Давным-давно, когда слово «прожект» еще было в ходу, слово «проект», употребляемое сегодня по поводу и без, еще не завязло в зубах, а слово «мечтатель» не было ругательным, случались любопытные вещи. История моего родного Ставрополя-Тольятти, всех его рождений и перерождений, дает массу поводов для размышления на эту тему.

В устах россиян начала ХХ века ныне устаревшее слово «прожектёр» (от фр. рrojeter) было не самым лестным. Так насмешливо называли «охотников до проектов», людей, у которых всегда много предположений, планов и предприятий, заведомо бесполезных, неосуществимых или невыгодных. «Прожектер» означило, в лучшем случае, недостаток у имярека знания жизни и её действительных потребностей, в худшем – прямое обвинение в том, что он спекулянт и аферист.

Где родился, там и пригодился
Собственно, сама привязка Ставрополя именно в наших местах – в некогда изобилующем не только вольницей и кочевниками, но и пастбищами и угодьями, рыбой и дичью урочище Кунья Воложка – вполне тянула на прожект в его обычном понимании. Хотя все, что касалось крепости, было продумано, просчитано тактически, стратегически и геополитически, отражено в планах и нанесено на карты, сверхзадача, которая была поставлена столичным Петербургом перед начальником Оренбургской экспедиции Иваном Кирилловым и его преемником Василием Татищевым, – русификация и христианизация калмыков, превращение закоренелых кочевников в степенных землепашцев – была не решаема и в итоге не была решена. Зато достигли цели «локальной», но куда более важной: город появился, укоренился и зажил.
Можно предположить, что, закладывая крепость, выдающийся историк и дипломат Татищев прекрасно понимал: госзаказ – дело не слишком надежное, с приходом нового монарха интерес к проекту может иссякнуть. Кочевники приходят и уходят, а жизнь продолжается, и от местоположения и «стартового капитала» напрямую зависят перспективы развития торговли и промышленности, а значит, будущее Ставропольской крепости, которая неминуемо превратится в город…
Ставрополь на Волге, 1870-е годы. Из фондов городского музейного комплекса «Наследие» (г. Тольятти)
Быть может, первопоселенцам в самом деле было не до роскошных балов и приемов. Подобно множеству других крепостей, Ставрополь жил «жизнью убогой, захолустной, гарнизонной», как писал Владислав Ходасевич в романе «Державин». Но со временем – c середины XIX века, в связи с вхождением в состав Самарской губернии и реформой местного самоуправления (а именно Самарское и Ставропольское земство было первенцем среди российских земств), и до самого октября 1917-го – он жил вполне достойно. Жизнью самобытной и самодостаточной, не требующей особого статуса и госдотаций. Земля и Волга кормили.
Так или иначе, «первое рождение» преследовало цели политические. Как, впрочем, и два последующих.

Семь раз отмерь
«Второе рождение» Ставрополя-Тольятти, о котором принято разглагольствовать в местных научных и околонаучных кругах, наметилось гораздо раньше, чем случилось, – без малого столетие назад, когда впервые была обнародована проектная идея гидроэлектростанции в Жигулях. Она принадлежала группе самарских инженеров, в числе которых были руководитель Самарского технического общества Константин Богоявленский и «старый» – а в то время еще молодой большевик, соратник Ленина и будущий академик Глеб Кржижановский. (Подробно я писал об этой истории, см.: «Да будет свет!» – Relga, № 186).На строительстве Куйбышевского гидроузла.
Перекрытие Волги, 30-31 октября 1955 года
Сам Богоявленский, воспитанник лучшей отечественной инженерной школы – Императорского Московского технического училища, легендарной «бауманки», до того как был причислен к врагам народа и в сгинул в ГУЛАГе, успел немало потрудиться, чтобы идея, которую он и его единомышленники развивали не одно десятилетие (хотя звание «пионера энергетического освоения» Волги у Жигулей досталось Кржижановскому), стала лакомым проектом для «строителей социализма». И не раз предупреждал о необходимости, прежде чем строить, серьезных изысканий и «проекта, основанного на многолетних исследованиях ряда инженеров, экономистов и пр.» Поэтому прожектером его назвать будет явной натяжкой. А как назвать тех, кто в 1937 году распорядился начать эту стройку на Красной Глинке, – подписавших правительственное постановление Сталина и Молотова?
