Страницы нашей жизни. Публицистические эссе. Часть 5
Здравствуй, школа!
Через два дня — первое сентября.
Счастливый день с точки зрения Сергея Михалкова (светлая ему память), Самуила Маршака, Агнии Барто и тысяч цветочниц, сбывающих свою продукцию ошалелым мамам и папам, бабушкам и дедушкам.
Скорбный день для миллионов девчонок и мальчишек, обнаруживающих в одночасье, что беззаботная и свободная жизнь навсегда осталась в прошлом.
Ах, школа!
Кто тебя только выдумал!
Знать, у бедного фантазией народа могла ты родиться в таком малосимпатичном виде, в каком существуешь ныне.
Нищая.
Обижаемая всеми.
Презираемая властью.
Не любимая ни учениками, ни родителями, ни учителями.
Да ведь и есть за что не любить тебя, школа.
Унылая, похожая на казарму.
Построенная по шаблону, напрочь лишенному фантазии.
Все едино — учебные планы, программы, списки литературы.
Теперь вот наводит ужас Единый государственный экзамен.
Шаг влево, шаг вправо считается за побег из стройной системы отечественного среднего образования.
Бежать, впрочем, особо некуда: техникумы, переименованные в колледжи, едва дотягивают до церковно-приходских школ проклятого царского самодержавия.
А чтобы добежать до ближайшего вуза, нужна куча денег на питательные нужды, облегчившие дистанцию забега…
Три догмата веры исповедует отечественная школа.
Первый: учитель всегда прав.
Второй: каждый сверчок должен знать свой шесток.
Третий: сопротивление бесполезно.
Главное упражнение — диктант.
Под диктовку меньше думается, но легче живется.
Не надо никакой самодеятельности.
И, между прочим, правильно делают: выйдет человек в долгую жизнь и нечаянно ляпнет что-нибудь такое, что давно надо было выбросить из головы.
Впрочем, такое случается редко: школа удивительным образом напоминает жизнь взрослых.
Списывание.
Зубрежка.
Заучивание азбучных истин.
Рутина. Показуха. Неуважение личности.
Индивидуальность подозрительна.
Как за школьной партой, так и за столом учителя.
А зачем нашей школе индивидуальность?
Ей нужен ранжир и правильное построение умов…
Где же ты, школа радости, придуманная однажды Сухомлинским?
Школа совместного творчества свободно собравшихся людей?
Школа семилетних поэтов и семнадцатилетних мыслителей?..
Ах, школа, школа!
Что было в наши годы?
Первая клякса, сползшая со знаменитого пера № 86 на белоснежную страницу прописей.
Первая двойка.
Первый вызов родителей к классному руководителю.
Первая сигарета.
Первый поцелуй.
(За давностью лет запамятовал, что было раньше — поцелуй или сигарета.)
Первые прогулы.
Первый крик родителей:
— Мы в твои годы!..
Интересно, а какой была школа в их годы?
И как они вообще тогда обходились без ЕГЭ?
Неправильные
цифры
Жители воронежского лево_
бережья получили тепловой
удар.
В виде жировок.
В которые теплолюбивая
управляющая компания внесла
умопомрачительные цифры.
Когда граждане пришли в
себя, их послали.
Естественно — на три буквы.
В «ТГК_4».
В «ТГК_4» ходоков снова по_
слали.
И тоже на три буквы. Но рас_
положенные в других местах
алфавита.
Потерявшие ориентацию
теплоборцы пошли искать уп_
раву.
И, представьте себе, — на_
шли.
Районную.
В которой человек, похожий
на чиновника, лаконично
объяснил пришельцам из дру_
гого мира, что сходить с ума от
невероятных цифр — это без_
умие.
Поскольку цифры эти — не_
правильные.
Мол, случилась математи_
ческая ошибочка.
Так что наслаждайтесь,
граждане, жизнью в отведен_
ное для вас время.
С пяти до двенадцати и с
семнадцати до двадцати трех.
И левобережные тепло_
страдальцы поняли: дальше
идти некуда.
За порогом управы лежала
Россия.
