Судьба подарила мне удивительные встречи и дружбу с интереснейшими людьми 19-20 веков, духовными вождями русской интеллигенции и продолжателями традиций знаменитой «цветаевской» традиции – Анастасией Ивановной Цветаевой (1894-1993) и ее сыном Андреем Борисовичем Трухачевым (1912-1993). В 2014 году исполняется сто двадцать лет со дня рождения Анастасии Ивановны, и это есть повод поделиться с читателями уникальными мемуарами о них и родне, и друзьях их, и Вы, может быть, извлечете для себя полезное для использования в построении сегодняшней жизни, для совершенствования себя и окружающего мира.
Шел 1985 год. Я уже с октября 1980 года дружил с гениальным человеком, «ходячей лабораторией таинства мира», строителя и исследователя человеческого тела и души Владимира Ивановича Сафонова (1916-2004). Я оказался в объятиях «клуба анонимных шизофреников», руководимого самим хозяином дома Владимиром Ивановичем, где собирались на четверговые встречи удивительные люди, как правило, каждый из которых был со своими теориями, концепциями, необычными способностями. Кто только не бывал на заседании этих «клубов»! Юлиан Семенов, Ролан Быков, психолог Анатолий Буянов, предсказатель Павел Павлович Глоба и его неописуемая красавица Тамара, женский сердцеед Борис Апполонович Шуринов с его античной красотой, и многие другие, перечислить которых уже нет возможности. Были и выездные заседания: 7 апреля 1985 года мы Владимиром Ивановичем и с его женой Риммой Ефимовной, и очаровательной исследователем Натальей Валерьевной с Киевского вокзала двинулись в Калугу познакомиться с моими друзьями – потомками К.Э. Циолковского (моя бабушка К.Г. Соловьева с начала 20-го века обшивала всю семью Циолковских от мала до велика, и была удивительная дружба семейств). О событиях этих дней, полных приключений и предсказаний, я поведу мой рассказ в другой раз, но я стал «экспертом по Циолковскому».
Тот первый четверг июля месяца 1985 года мы собрались на «клуб анонимных шизофреников», и пришел немного ранее. Мое внимание привлек подвижный, небольшого роста человек с необычайно проницательным взглядом. Нас познакомили, собеседником оказался Геннадий Глебович Архангельский, геолог, в руке которого «рамка» вдруг начинала описывать круги вправо или влево и вдруг отвечать на поставленный вопрос поворотом направо –»да», или налево–»нет». Меня подмывало тут же проэкспроментировать, и я попросил Геннадия Глебовича определить дату смерти моего Владимира Владимировича Соловьева (1903-1971), хорошо известного старым калужанам как лектора и инвалида без обеих ног на протезах, ездившего круглый год и в Калуге, и в Москве, и в эвакуации на Урале на велосипеде и получившего звание: » целый год на протезах-ход». Геннадий Глебович сначала спросил, помню ли я свой день рождения, и получив утвердительный ответ, начал «колдовство»: перебором вопросов к «рамке», он добрался до 1971 года, затем до второй половине июля, и затем до даты 17 июля 1971 года. Я был потрясен! Вокруг меня носились невидимо информационный вихри и «арканы», и явно сегодня на клубе нашем должно произойти что-то необычное!
Мы уже сели за стол, на котором было пиршество, когда вдруг появился новый гость небольшого роста, изящный человек в синем костюме в сопровождении пышной молодой дамы. Это были сын Анастасиии Ивановны Цветаевой Андрей Борисович Трухачев в сопровождении журналистки Татьяны Пивоваровой. Он немедленно привлек всеобщее внимание, и началась так называемая «презентация». Я, пожалуй, приведу по памяти и по записям только несколько рассказов Андрея Борисовича о диковинных способностях некоторых друзей его матери, о необычных событиях, которые он пережил сам.
