|
|
|
Жизнь обрастала складками барокко, на площадях бесчинствовал порок… А лирик в чистом рубище пророка Поплёвывал уныло в потолок.
Имело ль смысл витийствовать с балкона, Предсказывая толпам времена, что истину поставят вне закона и числами заменят имена?!
Уж он-то знал, в безбожной Ниневии, хоть внемли тьме, хоть немоте внемли, а жизнь давно есть форма анемии, и вкуса не имеет соль земли
А во дворе в картузе птицелова пастух, свистя, пускал под нож овец… молчал пророк и всё не мог на слово заветное решиться наконец.
Он думал: ну на что еще годится Пророк, открывший рот, как не на смерть?! И даже не глядел прохожим в лица, самим собою быть боясь посметь.
Он был способен только на мычанье, когда ему от имени толпы вручали статуэтку за молчанье порока бесноватые столпы…
Он чувствовал, что скоро быть потопу, и маялся: не время ли ему по-тихому отчаливать в Европу, где выше слова ценят тишину?
Где с совестью не будет той мороки, не рявкнет чернь, какого, мол, рожна, где попросту не водятся пророки, поскольку правда мёртвым не нужна. |
|