Начну с того, что проблема научной популяризации существует столько, сколько существует сама наука, по крайней мере, в ареале научного сознания. Проблема с самого начала содержала несколько аспектов и отражала ряд причинно-следственных связей. Ну, если совсем кратко: для чего понадобилось ученым когда-то «выйти из тени» на суд людской, такой коварный, иногда жестокий, но неизменно неблагодарный? Всё-таки о причинах…  

 

1. При появлении научных академий в Европе — не по интересам, как в Италии в 16 веке, а как профессиональных сообществ с программой и отчетами в виде докладов (Парижская академия наук, Королевское общество в 60-е годы 17 века) и публикаций в журналах, впервые возникших именно для этой цели, деятельность ученых стала, так или иначе, публичной. Разумеется, возникали естественные сложности восприятия научной информации. Спустя 60 лет издатель «Комментариев Академии наук» в России Генрих Миллер сильно расстраивался по поводу неприятия читателями научных текстов: «При всём том книгу никто не хотел похвалить, не умели понять, что читали, и своё неуменье называли темнотою изложения…» Видимо, эта неудача в распространении научной информации привела ученого и журналиста Миллера к поиску форм её популярного изложения с целью расширения читательской аудитории. Он создает газету «Санкт-Петербургские ведомости» и приложение к ней — «Примечания к Ведомостям», где помещал толкование понятий, терминов, популярное описание событий и фактов в мире техники и естествознания. Издание продолжалось до 1742 года. А с января 1755 года Миллер предпринял издание первого русского журнала «Ежемесячные сочинения», выходившего при Академии наук и помещавшего в больших объемах научные статьи по самым разным направлениям. И, хотя Миллер публиковал в журнале научные статьи, в том числе свои историографические исследования «стран, при Амуре лежащих», мысль о популяризации не давала ему покоя, что было реализовано созданием постоянного раздела «Автор», где он стал помещать интересные статьи из зарубежных научно-популярных журналов в собственном переводе и в вольном изложении. С тех пор наука и журналистика в России  (в Германии пораньше, в других странах — позднее) постоянно взаимодействуют в обоюдном стремлении оставить по себе следы, выходя на просторы общества. Стоит тут вставить: не у всех наций в менталитете одинаковое отношение к паблисити и, главное, видение одинаковых целей. Но. Об этом отдельно, когда-нибудь….

 2. Есть еще одна причина возникновения необходимости в научной популяризации уже в 17 веке в Европе и 18-м в России: претензии, точнее, начало предъявления индивидуальных претензий на закрепление высказываемых идей, изложение законов и закономерностей. Научная популяризация помогала закрепить за учеными авторский приоритет. Сугубо научная информация терялась в паутине формул и графиков, неустоявшихся терминов и выражений, оставаясь недоступной не только для общества, но и для коллег-ученых, не воспринявших информацию как вследствие научной неподготовленности, так, зачастую, и по причине нежелания принять новое, оригинальное от другого ученого и, таким образом, признать его идущим впереди себя. Не каждому дано такое мужество и такая честность. Поэтому, сетуя задним числом о неприятии гениального закона Амедео Авогадро в течение почти полувека, нужно отдать должное итальянскому химику Станиславу Канницаро за то, что объяснил общественности величие умершего к тому времени Авогадро. Ту же благородную роль сыграл другой итальянец  — математик Эудженио Бельтрами, сумевший объяснить ученым и общественности сущность неэвклидовой геометрии Николая Лобачевского спустя 40 лет после публикации и 12-ти лет после смерти великого, но непонятого автора. Впоследствии Альберту Эйнштейну было в определенной степени легче пропагандировать свои идеи по двум причинам: 1) в начале 20 века человеческое общество, окунувшись в фейерферк научных открытий, испытало интерес к науке, многим людям сразу захотелось узнать, что это за рентгеновское излучение, что такое радиоактивность, пьезоэлектричество, кванты…; и — 2) сама теория относительности — по определению — содержит в себе больше образных ассоциаций для популярного изложения. Став при жизни популярным, Эйнштейн использовал свой авторитет для борьбы за мир, создав совместно с Б.Расселом знаменитый Манифест Рассела-Эйнштейна и заложив основу до сих пор действующего Пагуошского движения. Я к тому, что к нему прислушались именно потому, что полвека занятия не только наукой, но и её популяризацией вызвали доверие в массовом сознании.

