Помню, осенью в первый раз я увидел этого пса на трамвайной остановке. Меня восхитил его вид. Это был огромный, мощный азиатский волкодав с гордой осанкой и красивой косматой шерстью песочного цвета в белых пятнах. То ли он сам убежал от хозяев по своим собачьим интересам, то ли его выгнали, потому что не в состоянии были прокормить такую громадину, не знаю. Но в тот ещё тёплый светлый день моему взору предстало молодое, ухоженное, сытое животное. Пёс заигрывал с бродячими собаками, забредшими небольшой сворой на остановку, и крутился вокруг одной крупной сучки, будучи сам вдвое выше неё. Иногда какая-либо шавка осмеливалась приблизиться к объекту его ухаживаний, но он даже не ссорился с непрошеным конкурентом, просто ощеривал морду, показывая изрядных размеров передние зубы. Незадачливый жених в тот же миг, поджав хвост, отскакивал в сторону.

Через неделю я снова увидел его на том же месте. Он был по-прежнему громаден и красив. Но теперь рядом с ним уже не было собак. Он один бродил между ожидающими и, заглядывая в глаза, выпрашивал еду. Некоторые люди делились с ним, чем могли, как правило, куском хлебной горбушки. Он, грустно взирая на кормящего, на лету проглатывал подачку и уныло продолжал смотреть на оставшуюся в его руках часть хлеба, а если там ничего не было — на сумку. Мне было откровенно жаль его. Ещё бы, ведь он имел такое огромное тело, которое, казалось, невозможно было насытить, а вокруг ожидал транспорта в основном бедный народ, который не то, что покормить животное, себе едва мог наскрести на еду. Как ни странно, именно те, кто выглядел беднее других, и делились с ним своими горбушками.

С тех пор я каждый день видел его на остановке. Он провожал и встречал трамваи в ожидании хлебной корки, смотрел на всех невероятно тоскливо, и вид у него становился всё более и более покорным, и согласным на всё ради еды. Тяжело было наблюдать, как мучается это ещё недавно гордое животное.

Так прошла осень, и наступила зима. Слава богу, сильные морозы к нам не дошли, но, тем не менее, холод есть холод. На пегого азиата уже нельзя было смотреть без боли в душе. Красивая шерсть его поблекла, торчала жалкими клочьями по бокам, и напрочь, до голой кожи, вылезла на спине. Его осанка изменилась. Голова теперь свисала чуть ли не до земли, жалобные глаза смотрели исподлобья. Задние лапы были полусогнуты, дрожали, и едва переступали. Бока ввалились, и стали видны все очертания его большого скелета. Остановка, на которой он искал себе пропитание, была уже не столь многолюдна, как в тёплое время года, когда на ней всегда находилось немало дачников. Зимой же здесь появлялись только жители соседних домов. Я желал азиату лишь одного — дожить до весны, чтоб закончились холода, и опять на остановку приходило много людей. Каждый раз, с болью глядя на этого пса, я пытался придумать, куда можно пристроить его жить. Мысленно перебирал знакомых, имеющих частные дома и живущих в достатке, но так ни на ком и не мог остановиться: либо они жили бедно, либо у них уже были собаки.

Некоторое время я не приходил на трамвайную остановку. Потом однажды забрёл туда, но пса не увидел.

Наступила весна. Зацвели деревья. Зазеленела трава. В одно раннее утро я опять пришёл на знакомое место. Истощённый и облезлый ещё сильнее, чем прежде, всё так же дрожа полусогнутыми задними лапами, опустив голову, азиат стоял среди ожидавших трамвая людей. У него был жалкий вид, и выглядел он старым и измученным, но я помнил, каким молодым и полным энергии он был всего полгода назад — в начале осени. Глядя на него, я был рад уже тому, что он пережил зиму, и теперь будет жить, а там, бог даст, может быть, кто-нибудь возьмёт его к себе, хотя бы на дачу.

Через некоторое время так и случилось.

Как-то по дороге на работу я спросил у одного знакомого, не знает ли он, почему уже несколько дней пегого азиата нигде не видно. К моему огромному удивлению и радости он ответил, что его приятель взял эту собаку к себе во двор. Вот так закончилась эта история. Значит, не перевелись у нас ещё добрые люди.

Наблюдая за псом, я всё время размышлял о России. Мир полон аналогий, и судьба нашей великой страны, как мне кажется, похожа на его судьбу. Грустно и больно смотреть на обнищавший народ наших провинций, не говоря уже о людях, роющихся в мусорных баках, дабы не умереть с голоду. Конечно, далеко не все у нас живут плохо, но бедных и голодных сейчас в России всё больше и больше. Однако надежда на лучшее где-то в глубине души есть. Она всегда теплится, особенно сейчас, когда в природе весна. А по-другому и быть не может. Таков закон, что на смену спадам приходят подъёмы, но уже в другом, более высоком качестве. И я в это верю.