Этот человек оставил в моей памяти неизгладимое впечатление, которое с годами лишь усиливается. К сожалению, я не был его учеником, и встретил его, когда ему перевалило за 70. Но 20 лет общения с ним все же подарила мне судьба. («Общение», конечно, громко сказано, мы ведь жили в разных городах и занимали слишком разное положение…). Он прожил немногим больше 90 лет, и все эти годы я старался при первой возможности его увидеть: обязательно — во время каждой поездки в Москву, и почти на каждый день рождения. Я писал ему письма, он отвечал неизменно, до последних дней. Несмотря на просьбы «не отвечать» (поскольку трудно уже писать ему было), он для себя считал невозможным не ответить. У него много было привычек, которым нельзя было не позавидовать, свидетельствующим о его высокой культуре, интеллигентности, благородстве. От того и выглядел он часто в глазах молодых людей старомодным. На самом же деле Александр Васильевич всегда и в любой ситуации чувствовал себя молодым и современным. И главное — таким и был. Это, как мне кажется, одно из главных его качеств, идущих от его исторических изысканий, где он чувствовал себя совершенно естественно, пребывая, например, в 18 веке. Потому и покрытые пылью неумолимого времени, превратившиеся уже в статичные восковые фигуры А. Сумароков, А. Кантемир, В. Майков, М. Херасков и другие ожили в его трудах до того, что стали почти его собеседниками.

Встретился я ним по поводу защиты моей диссертации, которая должна была проходить через его кафедру. Ясен Николаевич Засурский так и сказал: «Через Западова», на что А.В. сразу отреагировал: «А что это, Западов — магазин, что ли, что все через него!». И я сразу ощутил его чувство юмора, которое потом проявлялось множество раз. Собственно, он всегда излучал такое остроумие, которое действовало на окружающих неизменным зарядом оптимизма. Впрочем, я не пишу сейчас воспоминаний, увы. Все еще не готов. Делать это надо неторопливо, тщательно, без суеты, не в связи с публикацией. И я обязательно это еще сделаю. А пока хочу отметить его юбилей публикацией некоторых материалов, представленных вдовой А.В. — Еленой Петровной Соколовой.

А вообще воспоминания многих людей о нем как ученом, педагоге, писателе и незаурядном человеке — еще впереди. Я готов такие материалы собрать для последующего издания, хотя бы в Сети. Буду благодарен за любой отклик на это предложение.

А. Акопов

Александр Западов

Что со мной было после войны

Я никогда не считал, что годы, проведенные мною на фронтах Великой Отечественной войны, прервали главное занятие моей жизни — быть историком литературы, журналистики, книги. Я ни разу не посетовал, что имел дело с артиллерийскими орудиями, а не с блокнотом и ручкой. Фронтовые будни раскрывали для меня тайны истории.

Причастность к первоисточнику журналистики, литературы, книги — борьбе с германским и японским фашизмом, победе над ним — вооружили меня на всю последующую жизнь, на мой взгляд, бесценным даром — критерием истины.

Демобилизованный из армии в декабре 1945 года, я приехал в Ижевск, где жила в эвакуации моя семья. И, словно не было перерыва в работе, начал преподавание в Ижевском педагогическом институте. Радостно удивлялся мгновенному и крепкому контакту со студентами, который так важен для успешного чтения лекции, особенно для ведения семинаров.

Сначала мне показалось, что послевоенные студенты стали серьезнее, умнее, образованнее. Лишь потом, в беседе с коллегами, тоже бывшими фронтовиками, мы осознали в полной мере, как выросло паше педагогическое мастерство за годы войны, как пришло умение руководить людьми, беречь и любить их, не дергать без дела, точно давать указания, требовать исполнения.

Незабвенная школа войны как великого труда помогла мне в послевоенные годы, когда приходилось готовить один новый курс за другим. Вузовских преподавателей не хватало, и я читал курсы русской и зарубежной литературы, введения в литературоведение, руководил рядом семинаров.
Нынешние молодые люди боятся расстаться с Москвой, уехать на периферию. И напрасно. Полтора года, проведенные мною в Ижевске, были счастливыми. И не только потому, что никто не стрелял (а как это славно, если бы вы знали!), но потому, что мы были в центре общественной и культурной жизни города. Помимо занятий в педагогическом институте, я готовил к изданию сборник удмурдских сказок, был завсегдатаем Удмуртского республиканского русского театра, сотрудничал в газете «Удмуртская правда».