Мы с затаенным дыханием слушали удивительные рассказы Андрея Борисовича. Здесь были его рассказы и о других необыкновенных способностях Бориса Михайловича Зубакина. И если вы не устали, я готов воспроизвести их, так как Борис Михайлович был очень близким другом Анастасии Ивановны, и рассказывая о нем, мы воспроизводим и кусочки жизни и самой Анастасии Ивановны, и Андрея Борисовича и друзей их в чудесное время их молодости и фантастических их приключений, отдаленных от нас далеко, и эти записи нас приближают к реальным событиям.
«Мама меня часто отправляла в Дом писателей, который был недалеко от нашего дома, получать в столовой обед. Я брал с собой судочек для трех блюд и через десять минут попадал в мир известных писателей и поэтов. Однажды я угодил на некий спектакль с участием Зубакина, на котором присутствовали Маяковский, Безыменский и множество тогдашней пишущей братии, завсегдатаев писательского дома. Шло обсуждение тоненькой серенькой книжечки стихов Бориса Михайловича «Медведь на бульваре» (Мне, кстати, посчастливилось увидеть ее в 1983 году у моей великовозрастной, из другого мира, в котором она в 1917 году воочию видела в Царском Селе императора Николая Второго; Долли Александровна Борисовская, она просила называть ее так, а по паспорту ее значилось Александра Александровна Де-Лазари, жена знаменитого альтиста В.В.Борисовского и сына короля «Смирновской» водки! Надо написать и о ней удивительный рассказ!– В.В.С..)
«Посмотрите, какая серая книжка!, говорил «прокурор», – ну что в ней может быть хорошего?!». «Посмотрите, какая тоненькая книжица и какая скромная, как велико быть должно ее содержание!,»–говорил «адвокат», продолжая спектакль. Все смеялись, шумели и с нетерпением ждали главного исполнителя этой знаменитой «импровизации» Зубакина «буримэ», гиганта из более 300 слов, которые выкрикивали из зала. И вот оно началось! «Мастера печатного слова» наперебой выкрикивали самые заковыристые, а секретарша старательно их записывала. Затем Зубакин пробегал глазами по перечню слов, вычеркивая повторы, прося дополнений, а потом вдруг, без всякой паузы, начинал читать импровизированную трагедию в стихах с последовательным использованием слов, прочитанных перед тем.
Когда он дошел до последнего слова, зал взорвался аплодисментами: гениальные поэты – а они всегда все считали себя гениальными – наконец-то они пигмеи перед этим человеком, в котором и проявился талант одного итальянца, жившего триста лет тому назад и владевшим таким же искусством импровизации, они бросались на сцену подымали на руки Зубакина и славили его. «Постойте!,– вдруг вскричал он, – давайте сделаем все наоборот!» «Как?»,– вскрикивали все разом. «А вот так говорил триумфатор, – поставьте меня на пол!» И как только он оказывался на полу, он безо всякой паузы произносил, импровизируя, комедию в стихах, используя список слов в обратном порядке… ( Я сейчас не верю, что в 2014 году пишу это, используя компьютер, 76-летний, после инсультов, без помощи невидимых духов, желающих придти мне на помощь! – В.В.С.). А вот еще рассказ Бориса Михаловича Зубакина, в исполнении Андрея Борисовича Трухачева:
«Однажды в 1929 году мы были с Борисом Михайловичем Зубакиным и иными друзьями матери на нашей даче в Тарусе. В то время все ждали пролета над Тарусой дирижабля «Граф Цеппелин», который делал показательный полет, следуя из Москвы в Крым (Почему-то об этом полете нету ничего в интернете? 2014 — В.В.С.). Когда в воздухе послышался шум мотора дирижабля, один из гостей, желая как-то задеть и подначить зубакина, обратился к нему с неожиданным вопросом: «Борис Михайлович, я слышал, Вы можете делать самые невероятные вещи. Сделайте так, чтобы этот дирижабль покрутился над нами!» Зубакин усмехнулся, сложил руки «голубем» на плечах и вперил свой взгляд в дирижабль… Мы не поверили своим глазам: подойдя к Тарусе, дирижабль вдруг описал три огромных круга над городом и снова лег на прежний курс…»
