*    *    *

 Осыпана «белым наливом»

Из райского  ада

Кобыла гарцует,

Как будто доподлинно знает:

В седле не седок,

А судьба половины Европы.

Людовик её оседлал – 

И во властной перчатке

Узда от событий грядущих,

Обычно – кровавых.

На то и король,

Чтоб сыграть,
Как по писаным нотам

Коронную роль,

А весь свет, как всегда,

Подыграет.

Сквозь дождичек серый

Истории торная поступь,

Какая уверенность

В каждом невидимом шаге,

Какое слепое желанье!
А похоть какая!

Решает под вечер король

Мировую задачу:

К любовнице ехать

Иль в церковь?

Любовь или Боже?

Поеду, наверно, к Марии…

Конечно, к Марии!

А Бог подождет.

И простит.

А куда ему деться?

Простое решенье,

А вдруг от его поворота

В глубинах времен

Повернется фортуна иначе

К нему самому. Ко двору,

И, конечно, к Марии.

И Франция вся побредет

Сквозь другие ворота.

Наощупь. К незримым утратам.

Кто знает? Кто знает!

                                         Франция. Версаль

 

 

                             *    *    *

Наш «Дмитрий Шостакович» вышел в море

Под ветер и под пляшущие звезды.

Он музыку небес с листа читает,

Смычком огромным режет волны-струны,

Подрагивая от такой игры. 

В уютном холе, рядом с рестораном

Висит портрет великого маэстро,

Лик Шостаковича сиял иконно,
Рука, застывшая от напряженья, 

Усталый взгляд всё повидавших глаз.

А на эстраде, как на сковородке,

Приплясывает тощая певичка,

Исходит из нее звукопусканье,

Застряли судорожным комом в горле

Похожие на рыканье слова.

Кругами мух чувихи облепили

Эстрадную навозную лепешку, 

Раскрашенные, точно папуаски,

Ум, утопив в полупустых бокалах,

Балдеют, с кока-колой ловят кайф.

И этой квазимузыкой дикарской

Распяли Шостаковича у стенки

Смотрю: в его глазах тревога зреет,

Щемящей болью, неизбывной скорбью

Вдруг обернулся неподвижный взгляд…

Поднялся я на палубу, на мостик.

Ударил ветер в голубые  бубны.

Виолончели, скрипки зарыдали,

И тихо, глухо застонали трубы,-

Тринадцатой симфонии раскаты,

Как будто море встало на дыбы.

Обняли небо, вывернули душу,

То Зевса гром, то тихое струенье

Ручья, что задыхается в болоте,

Тончайших переливов перезвон.

И с жадным огонечком медуницы.

Слетались бабочки, гася дыханьем

Влекущий жар почти мгновенной жизни.

Стекались звезд астральные хоралы,

Все обращая в сердца скорбный стук.

Кто так еще из смертных мог услышать

Натянутую тетиву страданий,

Трагизм мечтаний, нежности надежду,

Не века, не эпох – а обреченность

Дрожащего земного бытия?

Что я нашел на палубе, где ветер

Все разыграл по гениальным нотам?

Глубины музыки поглубже моря,

В них окунуть мятущееся сердце – 

К бессмертью прикоснуться хоть на  миг.

                                                 Мраморное море

 

 

                    Пиратская удача

Эгей, эге-гей! Мы изрядно вчера нахлебались,

Бунт поднял в уставшей крови обжигающий ром,

В танцующих реях мерещился призрачный Кадис,

В осклизлой блевотине палуба в штиль – ходуном.

В тот день я дежурил на марсе, клинком горизонта

Я резал пространство, и взор мой добыча вела,

Глазастый наш Роджер увидел по правому борту

Ту шхуну, что белою розой в волнах расцвела.

Ее мы догнали под вечер у острова Милос,

И Роджер азартно плясал с ветерком на костях,

И море, и небо отдали нам шхуну на милость,

Не нам вспоминать в этот час о смоле и чертях.

