Заметки на полях. Из записной книжки писателя.

***
Аристотель, споря с Платоном, приводил такой чудный довод: если бы эта идея (речь идет о лучшем устройстве государства) была так хороша, кто-нибудь из мудрецов непременно придумал бы ее раньше!
Духовная провинциальность, недостойная великого ума… Преклонение перед прошлым и характерная недооценка своего современника…
Но многим ли лучше недооценка интеллектуальных способностей предыдущих поколений и характерное преклонение перед настоящим и будущим?

Самоумаление Аристотеля — от полноты знания, как мудры были предки, а наша самоуверенность часто идет от невежества, незнания и нежелания знать классику, от априорного убеждения, что предки были вот именно гораздо нас глупее…
Та же провинциальная наивность стала из «исторической» — «территориальной», теперь вы можете услышать примерно такой довод:
— Если бы идея была так хороша, кто-нибудь в Москве, а тем более в Нью-Джерси уже придумал бы ее!

***
Мухи жужжали как-то особенно громко и нагло. Я газетой прихлопнул их, и только тогда сообразил, что одна была на другой, у них был акт любви.
Представляете себе: экстаз, упоение, высшая полнота бытия! И в этот момент смерть, которая всегда рядом с любовью…
Позавидовать можно!

***
Белая армия, Черный барон
Вновь нам готовят царский трон…
Это, конечно, клевета, наглое вранье. Ни один из вождей белого движения не ставил целью вернуть Россию к монархии.
Всего за несколько лет перед тем народ жил под властью царя, все было более или менее нормально, и власть казалась несокрушимой. А теперь большевики ЗАПУГИВАЮТ возможностью возврата к прошлому: царский трон — это, значит, что-то кошмарное, хуже быть не может.
Вот так уже в наши дни, когда кто-то уж очень критикует «демократическую» власть, та огрызается:
— Вы что же, хотите возврата коммунистов?
Тут оппонентам полагается сделать испуганное лицо. Нет-нет, возврата к коммунизму быть не может, это кошмар.
Как мы жили в это кошмаре, не подозревая, что это — кошмар?

***
В фильме «Судьба человека» Андрей Соколов пьет водку стаканами без закуски — бросая вызов гитлеровцам. Те потрясены и испуганы, видя несгибаемость, высоту духа русского солдата перед лицом смерти. Соколова отпускают, как бы отдавая, даже против воли, дань его мужеству.
У Шолохова все гораздо проще, жестче, без романтического пафоса: «Надул он щеки, фыркнул, а потом как захохочет и сквозь смех что-то быстро говорит по-немецки: видно, переводит мои слова друзьям. Те тоже рассмеялись… и уже…как-то иначе на меня поглядывают, вроде помягче.»
Комендант, на поверхностный взгляд, восторжествовал: проявил великодушие, подарил человеку жизнь, притом не столько из уважения, сколько потому что тот развлек, позабавил общество. Но сам Соколов знает и читатель обязан догадаться, что моральная победа — за ним. Он таки показал врагам, что у него «есть свое русское достоинство и гордость».

Как часто бывает у Шолохова, трагическое сплетено с комическим, с анекдотом («вот так русская доблесть, русская гордость — пить водку без закуски!»)
Я думаю, что Бондарчук, трактуя эту сцену, вопреки Шолохову, однозначно возвышенно-символически, все-таки был прав. Кино — более грубое искусство (во всяком случае, было таковым тогда, в середине 50-х годов, до зрелого Феллини, Антониони, Тарковского), и советский зритель, скорее всего, просто не понял бы нюансов, глубинных смыслов — хотя в качестве читателя тот же зритель был гораздо более чутким, эстетически подготовленным.

***
Русский язык нам, его носителям, кажется, «абсолютным» — способным идеально передать тончайшие оттенки смысла и авторского отношения. В самом деле, если и есть языки, способные сравниться с русским по богатству синонимов, то по изобилию изящнейших суффиксов-приставок, переливам глагольных и местоименных форм другого такого, кажется.
А чего же русскому языку не хватает? Ан-нет: по сравнению с древнерусским современный наш язык не только обогатился, но и утратил кое-что (кстати, попробуйте объяснить иностранцу, чем «кое-что» отличается от «что-то», : сложную, развитую систему времен. Не в силах русский глагол передать разницу между действием, происходящим в данный момент, и постоянным процессом, мы используемся для этого разные глаголы (иду — хожу, побегать — побежать) либо «дополнительные» слова. И мы не ощущаем этого как недостаток языка, удивляемся, зачем англичанам столько времен, зачем болгарам совершенный вид настоящего времени. Как англичане удивляются, «зачем» нам деепричастия, «зачем» уменьшительно-ласкательные суффиксы прилагательных, наречий и даже междометий («аюшки», «о-хо-хошеньки»).
Чего нет в языке, того нет и в мышлении, и это отдельная тема для размышлений — как повлияло некоторое изменение грамматического строя на изменение менталитета и что чему предшествовало.
______________________
© Александр Хавчин