После этой встречи мы дружили с Андреем Борисовичем и Анастасией Цветаевой до самой их смерти в 1993 году. А тогда выяснилось, что рассказчиком Андрей Борисович был превосходным, он «сдал» презентацию в» клубе анонимных широфреников» и мы подняли наш тост за него. Но, видимо, сказалась близость мест за столом и обилие тостов, или еще что-то, но меня посетила совершенно фантастическая идея:
«Андрей Борисович, говорят, могила Вашей тетки Марины Ивановны Цветаевой утеряна, а памятник татарских писателей ей поставлен совсем на другом месте, так ли это?» «Да, это так!», – ответил он. «А давайте попробуем определить точное местонахождение могилы!» «А как?» » Вот сидит напротив меня Геннадий Глебовович Архангельский с его «всезнающей рамкой»! Давайте попросим его принять участие в поисках. «Что нужно Вам для этого?», – спросил я Архангельского. «Только план кладбища в Елабуге с достаточно точным указанием ориентиров и местоположения памятника!», – ответил он. «Андрей Борисович, а где можно достать этот план?» «Да я это кладбище в Елабуге знаю, как свои пять пальцев! Я как-нибудь архитектор и нарисую этот план сам!»
Через неделю мы встретились втроем на квартире Татьяны Пивоваровой, и началось нечто трудно представимое! Геннадий Глебович с помощью «рамки» нашел направление на могилу и зафиксировал его на плане, нарисованном Андреем Борисовичем, проведя прямую линию между памятником и одним из столбов в ограде кладбища. Теперь надо было определить расстояние от памятника до могилы: «До двух метров?» «Да! «Больше метра пятьдесят?» «Да!» «Больше метра шестьдесят?» «Нет» «Метр пятьдесят пять?» Да!»
Через два дня Татьяна Пивоварова, получив на руки письмо от моего хорошего друга и известного в стране юриста Николая Николаевича Осокина к его другу председателю Верховного Совета республики ( вместе во время войны росли и пахали поля Татарии, кстати вспомните портрет И.И. Шишкина кисти его коллеги Осокина, прадеда Николая Николаевича, выставленного в Русском музея теперешнего Питера?), выехала в Казань и Елабугу. И вот что она рассказала по возвращению оттуда:
«Я приехала в Елабугу и сразу попала на кладбище. Взяла по вешке направление от памятника татарских писателей на столб по плану и отмерила рулеткой «метр пятьдесят пять»! Вбила колышек. Потом пошла к директриссе местного музея, и та изумленно встретила меня: » Как Вы узнали, что один дедушка тут сознался, наконец,, что он шел за гробом Марины Цветаевой?». Я рассказала , зачем я здесь, и мы тут же пошли к этому «дедушке», рассказ которого я записала и заверила печатями и подписями свиделетелей рассказа. Дед рассказал: » За гробом шло человек шесть, что ли, уже не помню, я был подросток. В могилу вкопали вместо памятника осмоленный снаружи отрезок пасынка телеграфного столба, все, что удалось найти тогда. На верхнем торце гвоздем пррибили фанерку с надписью «Цветаева»… Зимой кто-то спилил пасынок, видимо на дрова, и могила стала безымянной. Весной, видимо, земля «пошла» вниз, и остаток пасынка скрылся под землю. Все! Я предложила директору Гале пойти со мной на кладбище и порыться со мной под моим колышком: а вдруг осмоленный остаток пасынка столбы еще цел? Уже темнело, когда мы извлекли лопатами из под моего колышка смолистое ядро этого остатка. остальное вместе со смолою тут же отвалилось!»