По официальной версии, в преддверии войны с Германией заключенных «Самарлага», успевших построить немало объектов инфраструктуры для Куйбышевского гидроузла, перебросили на другие объекты. И лишь потом убедились, что строить там, где начали, небезопасно и бесперспективно.
Послевоенное решение отказаться от прежнего проекта и строить массивную плотину на мягких грунтах в районе Ставрополя было сродни «безумству храбрых». «Серьезным доводом перенесения створа гидроузла был, в значительной мере, чисто психологический момент, – считает участник строительства Куйбышевской (ныне Жигулевской) ГЭС, один из авторитетнейших экспертов в гидроэнергетике, тольяттинец Николай Бородин. – Пройдя тяжелейшие годы войны, со строительством оборонительных сооружений, эвакуированных предприятий в очень короткие сроки, – часто без всяких изысканий и проектов, руководствуясь практическим опытом, – строители и проектировщики настолько осмелели, что смогли отказаться от мировой практики расположения тяжелых гидротехнических сооружений только на скальных основаниях…»
Сооружение ЛЭП-110 через водосливную
 плотину, 1956 годИ действительно, проектирование и строительство вели одновременно, не дожидаясь собственно технического проекта (который, к слову, был одобрен лишь на пятый год после начала стройки – незадолго до перекрытия Волги и пуска первого агрегата!). При этом, поскольку шла «холодная война», проектировали ГЭС с чрезмерным запасом прочности, с расчетом на прямое попадание атомной или даже водородной бомбы: толстенные стены, мощнейшие бетонные сооружения, окна-бойницы в здании гидроэлектростанции…
Стоит ли говорить, насколько пророческим оказался прогноз Богоявленского о том, что подобная спешка и экономия на проектировании выльется в «большие миллионы» – и даже миллиарды долларов в эквиваленте того времени. Именно в таких суммах исчислялся перерасход по проектированию строительству сооружений Куйбышевской-Жигулевской ГЭС, на тот момент и без того самой дорогой и крупной в мире.
Но чего не сделаешь ради того, чтобы доказать всем Фомам неверующим, обвиняющим нас в «прожектерстве»: советские люди – двужильные, все выдюжат и за ценой не постоят. Ведь, как писал в феврале 1951 года в своем дневнике начальник Куйбышевгидростроя Иван Васильевич Комзин, «во главе чудесных строек, мудро направляя их, стоит великий зодчий Коммунизма Иосиф Виссарионович Сталин. Его убежденность, его умение делать будущее близким, видимым, реальным облегчает осуществление тех работ, которые творятся по его замыслам». Подумаешь, какая-то ГЭС, когда впереди маячит куда более призрачная, грандиозная постройка: «Во главе с таким вождем советский народ сумеет в предельно короткий исторический срок осуществить чудесное будущее, построить Коммунизм».
Первое шлюзование после затопления котлована, 5 мая 1956 года
Так они и жили в то время. Но в пятилетку, как было намечено, не уложились. Может быть, построили бы станцию и в срок, если бы не смерть «великого зодчего», действительно лично курировавшего стройку и последовавшие за ней послабления. По воспоминаниям участников тех событий, пришлось пересмотреть всю стратегию и тактику организации строительства гидроузла и города, изначально рассчитанную на силы заключенных. А как возводить «великие пирамиды» без рабов? И где взять столько мечтателей?

Моногород – та же крепость
«Скажите, разве можно все предусмотреть заранее в наше время, когда мечты становятся явью быстрее, чем можно было бы мечтать, – восклицал в самый разгар сталинских морозов жигулевский мечтатель Комзин, прекрасно знавший истинную цену подобных проектов. И продолжал навевать сон золотой: – Не так уж много времени надо строителям славного коммунистического завтра, чтобы выросли по обеим сторонам дороги агрогорода с электрическими парниками и дворцами культуры, светлые цеха заводов-автоматов, выпускающих чудесные машины мирного созидательного труда!.. Это и мечта и действительность одновременноПервый начальник Сталинградгэсстроя Федор Логинов (на фото слева) – в то время уже министр строительства электростанций СССР – в Ставрополе в разгар строительства Куйбышевской ГЭС. Второй справа начальник Куйбышевгидростроя Иван Комзин. Середина 1950-х
Правда, к окончанию строительства действительность не очень-то гармонировала с мечтой. Правительственная комиссия по приемке ГЭС в постоянную эксплуатацию наряду с достижениями не могла не отметить родимые пятна, полученные городом при «втором рождении». Среди недостатков проекта – «отсутствие к началу и в первый период строительства проекта районной планировки, в результате чего жилые поселки были размещены без увязки с развивающейся в этом районе промышленностью». Последствия гонки за рекордами обнаружились сразу же и серьезно сказалась как на облике города, так и на его жизнеобеспечении – устранение «перекосов» вылилось потом «в копеечку». По заключению экспертов, наспех сколоченные бараки общей жилой площадью 70 тысяч кв. м, расположенные рабочих поселках, уже в конце 1950-х подлежали сносу как аварийные (очередь до них дошла лишь через два десятилетия!). «Руководство Куйбышевгидростроя не проявило должной заинтересованности в создании здесь капитального жилого фонда», – писал в докладной записке областным властям первый главный архитектор Ставрополя Михаил Сорокин. По сути, строился моногород-времянка, привязанный к объектам гидроузла.