Территория неправильных
цифр.
Это у древних римлян и
древних арабов цифры были
правильными.
А у нас совсем другая ариф_
метика.
У нас неправильные цифры
лезут из всех щелей.
По самым скромным под_
счетам полтора миллиона чи_
новников — это нормально?
Восемнадцать литров алко_
голя на каждого живущего в
стране — это правильная циф_
ра?
Неправильные цифры воль_
готно чувствуют себя на ценни_
ках на все, что продается.
А продается в нашей стра_
не все — от теплого местечка
до места в детском саду.
И это — правильно!
Потому что место под луче_
зарным солнышком Родины
дорогого стоит.
Неправильные цифры засе_
ли в пенсионных ведомостях и
в ведомостях на зарплату бюд_
жетников.
Но самое главное — никто
не знает, откуда эти неправиль_
ные пронырливые цифры бе_
рутся.
С какого потолка?
В чьей лихорадочной голо_
ве родились эти удивительные
цифры?
Не в родимом ЖЭКе же?
Впрочем, возможно, и там.
В жировке, которую я полу_
чаю, стоит загадочная строка:
«Техническое обслуживание и
ремонт квартиры».
Строка эта оплачивается
трехзначной цифрой.
Разумеется, не мне платят,
а я расплачиваюсь за чью_то
фантазию.
Скрывается, видимо, за
этой фантастической цифрой
сантехник Вася, олицетворяю_
щий технический прогресс в
пространстве коммунальных
услуг. Вася явился однажды по
вызову, взгромоздился с нога_
ми на вялотекущий унитаз, рас_
курочил его и навсегда, к счас_
тью, исчез из моей жизни, про_
клиная при этом шершавым
языком плаката качество оте_
чественных глиноземов.
Вася исчез, а строка в жи_
ровке осталась.
На всю оставшуюся жизнь.
Потому что любой эконо_
мист (даже самый главный),
выслушав наши стенания, ска_
жет сочувственно:
— Других цифр, дорогие мои
земляки, у меня для вас нету.
И — не соврет.
Чего боимся, господа?
К цифре я отношусь с уважением.
Даже если этой цифрой балуется власть.
Не так давно Министерство внутренних дел известило с прискорбием:
— Среднестатистическая сумма взятки в России равняется двадцати семи тысячам рублей.
Признаюсь — цифра показалась мне тоскливой.
Неужели мы так преступно бедны?
Или — жадны?
Или — на самый худой конец — честны?
Дать боимся?
Взять стесняемся?
Оскудела рука дающего?
Утратила свою неутомимость рука берущего?
Двадцать семь тысяч — это… это… это…
Для подобной цифры слов я не найду.
На такие деньги не то что в Анталью слетать — даже в «Московский проспект» стыдно зайти.
Пяти квадратных миллиметров в Репном не укупишь.
Такую сумму приличному человеку и брать, и давать неудобно.
Посчитают крохобором.
Правда, славные наши органы, как всегда, недоговаривают.
Эта среднестатистическая сумма передается из рук в руки из года в год?
Или — за одну секунду?
Если ежесекундно — то жить модно.
Можно себе позволить денек-другой жить честно.
А если — за год?
При такой вялости рук и ноги протянуть можно.
А в стране и без того с демографией дела складываются неважно.
Уж чего только власть в супружеское ложе не подкладывает — и материнский капитал, и ипотеку.
Нет взрыва!
С такой статистикой скучно жить на этом свете, господа!
При советской власти народ, избалованный состоянием дел в 1913 году, четко знал, сколько ежеминутно в стране выпускается тракторов, чугуна и эстонской колбасы.
Теперь — несмотря на гласность — живем в полной неизвестности.
А эстонская колбаса и вовсе куда-то исчезла.
Наверное, независимые эстонцы назло нам ее сами едят.
А мы — в отличие от эстонцев — едим неизвестно что.
Но меня не волнует колбаса.
Меня беспокоит другое — чего боимся?
И, конечно, — кому недодаем?
Бедолагам самого бесплатного в мире здравоохранения?