В эти годы общее внимание привлекали книги военной тематики: «Люди с чистой совестью» П. Вершигоры, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «С фронтовым приветом» В. Овечкина, «Василий Теркин» А. Твардовского и др. Студенты читали и обсуждали их в перерывах между занятиями, интересовались мнением преподавателей-фронтовиков. По их просьбе мною были написаны рецензии на эти произведения, которые опубликовали в «Удмуртской правде».

Выступал я и как театральный рецензент. В числе рецензируемых спектаклей был «Недоросль» Фонвизина. В 1947 году выходят IV и V тома «Истории русской литературы» в издании АН СССР, где были опубликованы мои предвоенные работы, посвященные Элину, Лукину, Чулкову, Попову, Стрелову, Комарову, Курганову и другим писателям XVIII века. Далекий XVIII век, начало начал, напоминал о себе все настойчивей, требовал возвращения к истокам.

К этому времени я приехал в Ленинград, свой родной город, по предложению филологического факультета, где только что было создано отделение журналистики. Среди студентов встречались однополчане, друзья военных лет. Надо сказать, в те годы в аудиториях гимнастерки мелькали часто. Нас связывало фронтовое братство, которому экзаменационный стол никогда не мог стать преградой. Эти до поры повзрослевшие юноши и девушки учились серьезно, почти аскетично, и мы гордились ими. Я всегда помнил, что война вооружила их так же, как и меня, ценнейшим орудием бытия — критерием истины, и старался соответствовать высоким требованиям своих учеников.

В 50-е годы, когда я уже работал на факультете журналистики МГУ, фронтовики среди студентов попадались нечасто. Жизнь вполне вошла в мирную колею. Я читал лекции, заведовал кафедрой, руководил работами аспирантов, отмечал свой юбилей. И писал книги; Сколько их? И о чем они? На первый вопрос мне трудно ответить. Не считал. Может, тридцать, может больше. Старик не терял времени даром. Впрочем, мои молодые друзья к 75-летнему юбилею сделали мне подарок — составили указатель печатных работ, и любопытствующие могут в него заглянуть. А вот о чем мои книги, я, пожалуй, скажу, потому что мало кто их понимает как следует. Говорят: широкий диапазон, разнообразие тематики. И аргументируют свои утверждения, приводя названия моих трудов по истории литературы и журналистики XVIII и XIX веков, книговедению, редактированию.

А мне-то кажется, что я всю жизнь развивал одну-единственную тему — тему русского языка, могущество которого раскрывали и совершенствовали великие деятели отечественной истории: Кантемир, Ломоносов, Державин, Новиков, Сумароков, Толстой — любимые герои моих книг. Умению владеть русским языком, ценить его богатство учил я юных журналистов на своих лекциях и семинарах и немало писал о редакторском и издательском мастерстве.

(из статьи в университетской газете к одному из юбилеев)

Слово об учителе
(из воспоминаний преподавателей факультета журналистики МГУ)

Когда в июне 1972 года на филфаке Петрозаводского университета прошел слух, что председателем экзаменационной комиссии на защите дипломных работ будет А. В. Западов, это вызвало душевный трепет у дипломников. Мы, юные и дерзкие пятикурсники, вдруг поняли, как мало еще мы знаем, как скомканно и бессвязно излагаем свои до тех пор казавшиеся гениальными идеи. Минут пять потребовалось Александру Васильевичу на первой защите дипломной работы, чтобы покорить аудиторию и заставить ее забыть все страхи и опасения. Почему это произошло, я тогда не понял. Лишь позднее мне стало ясно, что Александр Васильевич обладает счастливым даром оживить и одухотворить самый заформализированный ритуал. Он словно бы излучает доброжелательность и уважение к человеческому достоинству без различия рангов и должностей. При этом глубочайшие знания в сочетании с блестящим остроумием делают совершенно недопустимыми рядом с ним любую фальшь и липу, ложная патетика и поверхностная образованность становятся совершенно очевидными после его моментальных и убийственных в таких ситуациях реплик.

Когда один из наших тогдашних функционеров, считавший, что увлечение общественной работой — достаточная гарантия для успешного пути в науку, громко предложил занести имя московского профессора в Книгу почетных гостей, Александр Васильевич сделал вид, что не расслышал. Он приложил ладонь к уху и переспросил: «В Красную книгу? Молодой человек, я охотно уступлю Вам это право».