Вид на поселок куйбышевгидростроевцев Комсомольский – ныне один из районов г. Тольятти. Конец 1950-х
Хотя история не знает сослагательного наклонения, можно было иначе. Так, как в то же самое суровое время поступил легендарный гидростроитель, первый начальник Сталинградгэсстроя Федор Георгиевич Логинов. Как вспоминают современники, «сначала станции, заводы, каналы, то есть, база светлого будущего, все остальное потом – такова была идеология того времени. Логинов сразу и наотрез отказался от времянок и, рискуя карьерой, настаивал на строительстве города Волжского. Отпущенной ему властью он по своему усмотрению распределял средства, технику, кадры: часть – на возведение гидростанции, часть – на строительство города. Там, где этой власти не хватало, боролся за принятие правительственных решений»…
Как и Татищев, он понимал: варяги и невольники приходят и уходят, а жизнь продолжается.
Это к вопросу о проектах и прожектах…

Случайности и закономерности
Один из участников строительства Куйбышевской ГЭС, ныне самарский писатель Евгений Астахов заметил однажды: «Тольятти – город-фаталист. Все, что связано с ним, возникло благодаря счастливому стечению обстоятельств. Строительство Волжской ГЭС именно на этом участке Жигулей – чистая случайность… Но даже после появления ГЭС судьба города, по большому счету, оставалась непонятна. Ведь гидроэлектростанция и судопроводящие сооружения – предприятия с небольшими коллективами, и Ставрополь-на-Волге вполне мог остаться городком с несколькими десятками тысяч жителей. И вдруг опять подфартило! В стране началось увлечение «большой химией»…Указатель у дороги на строительство
 ВАЗа, конец 1960-х
Оставим размышления о случайностях и закономерностях писателям и философам, но появление именно здесь, в непосредственной близости от гидроузла, мощного промышленного комплекса – целого ряда крупных энергоемких химических и машиностроительных предприятий, построенных в конце 1950-х – 1960-е годы, вряд ли случайность. Даже в те времена, когда, казалось бы, государственные деньги были несчитаны, нашлись люди, которые посчитали: огромный потенциал, опыт, кадровый резерв Куйбышевгидростроя – одного из самых мощных в ту пору строительных трестов – больше всего пригодится там, «где родился». Грянула «всеобщая электрификация» – появились ГЭС и «Трансформатор». Назрела «химизация» – подтянулись Тольяттикаучук, Куйбышевазот, Фосфор, затем ТоАЗ. Пришла пора «автомобилизации» – возник АВТОВАЗ.
На сооружении объектов тольяттинского автогиганта, как и в свое время при возведении ГЭС, тоже применялся метод параллельного проектирования и строительства (что ускорило его ввод, как считают участники тех событий). «Не было таких темпов, не было таких сроков – ни здесь, ни в мире, – чтобы такие объемы делались за три-три с половиной года. Никто не верил, что это можно вообще сделать», – много лет спустя, на 75-летии начальника Куйбышевгидростроя Николая Семизорова, с гордостью за их общее детище говорил первый генеральный директор ВАЗа Виктор Поляков.
На митинге в Тольятти во время строительства ВАЗа. Выступает Виктор Поляков, справа от него Николай Семизоров
По воспоминаниям одного участников эпопеи, десятки тысяч людей, приехавших на стройку со всей страны, были вдохновлены идеей «выстроить для себя молодой город и жить в нем… Все удачно совпало: и время, когда народ еще дышал героизмом, и место на Волге в центре России, и потребность страны в автомобиле».