 3. Светлейшая личность в истории науки (на мой взгляд, недооцененная, у нас особенно) — американец или англичанин, точно сказать теперь трудно, — Дерек Прайс (Derek John de Solla Price) неднократно, начиная с 60-х — 70-х годов ХХ века, высказывал мысли по поводу особенностей научного труда по сравнению с трудом человека искусства. «Творчество художника в высшей степени индивидуально, — пишет Прайс, — в то время как творчество ученого безлично и требует признания со стороны коллег. Поэтому башня из слоновой кости для художника может возводиться как келья монаха, а соответствующая башня для ученого должна планироваться как общежитие с многими комнатами, куда он мог бы поселить своих коллег». Именно поэтому популяризация — это не «погоня за дешевой популярностью» в глазах массовой публики (Евг. Евтушенко), но ещё, и это важнее, конечно, завоевание внимания коллег-ученых. Важно отметить, что ученому важно признание или хотя бы внимание со стороны не обязательно специалистов своей научной профессии, это как бы само собой происходит — читают, ссылаются, рецензируют, экспертируют, так или иначе, — но также других, как представителей родственного клана… На этом была основана концепция журнала «Наука и жизнь» в 60-е — 80-е годы ХХ века: писать не для массы, а для специалистов и ученых абсолютно разных наук и направлений… Социологический анализ аудитории тогда определил, что читатели журнала почти на 100 процентов имеют высшее образование и четверть из них — ученые со степенями кандидата и доктора наук. И оказалось, что в одном журнале помещать популярные статьи по математике, биологии и литературоведению вполне приемлемо, потому что они рассчитаны именно на коллег: математики пытаются объяснить литераторам, а литераторы математикам какие-то нюансы своей профессии, вызвать интерес к своим занятиям как виду деятельности. Вследствие усложнения языка научных исследований ученым крайне интересно, чем занимаются друзья-коллеги не только в соседнем, но и в своём институте, буквально через дверь. Идея оказалась настолько продуктивной, что тираж журнала доходил до трех миллионов экземпляров! Мне показалось, что в последние годы редакция стремится расширить аудиторию за счет популяризации «для всех». Если это так, то, без сомнения, это приведет не к увеличению, а напротив, к сокращению аудитории, которая лишится привычного и ожидаемого восприятия текстов, требующих от читателей интеллектуальной работы. Менять же в корне тип издания, если так обстоит дело, — конечно, ошибка издателей. Впрочем, дело хозяйское, конечно, но наличие научно-популярных журналов совершенно разных по целям, стилю и методам изложения говорит как раз о многозначности понятия научной популяризации: научная популяризация — да, но смотря для кого и с какой целью. Ведь есть и «Техника молодежи», и «Знание — сила», и «Природа», и масса других, слишком разных печатных изданий, не говоря уже о передачах на радио и телевидении. 

 4. Пора вернуться теперь к вопросу о главном и трудном — «популяризация для всех». Серьезное и трудное это дело, что и говорить. Шутки здесь возможны («Галилео»), но до определенного предела. Людям хочется понять суть научной работы как можно точнее. В процессе этой деятельности основная часть журналистов неизменно допускает ошибки: либо оставляет информацию точной, сообщая о научной разработке языком ученых и часто их устами, либо употребляя неверные, ошибочные образы и допуская ошибки по сути. Настоящий дар популяризатора науки, увы, довольно редок. Но если он есть, это не может не быть оценено. Приведу давний пример. Известный ученый, академик АН СССР на 40-летие талантливого журналиста Ярослава Голованова пришел в редакцию и подарил ему свою монографию с надписью: «Спасибо Вам за то, что Вы, наконец, объяснили мне то, чем я занимаюсь 40 лет!» В этом нет большого преувеличения. Ведь именно журналист или литератор способен, в отличие от ученого, найти такие образы и формы освещения научных фактов, которые объяснят массовому читателю сущность научного открытия… Тут возникают вопросы: откуда возьмутся такие журналисты или литераторы и откуда возьмется интерес к научной популяризации в общественном сознании?  

 5. Важный вопрос заключается в том, как относится к научной популяризации общество и государство, понимают ли ее значимость. 

    Не могу не привести выдержки из письма Петра Леонидовича Капицы Сталину:

И.В. Сталину,  10 июля 1937 г.     Москва

«Товарищ Сталин,

С наукой у нас неблагополучно. Все обычные заверения, которые делаются публично, что у нас в Союзе науке лучше, чем где бы то ни было, — неправда. Эти заверения не только плохи, как всякая ложь, но еще хуже тем, что мешают наладить научную жизнь у нас в стране… 

…..Задача, мне кажется, ясна: надо воспитать в массах интерес к науке, показать значение ее для прогресса. Я думаю, что это нетрудно, так как у нас в массах заложен большой естественный интерес… В капиталистических странах уделяется очень много внимания научной пропаганде. В Англии эта работа особенно широко развита, и я думаю, что этим в значительной степени объясняется … исключительно высокий уровень ее науки.