 

В упругие доски вонзились послушные крючья,

Борта заскрипели. Мне пена лицо обожгла.

И вздрогнули реи. И тень нашей мачты летучей

На палубы шхуны  крестом обреченно легла.

Братва закричала под зычный призыв капитана?

Мы прыгнули с Бэном, ножи наготове – в зубах.

Я выбрал плешивого, в алом расшитом кафтане

И свистнул покрепче, пустив впереди себя страх

Удар отмахнул. И в дородное, сдобное тело

Мой нож с поворота вошел, как в капустный пирог.

Увидел, как Бэн поскользнулся и как его слева

Достал длинновязый, а я не успел, не помог.

Минут через десять мы рыбам отправили трупы,

Делили добычу. Мне выпал сосуд золотой,

В трюм факел горящий упал. Мы отчалили круто.

И красная роза теперь расцвела над водой.

Дымились стаканы вечерним белесым туманом,

Пылали багрово и гасли. И полнились вновь,

Себя позабывши, зверели мы с каждым стаканом,

Как будто глотали чужую горячую кровь.

Мы в роме ту ночь растворили в затерянной бухте,

И склянки по ватным ушам, как серпом поутру.

Нам спьяну казалось: прибрежные камни опухли,

Мы вздернули парус мешком на притихшем ветру.

Эгей, эге-гей! Золотое Эгейское море,

Ты тайны свои растворяешь в зыбучих волнах.

Мы вновь на охоте, я снова на марсе в дозоре

Себе на удачу, а всем, кого встретим, на страх.

                               Остров Милос.  Эгейское море

 

 

       Праздник в таверне

Шхуна плещет парусами,

Легкой облачной волною,

И вода цветет в заливе

Зыбкой радугой огней.

Берег в дымке. Кипарисы

Сторожат ночные вздохи,

Отложив мечты, Везувий

На горячем сердце спит.

Наша шхуна у причала

Клейкой бабочкою ночи

Пьет нектар огней медовых,

Звезды реями плеща.

Эта райская дремота

Разлилась с ладоней Бога,

За такую ночь когда-то

Я пол-жизни обещал.

Темный сладенький притончик

Показал нам старый боцман.

Здесь вино  чернее ночи,

Музыка шальней огня.

Расцветает звон гитары, 

Скрипка просится на небо,

От горящих глаз матросов

И светло, и горячо.

Мы придумали русалок –

Девок наших сновидений,

Плод и плоть мечты горячей

Возбужденной матросни.

Мы пируем, мы забыли

О судьбе морских течений,

Что влекут дорогой властной

Нас со шхуной – в никуда.

Кружек стук, галдеж и ругань,

Кровь томится, закипает,

Но выходит Виолетта

И смолкают голоса.

Кто придумал знойный танец?

Вихри? Молодой Везувий?

Наши взгляды – словно ветки

В этот пламенный костер.

Виолетта то стихает,

Как на влажном камне чайка,

То вскипает, будто кливер

На безудержном ветру.

Платье сброшено. Сияньем

Лунным полыхают груди.

Вот в таких волнах, ребята,

Нам бы голову сложить!

Питер встал, и Боб поднялся.

И таверна загудела.

Каждый нож вой проверяет.

Все посыпали во двор.

 С гиблым скрежетом столкнулись

Два клинка в одном желанье.

Это лучше вам не слышать,

Бобу ж – больше не слыхать.

Так же смачно кипарисы

Свои тени окунают

Мягкой кисточкой в мольберты –

В разноогненный залив.

И барахтаются пальмы

В темнозвездном океане,

Нам нашептывая песню

О безбрежной красоте.

Но одна звезда, мерцая.

Утонула в луже крови.

Поминай теперь Неаполь

Душу Боба, как свою.

                     Неаполь. Припортовая таверна

 

 

       *    *    *

Села бабочка на скрипку

И застыла в изумленье:

Как же так? Я спозаранку

Хлопочу. И людям солнце

Разношу на райских крыльях.