Городу действительно «подфартило» – он чудесным образом «родился» в третий раз, получив под это дело и жилье, и соцкультбыт, и новое имя. И невиданные привилегии: постановлением правительства при строительстве Автозаводского района Тольятти было разрешено применение не только типовых, но и экспериментальных и индивидуальных проектов зданий, повышенных норм отделки фасадов домов и квартир, благоустройство в кварталах (в составе ВАЗа было специально создано управление по озеленению). Считалось, что в свое время Автоград был эталоном градостроения: квартальная планировка, с расположенными внутри кварталов школами, детскими садами, торговым центрами, медгородок, детские оздоровительные комплексы на опушке леса…
Строится Автозаводский район. В этом поле возвысится седьмой квартал города Тольятти. Август 1968 года
Правда, спустя годы проектировщиков упрекали в гигантомании и в том, что проект застройки Автозаводского района рассчитан не столько на пешеходов, сколько на автомобилистов.
Правда, строили завод и Новый город не только комсомольцы-добровольцы, как писалось в газетах того времени. «В Тольятти на стройку автогиганта съехалось дикое скопище всяческой мрази, легкой на подъем и жадной до рубля, водки и девок, – сообщил в одном из писем брату в октябре 1968 года замечательный тольяттинский писатель и скульптор Виктор Балашов. – Помимо того, сделали городу инъекцию на 6000 расконвоированных зыков, которые грабят и насилуют даже среди бела дня, с наступлением же темноты без риска для жизни и за дверь показаться опасно. В газете же местной стращают карами тех, кто якобы распространяет ложные слухи о бандитизме, вместо того чтобы приняться за самих бандитов».
Правда, «рожденный в любви» долгое время лидировал по числу разводов…
Со временем все это аукнулось, но в конце 1960-х – 1970-е годы подобных вопросов даже не могло возникнуть.
Автоград, начало 1970-х.

Вредно не мечтать
«Мы строим ВАЗ – ВАЗ строит нас» – лозунг тех великих лет, своего рода «база светлого будущего».
«Автомобиль сделал Америку – Тольятти сделали «Жигули» – тоже вполне подходит.
Нынешние «кому за сорок» помнят, как мы хотели стать «городом-садом»…
Три десятилетия Тольятти не сходил с первых полос центральных газет. Много о чем мечталось. Но почему со временем, когда все крупные эпопеи закончились, город потерял свою притягательность?
Почему замечательный очеркист-известинец Анатолий Аграновский, на материалах которого уже много десятилетий учат студентов-журналистов, метался в своем дневнике: «Еду сегодня в Тольятти. Наверное, зря… Но никогда не оставляет меня профессиональная надежда — вдруг да и найду я в этом Тольятти что-нибудь интересное». Другие места вдохновляли его на две-три статьи – здесь же материала действительно хватило лишь на короткий эпизод в очерке «Деньги любят счет» (1983), в котором речь шла об очередном почине вазовцев.
И почему потрясающий публицист Алла Боссарт в одной из публикаций в перестроечном «Огоньке» 1990 года назвала Тольятти в числе городов, «которые рождаются для того, чтобы сразу же превратиться в глубочайшую провинцию – духовную, материальную, социальную, правовую»? Которые, выполнив «роль решающего аргумента в споре идеологий», замерли?
Почему мечтатели и прожектёры иссякли, получив стандартный набор, казавшийся для многих пределом мечтаний: квартиру, машину, шесть соток?..
На самой заре перестройки, когда ее толком-то еще никто не распробовал, на страницах «Комсомольской правды» (в номере от 23 января 1986 года) появилась новая рубрика –
«Точка на карте». Открыл её заведующий лабораторией Международного НИИ проблем управления Рустем Хаиров. Молодой философ выступил с идеей Города будущего – «молодёжного города – символа 2000-летнего развития человеческой цивилизации, Города Мира, города XXI века, концентрирующего в себе, в своем архитектурном облике, планировки, способе общественных отношений последние достижения НТП и социальной мысли».
Вид на корпуса автозавода и ТЭЦ ВАЗа
Конечно, по инерции (и законам того времени) автор задался вопросом: «В чём сумеем воплотить на стыке эпох главные завоевания социализма?» Собственно, не это главное – ведь тогда еще мало кто сомневался, что «завоевания» эти налицо. Важна не форма – содержание: казалось, нужно только собрать предложения, из целого вороха городов-кандидатов выбрать один и навалиться на него всем миром, дабы вытащить из болота. Но как-то уж очень вяло предлагали свои веси на роль Города будущего наши соотечественники, и кроме Елабуги и Гагарина выбирать оказалось не из чего. Идея заглохла.