Мученикам самой бескорыстной в мире милиции?
Страдальцам самого угнетенного в мире чиновничества?
Юриспрудентам с самыми завязанными в мире глазами?
Или…
Впрочем, достаточно.
Понятно и так: на всех не напасешься.
Значит, надо больше давать и чаще давать.
Пора дать волю своим рукам!
Мы же свободные граждане свободной страны.
И сажают у нас только каждого второго.
Значит, каждый первый может спать спокойно.
А чего и не спать-то?
Один воронежский следователь подсчитал, что за первое полугодие было поймано 67 взяточников, а дел заведено 35.
Почувствуйте, как говорится, разницу.
А на окнах — решетки
Школьные годы чудесные прошли у меня под шелест страниц учебника «История СССР».
Три фотографии в этом учебнике были аккуратно заклеены предыдущим поколением двоечников. Но стоило посмотреть на свет, как под белыми прямоугольниками можно было разглядеть лица трех красных маршалов Советского Союза — Тухачевского, Егорова и Блюхера.
Маршалы были объявлены врагами народа, и нам о них знать не полагалось.
Зато, прочитав разрешенные страницы «Истории», можно было узнать, что:
а) Россия — жандарм Европы;
б) Россия — тюрьма народов;
в) по России непременно один бродит с сошкой, а семеро — с ложками;
г) в России периодически появлялись царисты, то есть люди, веровавшие в хорошего царя. А цари в России, как назло, были плохие. Так что всенародного счастья не получалось.
Вплоть до октября семнадцатого.
Когда все получилось как нельзя лучше.
И мы стали жить неуклонно замечательно.
До августа девяносто первого.
А в августе девяносто первого проснулись в другой стране.
Глянул я, помнится, в окошко — и удивился.
Почему все не так?
Тот же лес, тот же воздух и та же вода.
Только флаг другой, герб другой, а если верить новым словам старого гимна, то обнаружилось, что все мы под Богом ходим.
Если верить Сергею Владимировичу Михалкову, царствие ему небесное.
А в остальном — все как тогда.
Как в бывшем учебнике «Истории СССР», вышедшем в свое время под редакцией профессора Шестакова.
Правда, с августа девяносто первого нашу жизнь редактируют другие люди.
Что не меняет существа дела.
Армия, как и прежде, защищает интересы наших границ.
В ближнем и дальнем зарубежье.
Вокруг кормильца с механической и электронной сошкой водят хороводы обладатели заветных ложек.
Имя им легион.
В любви к династии Романовых клянутся все.
И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник.
И друг степей калмык.
Даже тот, кто испокон веков живет без царя в голове, тоже клянется, что любит царя-батюшку.
Но главное!
По всей стране на окнах первых этажей — решетки.
Не Россия, а сплошная тюрьма народа.
Который пожизненно упек себя за решетку.
А почему бы и нет?
В конце концов в тюрьме есть крыша над головой, трехразовая пайка и всегда есть с кем поговорить.
А на воле постоянно страдаешь от одиночества.
Так что разница между там и тут относительно небольшая.
За решеткой, я думаю, жизнь не мед, но сколь сладко наше существование по эту сторону затейливых железных оконных узоров?
Грабят все кому не лень.
Круглосуточно.
А кому лень — рассылают жировки.
А мы-то, наивные, свято верим, что решетки спасают нас от всех напастей.
Блажен, кто верует…
Колбаса из мяса
У моего приятеля не так давно вышло из строя мировоззрение.
Оно накренилось, как башня в городе Пиза.
Кто не знает — есть такой город в Италии.
Но у нас не Италия.
Однако с мировоззрением тоже возможны аналогичные искривления.
Случилось все буквально на улице.
Приятель был эстет, воспитанный на «Книге о вкусной и здоровой пище».
Всю свою жизнь он свято верил, что колбасы из мяса не бывает.
С опилками — да!
С соей какой-нибудь — безусловно.
Но чтоб колбаса была из чистого мяса — это просто нонсенс какой-то.
И в принципе, и в магазине.
Такое у моего приятеля было кредо.
И в годы сталинских пятилеток.