Мы с Андреем Борисовичем смотрели на вещи, привезенные удачливой журналисткой Танечкой Пивоваровой из Елабуги. На остаток «пасынка», на книжку, которая вывалилась из кармана мастера, а до этого принадлежала Марине Ивановне: французские знаки указывали на это и почерк Марины был. Я, как зачинатель процесса, и Андрей Борисович Трухачев — племянник Марины думали, как тут поступить. Без Анастасии Ивановны было нельзя за что либо приниматься. И тут состоялась первая встреча при посредстве Андрея Борисовича с Анастасией Ивановной в доме на Садовой. Он представил меня, наговорив чересчур много мне комплиментов и задел тему о возможной эксгумации останков Марины. Анастасия Ивановна была против этой эксгумации: «Я христианка, и Марина была христианкой. Я не верю в ее самоубийство! Ее, несомненно, убили, имитировав самоубийство. НКВД делал и не такие вещи с людьми. А прах ее беспокоить незачем!, – твердо ответила Анастасия Ивановна.
«Асенька, Вы не могли бы провести Владимира Владимировича с экскурсией по квартире?, – спросил обратился Андрей Борисович с таким необычным, но очень трогательным способом к матери. Анастасия Ивановна согласилась сделать это, и я окунулся в чудный рассказ о Цветаевой и о Цветаевых, в поток и историю жизни Цветаевых, в комментариях к каждой фотографии, а их на стенах квартиры было великое множество. Так состоялось наше знакомство с Анастасией Цветаевой, оно продолжалось до самой ее смерти, и, несмотря на великую разницу в возрасте, даже переросло в дружбу. Тогда в 1985 году, я, получив списанный тяжеленный, но очень чисто записывающий магнитофон «Р-5», вовсю делал на наше калужское радио. Мне посчастливилось записать необыкновенные рассказы их, я буду воспроизводить эти рассказы в печати. (При умеренном здоровье! Записей набралось часа на три и побольше!) Поскольку я представлял из себя общественного корреспондента калужского радио, я первые вопросы на магнитофон задал Анастасии Ивановне, была ли она в Калуге? Она ответила: «Представьте себе, была, но только один раз и то ошибочно. Я искала деревню Колюпаново, где по моим сведениям должна была сохраниться часовня у святого целительного колодца, которую построила знаменитая монахиня мать Ефросинья, житием которой я увлекалась. Мои друзья из Калуги сказали, что эта деревня находится под Калугой. Так я попала в Калугу. Город мне очень понравился, я много слышала о нем от родителей, которые бывали в нем, но цель моя была иная, и я спешила разыскать искомое. Увы, это оказалось не то Колюпаново, которое я искала. Лишь позже мы обнаружили нужное Колюпаново неподалеку от Алексина, и я увидела и разрушенную часовню, и разоренный целебный источник и узнала о полном забвении матери Ефросиньи! А ведь это была замечательная личность!
Три фрейлины Екатерины Великой возненавидели светскую жизнь и решили уйти в монахини. Раздевшись, они переплыли пруд в Царском Селе и вышли на другом берегу. где их ждали с простой одеждой… Мать Ефросинья прожила более 120 лет! О ней ходили легенды. В 1812 году один молодой солдат из наполеоновской армии, думая, что согбенная старушка его не понимает, допустил оскорбления в адрес пожилой женщины. Мать Ефросинья на чистейшем француском пожурила солдата, и он, заливаясь краской стыда в присутствии товарищей и офицеров на коленях просил у нее прощенья, поняв, что, может быть, сейчас этим он оскорбил и свою мать…. Свой жизненный путь мать Ефрросинья закончила в монастыре неподалеку от Серпухова…»
Я часто фотографировал и Анастасию Ивновну и Андрея Борисовича и их друзей и бережно храню эти фотографии. Память Анастасии Ивановны до самых ее последних дней оставалась безупречной и огромной: все имена друзей, все даты, связанные с ними, огромное количество номеров телефонов, она, полуслепая, держала в своей памяти. Многие знали о ее огромной памяти и работоспособности, к ней можно было обратиться за любой справкой. Однажды я, вспомнив о том, что написала Марина Ивановна о матери Макса Волошина Елене Отобальдовне: «Пра» выросла в Калуге на коленях у самого Шамиля», спросил Анастасию Ивановну, не помнит ли она случайно фамилию отца Елены Оттобальдовны. «Как же не помню, – произнесла живая «машина времени», мгновенно вспомнив события 80-летней давности, – Глезер!» В Калуге я осведомился у «суперкраеведа», моей подруги Генриетты Михайловны Морозовой, знакомо ли ей имя Отобальжа Глезера? «Конечно!, – ответила Генриетта Михайловна, – Глезер был архитектором в городской управе как раз во времена Шамиля!