Мне повезло больше других. Я имел счастье стать учеником Александра Васильевича, слышать, как он читает лекции, видеть, как он правит рукописи, читать его книги до того, как они уходили в издательство. Его научная школа требует серьезного исследования и исследователя своего еще ждет. Но о западовской школе человеческого общения, отношения к миру, к профессии, к коллегам сказать хоть несколько слов необходимо.

А. В. Западов не терпит халтуры и приблизительности. Плохо, бездарно, безграмотно написанный текст вызывает у него либо саркастическую реплику, либо брезгливую усмешку. «Какой текст клятвы журналистов Вы могли бы предложить нам?» — спросили раз при мне интервьюеры факультета журналистики. Александр Васильевич ответил моментально: «Только один — я клянусь писать грамотно». За этим «грамотно» — жизненный принцип.

Мы знаем книги и статьи А. В. Западова, написанные с блеском художника и глубиной, точностью настоящего ученого. Но есть еще один жанр, неизвестный, к сожалению, широким читательским кругам, в котором Александр Васильевич работает долго и плодотворно. Я имею в виду внутрииздательские рецензии. Трудно представить себе количество рукописей и книг, прочитанных и отрецензированных им. Сколько талантливых романов, повестей, сборников рассказов, литературоведческих монографий увидело свет только потому, что их первым читателем и рецензентом был А. В. Западов. Вспомним «Судьбу Лермонтова» Э.Герштейн, вспомним книги В. Смирновой и А. Цветаевой. А какой поток «серой» литературы был отведен от наших издательств с помощью Александра Васильевича!

Однажды у него спросили: «Что должен делать научный руководитель для своего аспиранта?» А. В.:»Не мешать ему». Сейчас, вероятно, уже невозможно подсчитать, скольким людям он реально помог, правя их работы, ориентируя в научной литературе и проблематике, поддерживая морально и не только. Но, убежден, нет ни одного, кому бы он помешал выразить, найти себя, «встать на крыло» и самостоятельно лететь. В науке ли, в журналистике и литературе. Самые серьезные вещи он излагает весело и афористично, учит, не поучая, раскрывает тайны профессии, не натаскивая на ремесло. Он может править вашу рукопись, не считаясь со временем, зато после его правки она преобразится, и в редакции посмотрят на вас с уважением, и редакторский карандаш больше уже не прикоснется к ней. Зато радуется он за ваши опубликованные работы даже больше, чем за свои, больше, чем вы сами. Я не встречал другого человека, кто бы чужие успехи воспринимал с такой искренней радостью и гордостью, как Александр Васильевич.

Его рабочий стол заполнен заготовками и набросками будущих книг и статей, его перо по-прежнему стремительно и блестяще, мысль остра, а слово прекрасно. Как хочется, чтобы здоров он был, бодр и весел тоже по-прежнему.
В. Верин.