И в годы развитого социализма.
И в годы перестройки.
И в годы разгула демократии.
И сейчас — в годы вертикального существования власти.
Но вот недавно, идучи по улице Хользунова, мой приятель увидел в витрине торговой точки текст, потрясший весь его желудочно-кишечный тракт.
Нововоронежский торг, пробравшийся тихой сапой в наш город, извещал трудящихся, что торгует колбасой из мяса.
Возле объявления, понятное дело, колбасился народ, желающий вкусить прелести настоящей жизни.
Вот тут-то и произошла с моим приятелем мировоззренческая катастрофа.
Белки, жиры и углеводы, окопавшиеся в его внутренних органах, взбунтовались.
Потрясенный увиденным, мой приятель вернулся домой, лег на кушеточку и стал ждать конца света.
Но конец не состоялся.
Не было даже света в конце тоннеля.
Никакого светопреставления не произошло.
Город жил своей нормальной жизнью, даже не подозревая, что в мире может существовать колбаса из мяса.
В самом деле, зачем нам неизвестно какого качества колбаса из мяса, если есть заменители.
Пушки вместо масла.
Лозунги вместо дела.
Зрелища вместо хлеба.
Соя вместо мяса.
А также калий, кадмий, марганец, суперфосфат и углекислый газ.
В такой жизни есть своя привлекательность.
В ней желаемое легко можно выдать за действительное.
Наличие баллистической ракеты с ядерной боеголовкой считается вершиной государственного благополучия.
Баррелем нефти измеряется прочность нашей экономики.
Есть от чего задохнуться от счастья.
Так что возникновение колбасы из мяса — это повод для национальной гордости.
Это фантастика, ставшая явью.
В объявлении нововоронежцев есть что-то трогательное.
Настоящее.
Есть вкус нормальной жизни.
Съел — и получил истинное удовольствие.
А ведь это так замечательно — получать удовольствие от таких простых вещей, как, скажем, доброе слово; теплая вода в кране; ровный тротуар под ногами; приветливое «здравствуйте!» на улице; улыбка, а не косой взгляд.
Тогда, глядишь, и колбаса из мяса перестанет казаться чудом и войдет в привычку.
Чур, не я!
На прошлой неделе в нашем городе случилась беда.
Как элегантно выразился мэр, произошло «неконтролируемое выгорание фейерверков».
Погиб человек.
Ранены десятки людей.
Причинен значительный материальный ущерб жилым домам.
Здание, в котором произошло это неконтролируемое возгорание, перестало существовать.
Губернатор откликнулся мгновенно:
— Сыскать и наказать злодеев!
Отыскать злодея в России так же трудно, как найти иголку в стоге сена.
Чуть что, каждый норовит крикнуть во все горло:
— Чур, не я!
И это — очень благоразумно.
У нас ведь как: не сыскали злодея — обязательно кого-нибудь назначают в виноватые.
И можно опять радоваться жизни.
В общем, началась бурная деятельность.
Первым делом стали кормить пловом народ, вышвырнутый взрывом из своих жилищ.
Об этом благородстве властей газеты сообщили с восторженным придыханием.
А как же иначе — забота о людях у нас всегда на первом месте.
Потом чиновники бросились в архивы и со счастливыми лицами объявили:
— За городом погибшее здание не числится.
Что в переводе на общепонятный означало:
— Каша наша, а здание ваше. Город здесь ни при чем.
Идея непричастности очень понравилась и пожарным:
— Мы со своей каланчи не могли контролировать потенциально неконтролируемое возгорание, ибо нельзя контролировать то, что не входит ни в какие планы.
Так что извините, господа сыскари.
— Чур, не я!
Действительно — как знать, что где-то ждут своего часа шутихи и петарды, если никто не знает, где они сгорают от нетерпения?
Железное, как говорится, алиби.
Гори оно все синим пламенем!..
И в этот момент чей-то зоркий взгляд углядел погорельцев, жующих благотворительный плов.
Господи, да вот же они, виноватые! Им бы вовремя сообщить о складе во дворе — ничего бы не было.