… Уже во время первой нашей встречи, показывая мне домашний музей, Анастасия Ивановна с гордостью сказала, указывая на вышитые коврики на стене: «А это работы Андрюши! Учась в школе, он увлекся, представьте себе, вышиванием и превзошел, по-моему многих мастериц. Когда Горький, с которым мы были очень дружны, приезжал в 29-м в Москву, справить свое 60-летие, Андрюша тоже решил поздравить его и следать ему подарок и стал вышивать для него коврик, на котором была изображена сцена из повести Горького «Детство», где он описывает. как его бабушка, собирая в лесу грибы, встретила волка. Андрюша очень красиво изобразил лес, голубое небо, бабушку и волка, золотые и багряные деревья, а в левом верхнем углу на серебряной паутине паучка. К юбилею коврик не был готов, и Андрюша отправил его в Сорренто позже, и вскоре между ним и Горьким завязалась переписка. В одном из писем Алексей Максимович написал: «Дорогой Андрюша, твой подарок я повесил в моем кабинете, прямо над дверью, и , когда мне бывает скучно без Родины, я подхожу и любуюсь твоим подарком. И мне становится тепло!» Вскоре Горький вернулся в СССР, но взял ли он с собою из Сорренто коврик, мы не знаем и где он нынче, не можем даже и предположить…»
Судьба моя вмешивала меня в дела Цветаевых! Я и сейчас, читая эти сроки в 2014 году, ощущаю, что невидимые духи окружают меня и заставляют меня вспоминать и писать. А тогда было вот что! 1 марта 1986 года мы с Ириной Васильевной Пигаревой подали наше заявление в ЗАГС и повинуясь договоренности с Андреем Борисовичем мы вместе пошли в квартиру Анастасии Ивановны, чтобы записать на магнитофоне ее живую речь о пребывании в Тарусе. Но когда я сказал, что мы с Ирой подали заявление в ЗАГС, Анастасия Ивановна передала нам свой удивительный подарок: большой том «Воспоминание» с двумя или тремя надписями дарственными в разные адреса, в том числе и нам. А я поселился в коммунальной квартире жены на Скатертном переулке, что переходил в Мерзляковский переулок, и далее мы шли по направлению Никитских ворот, проходили музей Горького и попадали на улицу Алексея Толстого, д. 8, где на 8 этаже жил мой двоюродный любимый дядюшка архитектор и работник Мосуправления Константин Алексеевич Соловьев, и у которого мы любили с женой проводить время.