Почему же это люди

Музыки моей не слышат?

                                 Болгария, г. Русе

 

 

 *    *    *

Не тоскуй, моя Тоскана,

Кипарисами у моря,

Кружева горячей юбки

Не топи в игривой пене.

От Маррина-ди-Каррара 

И до Масса- Марритима

Звон гитар цветет упрямо

Под полой зеленых пиний.

Граммофоны олеандров,

Струны ливня, бубен моря –

Все поет тебе осанну,

Над тобою ночью звезды

Чинно водят хороводы.

Здесь любили боги римлян

Помечтать о жизни смертных

На земле твоей счастливой.

                          Италия. Тоскана

 

           х         х        х                  

                                В 1926 году погиб под трамваем 

                               гениальный испанский архитектор

                               Антонио Гауди

Расплясалась Барселона,

Кастаньеты сочно брызжут –

То ли сердца свет мерцает,

То ли россыпи секунд…

Всё плывет в горячем танце:

Люди, время и деревья,

Но работает в три пота

Лишь волшебник Гауди.

Музыку он собирает

В огрубевшие ладони,

Приручает и на волю

Отпускает, словно птиц.

Камень льется водопадом,

Как цветы в дыханье ветра,

Он танцует, будто слышит

Звоны сердца Гауди.

Легкий камень заструился

В небеса. И горним светом

Напоенный – возвратился

К нам на землю – он живой.

Шёл Антонио голодный,

Нищий, никому не нужный.

Роковой трамвай…И звезды

Полились из старых глаз…

Содрогнулась Барселона,

Сразу музыка угасла.

И застыли в вечном танце

Все творенья Гауди

                       Испания. Барселона

         

      *    *    *

Я сел на верблюда,

Он слеплен из бархата ночи,

Дыханья пустыни,

Из бликов всходящего солнца,

Из пепла кочевий,

А все остальное – терпенье.

Качнулись барханы,

И волны нездешнего мира

Меня покатили

По звездным искрящимся тропам

Дорогой бесстрастной

По самому краю сознанья.

Погонщик верблюда

Босой шестилетний мальчонка

В джалябии грязной –

 Ступал до того величаво,

Как будто пустыню он вел

На веревке послушной.

Мечеть — загородка,

Камыш пересохший, а крыша

Из сети дырявой,

Наверно, кочевники ловят

 Скользящего в небе

Над миром страданий Аллаха. 

А  вечером вспыхнул костер

И небрежное пламя

Семью языками

Ударило в колокол неба,

Неслышимым звоном

Исполнились звезды седые.

Весь мир пред тобою.

Из этого зыбкого мира

Берут бедуины

Лишь кружку воды и лепешку,

Свободу без края,

В которой утонут соблазны.

Что книжная мудрость?

Что ржавая жесть лжезаконов? 

Когда перед взором

Пустыни сплошная дорога,

Где цель  — лишь движенье,

Где мысль в тишине растворилась.

                           Египет. Абугария. Стоянка бедуинов

                

 

             Красная мельница 

Огни погасли. И зажглись глаза.

Огнем, в котором черпают желанье

Златые звезды, словно брызги солнца

Вулкан страстей рассыпал по рядам.

Шампанское «Георг Жильет» из Реймса

В ведре со льдом от жажды запотело

И холодит морозцем грудь бокала,

Не остужая бешеную кровь.

О, бабоочки любви! Вы под сачком

Гудящей сцены в трепете и жаре

Порхаете в дымках  своих накидок –

Все взгляды раскаляя докрасна.

Наверно, музыка сошла с ума.

Пылает сцена плотоядной страстью

И вертит, как горящие уголья,

Точеные фигурки танцовщиц.

Сгорают, как дыханье кружева

И голые искрящиеся груди,

Призывы бедер млеющим сструенье

В безумной сказке растворили ночь.

Теперь не музыка, а стук сердец

На сцену льется из рядов потоком,

И вот одно клокочущее сердце

Как колокол наполненно гудит.