Тольяттинцы, читавшие в то время «Комсомолку», могли примерить к вышеизложенному образ своего города. И убедиться, что из целого списка, в общем-то, разумных критериев на тот момент безоговорочно подходил только с один – наш «социалистический образ жизни». Ни «выбор производства (индустриального, агропромышленного, научного)», ни «эффективная система городского управления», ни «высокоразвитая культура» с Тольятти и рядом не стояли. Не очень-то клеились с образом нашего стареющего соцгорода и «новейшие градостроительные концепции» с «новыми стройматериалами», и «прогрессивная инфраструктура», и «гармония с окружающей средой». Последняя, пожалуй, особенно: к тому времени некогда живые – наполненные жизнью и живностью леса в черте города, которыми мы так гордились еще в 1960-70-е годы, были «заантропогажены» до неузнаваемости, а видовое разнообразие обитателей Куйбышевского водохранилища, и без того скудное, продолжало скуднеть год от года.
Это должен быть «город-школа, город социальных экспериментов», продолжал мечтательно философствовать молодой ученый.
Весьма рискованных социальных экспериментов за новейшую историю Тольятти, конечно же, было проведено немало, но вряд ли имелось в виду это. А что-то уж совсем фантастическое: «В нем появится театр будущего, музей мировой истории человечества, спорткомплекс будущего, кварталы народного мастерства и творчества, детские парки искусств, выставки научно-технических достижений молодежи, исследовательские лаборатории по перспективным проблемам космоса, термоядерной энергетики, биотехнологии, Институт Горя и Радости, мемориал великим творцам человеческой истории и мн. др.»…
Более интересную рамку «точки на карте» задал в одной из последующих публикаций горячо поддержавший идею мудрый Чингиз Айтматов. По его мнению, идея города «как особой вехи на рубеже тысячелетий – это идея зримой мечты, мечты из камня и стекла, площадей и парков… Он должен быть мудрым и добрым, терпеливо заботливым к людям, я бы сказал, благостным… Он должен быть постоянно устремлен в будущее, уметь превращать мечты в реальное, рваться вперед, как это делали великие утописты и мечтатели прошлого».
Песня! Красивая, мелодичная, цепляющая, наивная, утопичная. И совсем уже казалось, у Тольятти появился шанс. Казалось, городу опять «подфартило».

Колыбель «перестройки»
Мало кто помнит, что именно в Тольятти слово «перестройка» прозвучало на всю страну: именно здесь его в апреле 1986 года впервые произнес Михаил Горбачев. Как вспоминал входивший в окружение первого и последнего президента СССР Вадим Медведев, это магическое слово прозвучало еще на XXVII съезде партии, объявившем курс на «ускорение», однако там осталось незамеченным – поскольку было употреблено «лишь применительно к партийной работе и работе с кадрами». В Тольятти же термин этот был озвучен как краеугольный камень нового партийного курса.
Дворец культуры и техники Автограда
Другим документальным свидетельством того, что именно Тольятти была отведена роль «колыбели», служит изданная массовым тиражом брошюра с тольяттинской речью Михаила Сергеевича «Быстрее перестраиваться, действовать по-новому». В качестве примера в речи был приведен вопиющий «недосмотр» местных властей (которые, впрочем, кивали на «центр», безжалостно «зарезавший» сметы на все благие намерения поднять культуру на местах): «На ВАЗе, кажется в прессовом производстве, пожилая женщина передала мне записку. В ней написано карандашом: некуда сходить с детьми, нет театра, и один кинотеатр – вот и все. Это как раз то, о чем я и говорю…» Меры были приняты: уже в ноябре 1986-го в городе построили кинотеатр «Октябрь», в декабре – «Ставрополь», а год спустя, 18 декабря 1987, был подписан договор о сотрудничестве между городом и народным артистом России Глебом Дроздовым – о создании в Тольятти профессионального драматического театра. Театр «Колесо» существует и поныне.
Еще одним результатом визита стал автограф Горбачева, сделанный им на альбоме с изображениями перспективных вазовских разработок: «Мое самое главное пожелание: ВАЗ должен стать законодателем в автостроении в мире». Во исполнение пожелания нового лидера, 4 сентября 1986 вышло правительственное постановление о создании на базе ВАЗа отраслевого научно-технического центра для разработки, проведения всесторонних испытаний и запуска в производство новых моделей отечественных автомобилей, который должен был стать «всесоюзной кузницей» конструкторских кадров и проектов.