Я как-то пошел к Констатину Алексеевичу Соловьеву и вдруг я оказался в Музее Горького, что ныне рядом с храмом Большого Вознесенья на Никитской в бывшем особняке промышленника Рябушинского. Разговорился с сотрудницами музея, те кутались в теплую одежду: окна из дуба, не заклеенные, пропускали холод. На следующий день я принес как специалист по жилам зданиям уплотнители и клей. Работа закипела! И через полчаса в потеплевшем помещении мы распивали дружеский чай. Вот тут-то я и рассказал работницам музея Валерии Николаевне и Екатерине Михайловне и подошедшей внучке Горького Марфе Максимовне о подарки сына Цветаевой Андрюши Трухачева Горькому. «Постойте, постойте, – вдруг засуетилась хранительница фонда Валерия Николаевна, – вы сказали, Трухачев? А мы и не подозревали, что он сын Анастасии Ивановна, подождите минуточку!» Через несколько минут из «фонда подарков детей Горькому» был принесен тот самый коврик, о котором рассказывали во время нашей первой встречи Анастасия Ивановна и Андрей Борисович. Коврик был как новенький! Я бросился звонить, взволнованный находкой, а через несколько дней в музей приехали и сами виновники события и, не веря своим глазам, бережно гладили серебряную паутинку, вспоминая события уже далеких дней.
Когда в 1987 году случилась беда с моими глазами, и я после шести операций остался с одним еле видящим глазом, первым, кто пришел мне на помощь, была Анастасия Ивановна. Она срочно позвонила и написала письмо своей подруге врачу-гомеопату Галуновой Магдалене Александровне, и я был завален всяческими драже, в том числе от самой Анастасии Ивановны. Она же передала мне какие-то немецкие приспособления для увеличения срок текста. Я храню эти приборы до сих пор. После смерти моей мамы Тамары Павловны Соловьевой от инфаркта 8 февраля 1988 года, Анастасия Ивановна отнеслась ко мне с материнской любовью.
Она договорилась с владельцами дачи Исаевых в Переделкино и в Мичуринце, чтобы после операций они поселили меня на этой даче только за то, что я охранял ее и ухаживал за нею по мере возможности. Когда же мне привезли из Калуги велосипед, убедившись, что я могу ездить и с одним глазом, мне крупно повезло: я не только объезжал соседние дачи, где были и мой друг Булат Окуджава, племянницы Белы Ахмадуллиной, где жил Анатолий Наумович Рыбаков, приятель моего дядюшки К.А. Соловьева, но и имел частые поездки в Дом творчества писателей, где я заставал Анастасию Цветаеву и ее подругу Евгению Филипповну, и на багажнике завозил им чудные цветы нарциссы. Мариночка Голдовская, снимавшая фильм «Мне 90 лет, легка моя походка» в этом доме творчества, захватила эти нарциссы в кадр, и эти цветы ныне навеки со Цветаевой и ее подругами.
В июне 1988 года я под воздействием моей судьбы ринулся и попал в бывший Загорск, где происходило заседание поместного собора, посвященного 100-летию Крещения Руси. Это был чудесный заезд, полный удач. И я впервые оказался на утверждении святым православным Амвросия Оптинского, с которым у меня очень много было связано и 30 января 1985 года я крестился с этим именем в храме Иоанна Предтечи у настоятеля храма, являвшегося другом Бориса Николаевича Гончарова моего друга. Во время заседаний разносили пресс-релизы на нескольких языках, я вспомнил об Анастасии Ивановне. Каково же было мое изумление, когда она спокойно, без единой заминки стала переводить тексты и с немецкого, и французского и, конечно, с английского.