Качнулась сцена, и качнулся зал,

И красных крыльев огненные круги

Плывут, плывут уже перед глазами

И, наконец, и  в сердце – холодок.

В крови эпох, в пыли мирских дорог

Промчались войны, сгинула народы.

Ушли в небытие цари и боги,

А вы- вечногорящей страсти бунт.

Пройдут века. Изменят люди всё.

Но неподвластны времени ожогам,

 Святые жрицы сексуальных танцев,

Как прежде, будут зажигать сердца.

Не потом ли солнце любит вас,

Вам отдавая льющееся пламя?

Не потому ли вольные созвездья

Собою вашу берегут судьбу?

                          Париж. Мулен-Руж

                 

 

               Колесо скитаний

Средь чемоданной россыпи вокзала,

Откуда в спешке убегают рельсы

Брататься за зовущим горизонтом,

Я потерялся в суете сует.

Чужая жизнь, ища свою дорогу,
Бурлила, клокотала и прощалась…

Как будто вправду колесо скитаний 

Спасало истомленный знаньем ум.

Какой-то паренек.  — а-ля девчонка,

Разбрызгав челку, нес серьгу, как знамя,

И ухом, приодетым в завитушки,

Ловил сквозь гомон нужный ему звук.

Мужик с татуировкой на плече,

Где млела стайка пышненьких русалок,

Того мальчишку взглядом согревая,

Толкал  его глазами за перрон.

Девчоночка с таким огромным бантом,

Что б если захотел расстрига-ветер,

Унес в охапке в сладкий уголочек,

Да мама держит за руку ее.

Вдруг кипень звуков увенчала скрипка,

Седой цыган, как Савоаф в экстазе,

Раздвинув хаос мощною рукою,

Творил другой, подвластный небу мир.

Смычок терзал тугие нервы скрипки,

Вытягивая из нее все жилы,

Стараясь звуком вывернуть ей душу, 

Не доставая яростью до дна.

Она рвалась из рук под облака,

Где проживают музыка и боги,

И сочный пламень ей стелил дорогу,

Но и цыган дорогу эту знал.

Упрямо по плечам метались кудри,

Взор улетал к самим истокам песни,

А пальцы страстно ворошили угли,

 С каскада грифа сбрасывая их.

Он скрипку не пускал в полет свободный,

 А рос и поднимался вместе с нею

И вот своею белой головою

Купается в летучих облаках.

…Неслась по полю легкая кибитка

 За ней едва могла угнаться песня –

То жизнь цыгана бешено летела.

А смысл? Да только б мчаться в песню-даль.

Сейчас сошлись все прежние дороги

К его ногам и положили песни,

Сомкнулось солнцем колесо скитаний,

Жизнь обнажилась до сухого дна

О чем он вспоминал? О чем жалея,

Гасил душой костер воспоминаний?

Какая боль прожгла его так сильно,

Что в музыку он перелил ее?

Скорей всего, он расставался с жизнью,

Наверно, только темный жар прощанья
Способен жгучей лавою разлиться

И слить любовь и смерть в одно кольцо.

                  Бухарест.  Железнодорожный вокзал

 

 

                     Возвращение

                                             Виталию Кулёву

Рядом с лавкой, где хлеб продают,

На развале – духовная пища.

От библейских насыщенных блюд

Отвернулся безропотный нищий.

Как  в могилу глаза опустил,

Рваной варежкой просит монетки

Тонет день, выбиваясь из сил,

В слеповатой метельной подсветке.

Позолотою «Новый завет»

Манит празднично очи и уши,

Негасимый и праведный свет

Ищет наши голодные души.

Видно, Бог нас еще не забыл,

Все пасет обещаньями чуда,

И с сиянием ангельских крыл

Снова льется надежда Оттуда.

Старику я две сотни отдал,

Сотворил ему вечер отрады.

Каждый богом немного бывал,

За добро не взыскуя награды.

                    Россия. Москва. Ясенево

 

__________________________

© Смирнов Владислав Вячеславович