Окультурить город за счет новых вливаний и обеспечить его новым госзаказом – о чем еще могли мечтать местные руководители того времени? И этот тренд мог бы продолжиться, если бы не известные события.

Последний проект
Как ни печально признать, столичные журналисты были правы: к началу стремительных 1990-х Тольятти действительно объективно, по духу пребывал в состоянии глубокой провинции. Чем-то похожей на то, что отметила Софья Перовская в далеком 1872 году в письмах из Ставрополя: «Точно мертвая тишина, которую завели раз навсегда, и она так уже и двигается по заведенному… Единственный выход из этого положения – это взяться за расшевеление этого сна…»
Но возможно ли – и каким образом – совместить все те, в общем-то, разумные критерии, которые действительно формируют представления о современном и устремленном в будущее городе? Рациональный выбор производства и гармония с окружающей средой, эффективная система муниципального управления и высокоразвитая культура…
Как сделать город «терпеливо заботливым к людям», если не рассчитывать исключительно на казну и «ока государевы»? Снизу, а не сверху, как обычно. И если да, то, как говорили французы, республику объявить легко – где взять республиканцев? Новых рационалистов и мечтателей? Новых прожектёров, наконец.
Можно ли вообще расшевелить этот город… «наш город» — как всегда говорил про Тольятти (и поправлял, если кто-то забывался) первый всенародно избранный мэр Сергей Жилкин. Это он – пожалуй, впервые в истории «трижды рожденного» – пытался ответить на вопросы, которыми до него никто, честно говоря, даже просто не задавался.
Чем был «город» в его понимании?
«Город, – говорил Сергей Федорович в одной из своих первых лекций для студентов Тольяттинской академии управления (в то время Международной академии бизнеса и банковского дела) в декабре 1995-го, на второй год после избрания мэром, – это чрезвычайно сложная, большая оргтехсистема, место, в котором происходит возникновение и реализация (или захоронение) любых идей. Любые схемы, любые проекты – финансовые, социальные, технологические – все начинаются в этом месте и все в этом месте заканчиваются, вплоть до окончания жизни людей или сжигания библиотек»…
Именно Жилкин впервые заговорил о таком понятии, как «миссия города».
«Я не знаю миссию Тольятти. Я знаю, что наш город – это соцгород. Но миссию сформулировать не могу. Думаю, что миссия рождается не в течение 45 лет – наверное, все-таки побольше. Не очень много городов, которые предъявляют миссию свою вовне. Амстердам – столица секса, Рим – вечный город, Санкт-Петербург – окно в Европу, миссия Москвы… не знаю, есть ли она. Но я так понимаю, что миссия города – это очень важно для нас, это единственное, что может объединить, как самое главное и самое основное, людей в городах».
Зато он сразу четко сформулировал миссию Тольяттинского государственного университета, как только возглавил его в 2001 году. «Я надеюсь, что весьма скоро университет станет основным градообразующим фактором в Тольятти. Сначала здесь таковыми были химические предприятия, потом (и до сих пор) – АВТОВАЗ. Теперь должен стать ТГУ. Иначе Тольятти так и останется рабочим поселком. Несмотря на все высокие технологии, применяемые на ВАЗе, ТоАЗе или Куйбышевазоте… Создавать необходимую интеллектуальную основу нуж¬но уже сегодня. Самим. Никто этого за нас не сделает… У нас просто нет другого выхода», – сказал он в одном из интервью 2003 года. За что удостоился сравнения с «кремлевским мечтателем».
Сергей Жилкин, первый мэр г. Тольятти и ректор Тольяттинского государственного университета. Фото Владимира Холода, 1996 год
Но ведь «Тольятти – город авантюристов, которые от слова «аванте» – идущий впереди», – говорил он…
Сегодня много спорят об эпохе Жилкина. Есть о чем спорить. Но очевидно одно: многое из того, что проектировалось и объявлялось публично «во времена Жилкина», сбылось. Или начало сбываться.
До своей трагической гибели в ноябре 2008-го он успел главное – нащупать миссию «нашего города». Города ищущего, думающего, креативного. Чем не миссия? Пока «единственное, что может объединить».
Но нужно ли это сегодня кому-то? – вот в чем вопрос…

___________________
© Мельник Сергей Георгиевич