Англия еще сто лет назад создала специальные общества популяризации наки – Королевский институт и Британскую ассоциацию для распространения науки. Ее музеи – Британский, Кенсингтонский – наиболее значительные в мире, в ее прессе, больше, чем в прессе других стран, уделяется места для науки и научной жизни…

…Что можно тут сделать и что делается? Перечислю главные моменты…»

   Далее П.Л. перечисляет пять направлений научной пропаганды — научные музеи, кинофильмы, популярная литература и лекции на научные темы, научная журналистика и пропаганда науки в школах. В огромном по объему письме вождю (около половины авторского листа!) автор подчеркивает: «Популяризация науки носит у нас халтурный характер. Здесь пример Англии весьма поучителен…», «Ни в «Правде», ни в «Известиях» нет грамотного журналиста, который мог бы самостоятельно составить интервью на научную тему». И завершает письмо надеждой: «Я уверен, что если в ближайшие годы удастся поднять интерес к науке в массах, то появится энтузиазм у научных работников. Они станут частью страны, они будут горды своей советской наукой, они возьмутся сами за её организацию…» Если в последней фразе заменить слово «советской» на «российской», впору ставить её эпиграфом к Сколковскому проекту. 

   Долгое запустение в отношениях с наукой и забвение очевидно значимых истин в отношении научной пропаганды и научной популяризации сменились, наконец, серьезной государственной поддержкой науки, будем надеяться, надолго.

6. Ещё важная проблема, которая возникла в последние годы и уже резко обозначена. Это наше неумение заниматься рекламой, продвижением и продажей своих научных разработок. Между тем, куда деваться, «с волками жить — по волчьи выть». Неактуальные в течение многих советских лет вопросы стали ощущаться  весьма наглядно и остро при новом российском капитализме. Цитирую статью под названием «Наука и бизнес», опубликованную аж 10 лет назад в журнале «Науковедение»: «В нашей стране наука и бизнес выглядят антагонистами. Когда у нас была мощная, поражавшая весь мир своими свершениями наука, то не было бизнеса, по крайней мере, легального. Когда появился бизнес, начался развал науки… Вообще же в развитых странах на каждую перспективную научную идею в среднем приходится около 10 менеджеров, «проталкивающих» ее на рынок. В нашей стране пропорции обратные: на 10 идей приходится один менеджер, что резко контрастирует с количеством посредников при реализации других товаров и демонстрирует, насколько далеки мы от современной экономики…» Я думаю, последнее заявление насчет менеджеров в нашей науке выглядит сильным преувеличением. Возможно, так обстояли дела в учреждении, где работали авторы, но в среднем по стране положение с продажей научных разработок ещё хуже… Просто никто этим не занимался. Не умеем, не нравится это нам, а надо. 

 7. Последнее. Крайне важная проблема заключается в подготовке кадров популяризаторов науки. В этом отношении в Южном федеральном университете уже проводится комплекс мер, из последнего — Школа «Юный Эйнштейн», о чём мы уже писали, журналистский конкурс «Университет в жизни региона», «Фестивали науки» и пр. Но этом напишет — отдельно и подробно — Наташа Дивеева. С неё и спрашивайте… 

     Я лишь скажу об инициативах факультета филологии и журналистики ЮФУ. В течение многих лет на факультете регулярно работает «Профессорский клуб», где выступают с докладами ученые самых разных специальностей. Одновременно организуется чтение лекций о науке для студентов всех специальностей ведущими учеными также всех специальностей. Если проявится интерес к этой проблематике, факультет готов открыть магистратуру по специальности «Научная журналистика». Пока мы отстаём в сфере популяризации науки от многих развитых стран, особенно от США и Великобритании, где такая деятельность широко приветствуется и высоко оценивается не только на государственном уровне, но и в общественном сознании граждан.

   Если мы всерьез хотим вернуть науке Отечества былую славу, без грамотно поставленной научной пропаганды и научной популяризации нам не обойтись. Ведь наука всеядна, всеведуща, не знает ни территориальной, ни отраслевой ограниченности. «И только тот достигнет её сияющих вершин», кто проявит к ней личный интерес, ощутит радость познания, почувствует, как знание делает человека сильным, уверенным в себе и в своём будущем…

_______________________

 © Акопов Александр Иванович