Marina Tsvetaeva. THE RATCATCHER. A Lyrical Satire.
Translated by Angela Livingstone. Angel Books, London. 1999
Нельзя утверждать, что западный читатель сегодня живет в трепетном ожидании выхода очередной поэтической книги. Поэзия на Западе — это, скорее, область изучения профессионально заинтересованных студентов и специалистов-филологов. Еще меньше интереса проявляет широкая публика к поэтическим переложениям с других языков. Вопреки всему сказанному примечательным культурным событием можно считать недавнюю публикацию в Британии полного и качественного перевода крупного произведения одного из наиболее значительных русских поэтов нашего столетия.
Читая русскую поэзию в переводах, часто испытываю смешанные чувства. На радость узнавания неким отвратительным синхроном наползает досада, а через десяток-другой строк — и стойкое раздражение. Отчего же? Да оттого, что переводы эти чаще всего напрочь игнорируют рифму оригинала, в них вяло выдержан ритм, куда-то бесследно уходит отчетливое мерцание звуковых повторов, а остроумные каламбурные построения рушатся в губительных попытках сохранить только один из нескольких смыслов. В результате перед иностранным читателем выкладывается пересказ содержания (применительно ли это к стихам?), и русской поэзии ничего не остается, как и дальше гордиться своей мифической «непереводимостью».
Реже (не оттого ли такое и ценно?) случается иначе. В точно выверенной иноязычной строке вдруг начинает трепетать слог прототипа, ни с чем не сравнимая музыка русской силлабо-тоники. И тогда оригинал не просто проступает сквозь густоту и наслоения иноязычной словесной стихии, но как бы становится рядом, вровень, словно два брата надумали меряться ростом. Первым порывом тогда бывает взглянуть на имя переводчика, а затем раскрыть русский текст, чтоб сопоставить, сличить, поразиться таланту — поэта ли? переводчика? — обоих.
Так все и было, кода в мои руки попала английская версия поэмы Цветаевой «Крысолов», созданная в Британии профессором Эссекского университета Анджелой Ливингстон. Чтобы понять, какую глыбу сдвинул переводчик, стоит напомнить о некоторых особенностях оригинала.
Цветаевская поэтическая сатира, которую многие отечественные и зарубежные критики называют вершиной творчества поэта, создавалась в Чехии, завершена была во Франции. В основу сюжета положено предание, связанное с немецким городом Хамельном (у Цветаевой — «Гаммельн»), а в авторской интерпретации присутствуют еще и ориентальные мотивы. Словесная ткань поэмы насыщена вставками, местами довольно обширными, из немецкого, французского, итальянского, латинского языков. И все же основная трудность для переводчика заключена именно в том русском языке, каким написана поэма.
Прежде всего поражает строка — короткая, броская, чаще всего с ударением на последнем слоге (фонетическая черта, для большинства английских слов не характерная). Мысль от этого разгоняется невероятно, скорость ее достигает пределов невиданных, и лишь достигнув эмоционального пика, строка внезапно обрывается. Чтение русского текста — такое же стремительное движение вперед и вверх, когда невозможно отвлечься ни на единое слово, ни на слог… Синтаксис порой намечен пунктиром, едва-едва, и читателю остается держаться за знаки препинания, флексии. Или за примечания-пояснения автора. Для передачи всех этих особенностей переводчику как минимум нужно безукоризненно владеть и своим национальным языком — на том же высоком уровне, на каком Цветаева знала русский. С этой задачей г-жа Ливингстон справляется без видимого труда, часто виртуозно (сколько же «словесной руды» было изведено при формировании английской строки, этой структурно-смысловой единицы стиха?).
Другим препятствием для перевода можно считать лексику поэмы. Эффект лавинообразного движения подкрепляется колоссальным словесным разнообразием: здесь есть и авторские неологизмы, и диалектные формы, и славянская грамматика, и даже терминология. С издевкой пародирует Цветаева новообразования первых лет Советской власти — «главкрыс», «главглот», «глав-блуд» и т.д. Одно- и двусложным словам поэмы (а такое слово может составлять целую строку) внезапно противопоставляются сверхдлинные формы типа «довитийствовались», «беспоследственный», «вышевысказанное». При сравнении с переводом с изумлением осознаешь, что и эти черты не остались без внимания переводчика.
Мощным, явственно ощутимым художественным средством Цветаевой стала фольклорная основа поэмы, присутствующая в виде подражаний частушкам, скороговоркам, народным речениям. Смело используются емкие русские пословицы и поговорки. Вот где пришлось потрудиться переводчику: одна эта черта способна была отвратить от идеи создания иноязычного варианта уже на ранних этапах работы. Могло — да не отвратило, ибо успешный результат окупал бы любые усилия. И, представьте, окупил.
В предисловии к книге г-жа Ливингстон вкратце рассказывает о тех проблемах, которые возникали в процессе работы. Читатель узнает, что переводчик обращался за помощью к российским специалистам, среди которых была видный московский цветаевед Анна Саакянц, как и ко многим своим соотечественникам, высказавшим свое мнение о промежуточных результатах труда (неполный английский текст был опубликован в журнале «Современная поэзия в переводе», редактором которого является поэт Дэниел Уэйсборт); о том, как удалось совершить целевую поездку в Хамельн и поработать в библиотеке местного музея; о поисках разъяснений наиболее «темных» мест русского текста в уже существовавших на то время переводах на другие европейские языки — немецкий, итальянский, шведский. Думается, что сегодня английское поэтическое переложение занимает в этом ряду не последнее место.
Добавлю, что неизбежными среди всех удач оказались и некоторые издержки перевода (а кому удавалось их избежать?), которые, впрочем, никак не затеняют достоинств работы.
Низкий поклон Вам, госпожа Ливингстон! И многих, многих успехов в дальнейшей — такой нелегкой, но столь благородной — работе с русским поэтическим словом!
___________________________
© Николаев Сергей Георгиевич