На что они рассчитывают?
На бесплатный плов? На горячий чай из армейских полевых кухонь?
Дармоеды!
Кстати, об армии.
Огнедышащее строение стояло на территории, приписанной к военному ведомству, но люди в погонах, как и положено, хранят военную тайну: как случилось, что гражданская фирма на их заповедных землях делает все, что хочет?
Полковник наш рожден был хватом?
Или — как человек, начитавшийся «Горя от ума», — помнил замечательную реплику полковника Скалозуба по поводу пожара, случившегося в Москве 1812 году:
— Пожар способствовал ей много к украшенью.
Скорей всего и армия, выстроившись на плацу, хором грянет:
— Чур, не я! Чур, не я! Чур, не я!
О пламенных фирмачах и вовсе речи нет — эти благородные люди много лет зажигали наши сердца…
А человека нет.
«У нас любить умеют только мертвых»
Как-то вдруг осенило — в родном Отечестве стало жить небезопасно.
Исчезло ощущение прочности жизни.
Проснешься завтра или все закончится сегодня?
Главное — формальных поводов для беспокойства вроде бы нет: зарплату выдают регулярно, идеалы никуда не исчезли, мировоззрение функционирует позитивно.
Но постоянно ощущаю какую-то угнетенность души.
Терзают сомнения: а что там — за поворотом.
Опасно летать на самолетах: все время кажется, что пилот подниматься в воздух умеет, а садиться на землю — нет. Опасно плыть по реке на теплоходе: понастроили мостов — того и гляди врежешься в подвернувшийся устой.
А устои у нас, как известно, непоколебимые.
Прочные у нас устои.
Опасно по тротуарам ходить: карнизы — верные сыны закона всемирного тяготения, блюдя верность Исааку Ньютону, непрерывно норовят свалиться прямо на наши светлые головы.
Опасно заходить в ближайший универсам: а вдруг очередной взволнованный майор милиции начнет сводить счеты с колбасой, прикинувшейся сервелатом «Кремлевским».
Опасно терпеливо стоять у светофора: одичавшее стадо автомобилистов-дальтоников в любой момент может пресечь твою попытку подумать, что жизнь удалась.
Опасно находиться на службе: в брандспойте, висящем неподалеку, последние признаки жизни исчезли как раз незадолго до вселенского потопа.
В общем, прямо хоть не живи.
Потому что Россия — зона постоянного риска.
А зона живет по своим законам.
У нас их два.
Первый: Риск — благородное дело.
Второй: Кто не рискует — тот не пьет шампанское.
Но до шампанского ли, когда тебя из зоны риска вытаскивают в черном полиэтиленовом пакете?
Хотя, конечно, благородства при этом хватает.
Особенно благородно ведет себя Родина-мать.
Государство то есть.
Приспущенные флаги.
Прощальный салют.
Шопен.
Скупая государственная слеза.
Государство очень любит хоронить с помпой.
Помпа как некий элегантный занавес, отделяющий бытие от небытия.
Помпа — прощение собственных ошибок.
Такой заупокойный передел чужих и собственных грехов.
По одну сторону — нехороший «человеческий фактор», источник всех наших бед.
По другую — человек с большой буквы, источник всех наших побед.
Прощаются, естественно, с Человеком с большой буквы.
«Человеческий фактор» остается — энергичный, боеспособный.
Опасный.
Завтра продолжится то, что было вчера?
Пожары? Автокатастрофы? Крушение поездов? Столкновения автомобилей?
Ужели мы и впрямь живем от поминок до поминок?
Девять дней.
Сороковины.
Година.
Лапша с курицей.
Оладьи с медом.
Кутья.
Ужели торжество жизни измеряется только пафосом некрологов?
Прав был, видимо, Александр Сергеевич Пушкин, грустно однажды заметивший:
— У нас любить умеют только мертвых.
______________________
© Кройчик Лев Ефремович
Продолжение. Начало см. в журнале RELGA: № 10(190) 10.07.2009, №11(191) 1.08.2009 и №12(192) 20.08.2009; №8 (226) 01.05.2011