Человек особенный…

Мы с шумом влетели в угловую аудиторию на втором этаже университетского корпуса на проспекте Маркса, 18. Лекция уже началась. — Можно войти? — подчеркнуто громко, взбадривая себя, проорали с порога. Лектор ответил сразу. — Кру-гом! Шагом-марш! — скомандовал он, да так, что мы автоматически выполнили команду и вылетели из аудитории на потеху своим товарищам. Прогуленный час был как-то не в радость. Больше опаздывать не хотелось. Да и грех было опаздывать, когда читал лекцию Александр Васильевич Западов. Из разновременных и порой незначительных эпизодов складываются наши отношения с человеком, формируя внутреннее представление о нем. Сюда же надо добавить мнения других. И, конечно, книги, труды. Сколько их у Александра Васильевича! Я один из бесчисленных студентов Александра Васильевича, младший во всех отношениях его коллега (скажем так), к тому же не связанный с ним плотными служебными отношениями. Но для меня, как и для многих других, я это точно знаю, он — человек значительный и значимый! Прислушиваешься к его репликам, запоминаешь афористичные, часто едкие замечания о людях и обстоятельствах (вот бы кто-нибудь собрал их вместе), наслаждаешься юмором. Всегда подтянутый внешне и внутренне, Александр Васильевич невольно побуждает следовать ему в этом. Его присутствие дает какое-то трудно уловимое ощущение приподнятости, перед ним как-то особенно хочется не ударить лицом в грязь. А как выделяется на фоне нередко простоватых и упрощенных наших отношений учтивость Александра Васильевича, стремление сказать другому любезность. Многие обращаются к Александру Васильевичу в важных для себя, требующих размышления, обстоятельствах за советами. И получают их, подчас довольно неожиданные, простые простотой мудрости, с пользой для себя следуют им, надолго запоминают. Запомнилась мне сказанная кем-то фраза: «Западов — он человек особенный!» Известно изумительное ощущение текста, «алмазный» редакторский глазок Александра Васильевича. Мне как-то довелось показать Александру Васильевичу один свой опус. Он повертел его, полистал, пробежал глазами несколько фраз па разных страницах. — Знаешь что — все ничего, но вот только бы взять да где-нибудь вдруг рассмешить немножко! День научного творчества студентов в прошлом году был посвящен 275-летию со дня рождения М. В. Ломоносова. Среди тех, кто изучал и хорошо знает деятельность великого ученого в области словесности, имя Западова вспомнилось, конечно, в первую очередь. Но вот согласится ли Александр Васильевич выступить перед студентами? Он тогда неважно себя чувствовал. Согласился. Свое выступление в Коммунистической аудитории он назвал «Слово о Ломоносове». Александр Васильевич давно не выступал в большой аудитории, читать ему было немного трудно, он даже волновался. Но тот, кто слышал его «слово» (фрагменты опубликованы в специальном ломоносовском номере «Журналиста»), помнит, каким ярким, содержательным, интересным оно было. Известно, сколь широк круг научных интересов Западова, сколь разные времена и эпохи его привлекают. И все-таки особое отношение у него к восемнадцатому столетию. Многие замечательные люди той эпохи достигали почетного возраста. Желаем Александру Васильевичу и в дальнейшем успешно следовать сему примеру и превзойти в этом разлюбезный ему XVIII век.

И.Тхагушев

Уроки доброты

Мне не посчастливилось быть студентом или аспирантом Александра Васильевича Западова. Вины моей в том нет никакой. Скорее — неудача. Вот будь мне годков этак на двадцать поменьше… И все-таки уроки у Александра Васильевича я брал и беру. В индивидуальном, так сказать, порядке. Пожалуй, справедливо было бы меня назвать вечным его студентом. Впервые я попал на занятия к Александру Васильевичу осенью 1976 года. Тогда только что вышла в свет моя (вместе с П. С. Гуревичем) книга «Советское радиовещание. Страницы истории». На одном из ее первых экземпляров счастливые авторы трепетно написали: «Дорогому Александру Васильевичу — самому веселому профессору факультета журналистики — с глубоким уважением». Радиовещание, кажется, — предмет, не близкий научным и литературным интересам Александра Васильевича. И мы, по правде говоря, не питали особых надежд на то, что книгу он прочитает. Но недели через две по пути на какое-то очередное собрание в Ленинской аудитории Александр Васильевич остановил меня, приветливо, как всегда, поздоровался и сказал: «Прочитал, Всеволод Николаевич, Вашу книгу. Есть у меня, знаете, странная привычка, — читать все, что подарят. Не всегда это хорошо кончается для авторов, но Вашу с Павлом Семеновичем книгу прочитал с удовольствием. Очень интересно». Мне, как, вероятно, и всякому грешному автору, была приятна похвала. К тому же эта маленькая устная рецензия принадлежала самому Западову. Но запомнил я ее больше всего не из-за похвалы, а потому что усвоил два мудрых и добрых урока, преподанных большим учителем и замечательным человеком. Первый из них состоял в том, что Александр Васильевич внимательно прочитал многостраничную книгу о предмете, для него достаточно далеком. И сделал это не вопреки, а благодаря тому, что книга была о новом предмете, содержала новые сведения и знания. Мне кажется, в этом факте ярко проявилась одна из прекраснейших черт Александра Васильевича — его неутомимая жажда все новых знаний, все более полного постижения самых разнообразных сторон и граней жизни и культуры. Следующие уроки доброты я получил от Александра Васильевича, когда работал над кандидатской диссертацией. Уроков этих было много. Помня, что один из них призывает к краткости, я позволю себе рассказать только о двух эпизодах. Раздумывая над темой и формулировкой названия диссертации, я решил посоветоваться с Александром Васильевичем. У меня тоже это стало привычкой. На этот раз консультация состоялась при выходе из Коммунистической аудитории во время перерыва на одном из факультетских собраний. Я спросил у Александра Васильевича, как, по его мнению, «смотрится» облюбованный мной вариант названия и насколько заслуживает внимания сама тема работы. Тут уже последовал очень остроумный и мудрый, парадоксальный, характерный для Александра Васильевича ответ: «У нашей науки, — сказал он, — есть то большое преимущество, что она позволяет писать обо всем, о чем писать хочется». У Александра Васильевича — историка и теоретика книги, литературы, журналистики, прозаика, поэта и публициста — великое множество учеников. Это студенты, аспиранты, молодые (и не очень) ученые. Но все они, как и я, могут о себе сказать, что они «вечные студенты» Александра Васильевича Западова.

