз:
Трамваю тяжело без пассажира —
Того, кто дожидается трактира,
Считая дни по ходикам колёс.
Не слушай эту исповедь всерьёз.
Прости меня. Ты долго не уснёшь,
Ты будешь есть ванильное печенье
И думать, что моё стихотворенье —
Такая же рассыпчатая ложь.
Отпей вина — иначе не уснёшь.
Могу пропеть — как, бросив тишину,
Я на душе безмолвие умножил.
Скользит мороз по сердцу и по коже.
Я выточил из вечности струну —
Исполнил на гитаре тишину.
Гололед
Гололёд — не причина падения.
Человеку — так просто упасть,
Если путь заметают сомнения,
Обретая над путником власть.
Вдоль дороги отчаянье стелется,
С холодов начинается год.
Мало — в песнях моих гололедица,
Так ещё на дворе — гололёд.
Я ушёл от огня коммунального,
Как художник, раздавший холсты.
Горький чай у прилавка вокзального
Не даёт размышленьям остыть.
И, укутавшись в рифму неточную,
Замерзает вечерний вокзал.
Я тревогу свою ненарочную,
Будто чай, на стихи расплескал.
* * *
Моя душа бедна и заскорузла —
Всё меньше поклоняется мечтам.
Надежда не сбежала, но обрюзгла —
Дешёвый кофе пьёт по вечерам.
Я тоже пью. Хотя не только кофе.
На ужин — спирт. К рассвету — аш-два-о.
Давно распяли Бога на голгофе.
А больше не случилось ничего.
Зубчатый круг стального циферблата,
Как диск пилы, эпоху разрезал.
Была любовь из помыслов изъята.
Разбилось в кухне несколько зеркал.
Мечту уже давно я не ревную —
Она других затягивает ввысь.
Но даже в эту осень обложную
С надеждой мы ещё «не развелись».
Издательское
Мир достоин всяких разночтений,
Было б только зрение — читать.
Жизнь моя, как рукопись сомнений,
Отдана ошибочно в печать —
Издана: с моим непониманьем,
С примесью безвременной тоски —
Скрыто под обложкою названье,
Спутаны короткие листки.
Истина осталась непочатой,
Сумерки сопутствуют мечтам.
Толпы неуклюжих опечаток
Тянутся за мною по пятам.
Прячусь, убегаю я от скуки —
Обретаю истинный кураж.
Верю — если жизнь мою раскупят,
Выйдет утешительный тираж.
Всё-таки найдётся оправданье
Строчкам, прозябающим в тени.
Но не подлежат переизданью
С неба опадающие дни.