А летом 1988 года произошло на этой даче необыкновенное событие: из Калуги подъехали мои тесть и теща Василий Антонович и Татьяна Федоровна Пигарева, из Москвы на такси подъехала одна из первых «ермоловок» княжна Эда Юрьевна Урусова, дядя которой князь Сергей Дмитриевич Урусов владел когда-то Росвой на Угре, а из дома творчества мы привезли Анастасию Ивановну и Евгению Филипповну. Это было необыкновенно! Дело в том, что Василий Антонович. будучи в 39-м году в заключении на БАМе спас жизнь Эде Юрьевне, забрав ее из бригады лесоповала, где она уже «доходила», в свой топографический отряд. Там-то они и создали маленький театр из двух актеров и исполняли чеховские «Юбилей» и «Медведь».. В 1941 году токаря Пигарева отправили в Омск точить детали для «туполевской шарашки», а актриса Урусова попала на станцию Известковая в театр заключенных. Здесь же была актриса Елена Ильинская, жена Бориса Зубакина, и Анастасия Цветаева, преподававшая английский язык детям начальника лагеря Шапиро. Какие здесь на даче 1988 года были воспоминания о 1941 году! В том числе и о том, как три женщины под летними сибирскими мохнатыми «звездами» вспоминали стихи Зубакина и читали их наизусть. Тогда-то. через три года Анастасия Ивановна мистическим образом узнала о смерти сестры. Вдруг дерево за окном комнаты, где я находилась, встрепенулось и задрожало и закачалось, как будто подул сильный ветер. Но ветра не было. мне стало страшно, и я поняла, что Марины больше нет. Только через много лет я узнала, что была права в своем провидении…»
У Анастасии Ивановны было очень много друзей, и я не предендовал на какое-то ообое место среди них. Но все-таки я горжусь тем, что получал от нее книги с необычными посвящениями и другие предметы помощи при болезни. Я ей тоже помогал при болезнях по мере возможностей. К 90-му году тромб перекрыл одну из атерий ее мозга, и, не смотря на усилия врачей, боли ее не оставляли. Я пользовался своей методикой массажа и устранения боли, и после консультации с ее лечащим врачом невропатологом, я подарил е резиновый бинт для легкой гимнастики и провел с ней несколько сеансов массажа шеи. Свершилось чудо! Боли на длительное время ушли! А ведь я просто очень хотел помочь ей избавиться от боле, как когда-то она пыталась помочь мне преодолеть боли после моих операций!
У Цветаевой много воспоминаний. Я могу лишь что-либо и понемножку добавить к ним. Я записывал воспоминания Андрея Борисовича на магнитофон. Мы с ним были более близки, и темы близкие были, и надо , чтобы все наследие Андрея Борисовича увидело свет. Однажды, он сообщил, что один из обнинских институтов пригласил его, В.И. Сафонова и меня на своеобразное трио лекций на свободную тему. Помню, как во время выступления Андрея Борисовича как-то напрягся и вдруг остановился, не в силах продолжить. Потом все прошло, но Владимир Иванович Сафонов сказал мне, что состояние мозга Андрея Борисовича в опасности. Я вспомнил рассказы Андрея Борисовича о том, как их с матерью 2 августа 1937 года арестовали в Тарусе, как долгие годы находясь в заключении, он не знал, что стало с его матерью; как его, молодого архитектора гнали этапом из Карелии в Архангельскую область, и как из 5 тысяч зэков в живых осталось лишь триста человек. Как и те, последние, были обречены на голодную смерть, если бы не один умиравший старик не предложил вырезать ложки из березы для армии. Андрей организовал производство, и армия спасла их от смерти. Сколько он перенес!
На Ваганькове кто-то пытался украсть их родовую могилу, и Андрей Борисович хлопотал (я тоже принимал участие) чтобы было куда почетно положить мать, – никто не сомневался, что по возрасту она уйдет первой. Но первым ушел он. Отпустив дочь Ольгу к сестре Рите в Америку, он через день, 30 января 1993 года, умер от инсульта. 5 сентября того же года не стало Анастасии Ивановны. Олечка, внучка ее, рассказывала: » Бабушка побывала в состоянии клинической смерти и вернулась с того света на несколько дней, чтобы рассказать нам, что она повидалась там со всеми родными, но не смогла войти в одну дверь, ей сказали : «Рано!». А потом она тихо уснула….
А я вспоминанию Анастасию Ивановну и Андрея Борисовича живыми! И накануне 120-летия ее жизни на земле я думаю, что надо пополнить их мемуары и сделать достойный фильм о Цветаевых.
_____________________________
© Соловьев Владимир Владимирович