В. Н. Ружников.

Стихи поздних лет

Наряду с научными книгами, литературой разных жанров и публицистикой А.В. Западов писал и стихи, которые публиковались в журналах и газетах, а также выходили отдельными сборниками. Ниже читателю предлагаются стихи, нигде и никогда не публиковавшиеся, для публикации не предназначенные и написанные в последние годы его жизни, уже в приближении его 90-летия. Они предоставлены нам женой А.В. — Еленой Петровной Соколовой.

* * *

Я старик, я больной, я немой, я низвергнут.
Но отнять у меня невозможно любовь.
Я живу. Вытираю плевки.
Вероятно, приятно плевать на того,
Кто был сильным когда-то. Теперь уничтожен.
Даже горечи нет, лишь одно любопытство.
Суть людей познаю. Нет, не суть, а ту грань
Проявления сути, что открыта слабейшим.
Да, плодил я не тех и наказан за это сторицей.
В волчьей стае вчерашних поклонниц
Эта девочка, сопли которой
Я шутя утирал в те минуты,
Когда предстояло
Ей прочней опереться на землю.
Показалось мне странным,
Что сегодня она подошла и сказала
Что-то доброе мне:
Мол, красив и по-прежнему молод.
Уж научен, казалось,
А все ж отозвалось душа на мгновенье.
Но взглянул я вокруг:
Пустота — никого в коридоре.
Это совесть, таяся от глаз посторонних,
Нос просунула в щель.

* * *

На войне говорил: не стреляют — уже хорошо,
Но стреляют, стреляют, стреляют.
Ног никак не размять, головы не поднять,
Покурить невозможно: стреляют.
Не привыкнуть к стрельбе. Пропадешь невзначай.
Как железный, а все же бывает.
Старикова любовь как бревно во глазу,
И по ней непрерывно стреляют.
Не оплачено счастье, налог утаен,
Даже вексель не выдан — стреляют.
Ног никак не размять, головы не поднять.
Покурить невозможно: стреляют!

* * *

Кот домашний! Мы с тобою
В ожидании хозяйки
Не отходим от окна.
Вот приходишь ты с поклажей,
Сумку бросишь, обогреешь
Милым, глупым лепетаньем
Сердце старое мое.
Сядем рядом — эка малость!
Это все, что мне осталось.
Как же много мне осталось?
Я того не заслужил.
Дом старинный! Здесь когда-то
Экипажи подъезжали,
Здесь из окон, в переплетах,
Звуки музыки неслись.
Здесь Чайковский одинокий,
Во грехе своем сокрытый,
Покровительством богатый,
Счастье в творчестве искал,
Остальное отметая,
как и надобно творцу.
Я же видно, к той породе
Вовсе не принадлежу.
Жду тебя и ожиданьем
Весь наполнен до предела

* * *

Я несколько paз ломал жизнь о колено.
Потери и крики, угрозы,
Отчаянье, месть и парткомы —
Решиться непросто,
А все же решался,
Взамен обретая свободу,
Казалось мне так,
А свободы
Как не было ране,
Так после не видел.
Быть может, напрасно
Ломал свою жизнь о колено?
Пожалуй, что нет.
Я познал, что свобода
Нужна лишь в потенции,
Делать с ней нечего, в общем.
Сломал свою жизнь о колено:
На старости лет без иллюзий.
Я шел в плен к тебе добровольно,
Нежданно свободу обрел,
Имея лишь то, что хотел,
Остальное отринув,
Рыгая на все остальное.
Два полюса, в сущности, так идентичны.
Сломал свою жизнь еще paз о колено.
Обрел тщету я и посвист глупцов,
Ликованье врагов (паденье, паденье свершилось!),
Но стал вдруг свободен,
Не так уж и страшно,
на все наплевать,
Как плюют властелины.
Я снова сломал свою жизнь о колено,
Но тебя я навеки обрел.

Но как короток век… И, быть может,
Напрасно ломал свою жизнь о колено?